— В Госдуму вы пошли как бизнесмен? Тогда многие бизнесмены выбирались депутатами.

— В 90-е годы я видел, что страна близка к краху. Более того, я понимал, что Ельцин доведет страну до полного уничтожения. Я такой был немножко идейный, и я пошел к генералу Лебедю тогда. Я пришел к генералу Лебедю, меня очень хорошо приняли...

— К самому?

— К самому, да. Еще до его губернаторства. У него тогда были серьезные шансы возглавить протест, и я пришел к нему и предложил поддержку и помощь. Я много с ними общался, с Лебедем и его окружением, но они так и не решились, к сожалению.

Тогда такая была обстановка в обществе, в этой нашей среде, когда недовольство тем, как правили страной, грозило перерасти чуть ли не в вооруженное восстание. Помню, у нас был теоретический спор, не с ним самим, а с его начальником штаба, Петров, кажется, его фамилия была. Он мне говорит: «Молодец, пришел! Давай вместе работать! Ты классный парень! Давай своих, кагэбэшников, офицеров...» Я говорю: «У меня только один вопрос: что будем делать со страной?» — «Будем диктатуру строить». — «А чью диктатуру?» — «Нас, настоящих патриотов, офицеров». — «Мужики, не туда вы идете. Нельзя строить страну на штыках». Я объясняю, что диктатура — это подавление интересов одних классов другими. А офицеры не могут быть классом. Офицеры есть из богатых, из бедных. Есть те, которые имеют что-то в бизнесе, не имеют. Они все разные. Я начинаю объяснять: будет просто тусовка, и это опять приведет к тому же, что и у Ельцина, — коррупции и прочему. Он слушает меня: «Пожалуй, ты прав... Хорошо, а что нужно делать?» Ну, я начал говорить, что нужно делать, и у нас эти разговоры были. Но Лебедь не решился тогда поднять государственный переворот, и потом его купили. Видимо, узнала охранка его намерения, или намерений не было, были настроения.

Но Лебедь не решился тогда поднять государственный переворот, а потом его купили.

А в Думу я пошел исключительно из-за советов своих старых друзей. Они говорят: «Гена, а что ты сидишь-то в своей компании? Ну, да, она крутая, ты молодец, а что тебе не пойти в Думу? Ты же все время в политику стремишься, народ знаешь в Коломне, поддержат.
А то у нас депутаты — хер знает кто, какой-то Скорочкин там был... Нам свой нужен». И я так задумался: может, действительно попробовать? Дай-ка дерзну. И я пошел в 1999 году впервые на выборы мажоритарные. Но проиграл выборы, немножко проиграл, чуть-чуть, Герману Степановичу Титову, которого глубоко уважал и ни одного намека в его адрес не допускал. Коммунисты меня за это ценили, они сказали: Гудков молодец, кампания прошла хорошо. Но не дали мне выиграть, просто не дали. А потом на довыборах я прошел уже без всяких проблем.

— Потому что Титов умер?

— Титов умер, да. Все жалели, все переживали, но после этого у меня соперника не было. У меня был соперник только один — явка, чтобы 25 процентов пришло на выборы. Потому что все знали, что выиграет Гудков. Но все-таки явку там они преодолели, 28 или 31 процент пришли на избирательные участки, и я там получил 45 процентов из 11 кандидатов. А второй раз я выиграл уже в 2003-м, там было 48 или 49 процентов.

— Но вы в «Единой России» были, в самой партии?

— Нет, не был. Ситуация была такая. У меня был приятель, он и сейчас есть, Юра Чаплин. Он тогда был замом губернатора Московской области Тяжлова. И он говорит: «Гена, у нас тут образуется команда “Единство”, я могу тебя вставить одним из первых в списке “Единства”». Я говорю: «Но я же иду по одномандатному округу, как Гудков». — «Ты можешь проиграть, а тут верняк. Ничего не надо, ни денег, ничего. Если даешь добро, я тебя вставляю в список, и ты депутат Госдумы». Я ему звоню и говорю: «Юра, так и так, тебе огромное спасибо, лично я тебе очень благодарен. Но я отказываюсь». — «Дурак! Что ты отказываешься? Гена, я же тебе добра хочу, ты же понимаешь... Будешь депутатом, будешь пользу приносить...» Я говорю: «Юра, не надо. Кремлевская эта самая, дисциплина... Нет, я пойду до конца по одномандатному округу». — «Ну и дурак! Придешь ко мне и будешь вспоминать...» У нас с ним и сейчас хорошие отношения, он сейчас в Совете Федерации, по-моему, сенатор. Я говорю: «Ну что же, буду дураком, буду приходить к тебе и учиться уму-разуму». Так я отказался от «Единой России» и гарантированного прохождения в Госдуму в 1999 году и проиграл выборы. Поэтому, когда я определялся, я не пошел ни в «Единую Россию», никуда, а пошел в группу «Народный депутат». Потом создали Народную партию, и когда она не прошла в Госдуму, а я прошел одномандатником, нас немножко ввели в заблуждение. Сказали, что у Олега Морозова будет специальная группа типа «Регионов России», где будут депутаты-одномандатники, и вы там будете иметь некую автономию и прочее, может, из этого потом вырастет другое формирование какое-то. А это была еще одна фракция «Единой России».

— Вы были во фракции «Единой России»?

— Да, во фракции, я был замом Морозова. Как-то ко мне он пришел и говорит: «Гена, я уже остался один, кто тебя понимает и поддерживает». Я говорю: «Давай делать социал-демократическую партию». Он говорит: «Путин говорит — рано». Я говорю: «Уже поздно! Давай, Олег Викторович, будешь ты, я готов твою кандидатуру предложить, возглавь это движение, а мы тебя поддержим. Нужна современная социал-демократическая партия». Он говорит: «Гена, поздно, я уже присягнул “Единой России”, я никуда не пойду».

— А сейчас вы с ним как? Он же теперь большой человек в Кремле.

— Ну, в Думе он был еще больше человек. Но я думаю, что он не влияет сейчас на дела. Он, наверное, выполняет какие-то задачи, очень важные, человек он хороший, я его продолжаю уважать, но я думаю, что сейчас на развитие внутриполитической ситуации Олег Морозов почти не влияет.

— Вы помните свою полемику с Лимоновым у Соловьева лет десять назад? Вы тогда с позиции такого абсолютно пропутинского человека ругались с Лимоновым.

— Я и тогда считал, и сейчас считаю, что Лимонов со своими методами борьбы с властью не угадал время. Вот если бы он сейчас начал...

— Он опередил время, конечно.

— Это были акции имени Лимонова. Кто приковал себя цепями? Нацболы. Кто яйцо бросил куда-то? Нацболы. А кто такие нацболы? Это Лимонов. Вот договаривайтесь с Лимоновым, Лимонов у нас революционер. А просто можете яйцо бросить? Нет. Если не узнают, что это от Лимонова, то мы не можем бросить. А можете приковать себя просто наручниками? Нет, потому что не будет понятно, что это Лимонов. То есть эти ребята, которых он там увлекал — он талантливый человек, конечно, он умеет увлекать, — ему делали имя, а сами остались безымянными. Все эти герои, без всяких кавычек говорю, те, кто там совершал довольно дерзкие публичные акции, — герои. Лимонов много делал для имени своего, а сейчас обижается, что выпал из этого процесса протеста. Я его по-человечески понимаю, это обидно.

— А к нему лично вы как относитесь?

— С сожалением. Потому что когда-то он был львом, а сейчас он просто талантливый, яркий, стареющий политик. Стареющий не по возрасту, мы все стареем, а по восприятию действительности. По-человечески мне жалко его, потому что он был, конечно, одним из первых, кто демонстрировал непримиримость, неукротимость, и у него есть заслуги перед протестным движением. Каждый внес какую-то лепту, и лепта Лимонова, безусловно, есть. Но сейчас он объективно подмахивает власти, обвиняет, что мы слили протестное движение. Мы ничего не сливали, мы это движение не создавали и не сливали.

— А помните, в 2007 году из тройки «Справедливой России» выгоняли Сережу Шаргунова? Вы тогда уже были в этой партии?

— Да.

— И как вы себя вели тогда? Вы были за его изгнание или против?

— Я вообще тогда был в ярости. Я только пришел в партию, и когда там за кулисами делали все эти списки непонятные и никто не был посвящен в формирование этих списков, я помню, я был крайне злой, и у меня были конфликты на партийном уровне, потому что кулуарно все это делалось. У меня были свои претензии к этой ситуации, я был категорически против закулисного формирования троек. Сергей Шаргунов тогда не очень правильный был, наверное; по крайней мере, нам так рассказывали, что он и охрану требует, и что-то еще. Не было времени разобраться в ситуации, все было сделано ночью — исключение из списка накануне съезда. А сейчас у меня есть стойкое убеждение, оно давно уже появилось, что Шаргунов — один из ярких, талантливых молодых ребят, которые заслуживают гораздо большего, по крайней мере, в политической жизни.

— Своего сына Дмитрия в партию вы привели или он пришел сам?

— В политику я его привел один раз — ему было 19 лет, я его привел в свой избирательный штаб. И дальше он заразился неизлечимой болезнью под названием «политика», и я уже оторвать его от этого дела не мог. Да, честно говоря, и не хотел. Хотя были периоды, когда хотел, но не смог.

— А твиттер свой вы сами ведете?

— Да. Это единственное, что я веду сам.

— Бывают некоторые твиты, которые производят впечатление, что вы выпиваете, когда их пишете. Это у меня такая иллюзия?

— Выпиваю?! Нет!

— Было странно видеть на LifeNews видеозапись вашего разговора с Рыжковым в кафе — у вас же должен быть опыт ухода от наблюдения, как вы не заметили, что вас снимают?

— Я когда работал в бизнесе безопасности, у нас была группа наружного наблюдения. Они пришли из разведчиков, всю жизнь отработали, а у меня неплохо получалось выявлять наружное наблюдение. И вот мне как-то эта группа говорит: «Гена, что ты там пальцы растопыриваешь? Мы тебя проведем — ты знать не будешь, а потом мы тебе все покажем, как это делалось. Давай заключим с тобой пари хотя бы на два месяца. Вот за два месяца мы тебя проведем, все тебе покажем и выложим». Я с ними заключил пари и потом через неделю пришел и признал, что я его проиграл. Они говорят: «А мы ничего не делали». Я говорю: «Нет, я не из-за этого. Я знаю, что вы ничего не делали. Я понял, что при моем режиме работы я не выявлю наружное наблюдение — не потому, что не могу, а мне просто некогда этим заниматься». Когда ты проводишь деятельность, которую нужно скрывать, ты можешь это сделать. А когда ты не думаешь о том, чтобы ее скрывать, ты становишься легкой добычей, если по тебе работают. Просто если мы переходим на подпольное положение, я готов жить по законам конспирации, отключать телефоны, переходить на условные сигналы, ставить контрнаблюдение. Я все знаю, что нужно делать, использовать явочные конспиративные квартиры. Все знаю про конспирацию, но не применяю. Мне некогда. Но если меня заставят, я буду, безусловно, сложным объектом для любых спецслужб. Я знаю, что нужно делать. Но пока я ничего не прячу. Главное правило разведки — 98 процентов говоришь правды, а 2 процента, которые нужно скрыть, можно скрыть, вот и все.

— С депутатом Владимиром Васильевым вы были знакомы, когда он был замминистра в МВД, а сейчас он вас лишал мандата наравне со всеми.

Не обидно?

— По Васильеву не обидно. Я знал, что между позицией начальства и объективностью он выбрал позицию начальства. Он пытается как-то скрасить это все, пытается обставить какими-то словами, но он всегда выполнит поручение начальства вне зависимости от того, насколько оно разумное, объективное. Иллюзий никаких абсолютно. Я не поражен поведением Васильева, я знал всегда, что он так поступит.

— А кто разочаровал?

— Кобзон. Разочаровал даже не голосованием, а подходом. На самом деле для меня Кобзон — великий человек, имеющий высочайший моральный авторитет у нации нашей. И когда он говорит: «Я буду прислушиваться к своим товарищам, как они проголосуют...» Да это фракция должна смотреть на Кобзона и говорить: «Иосиф Давыдович, а как голосуем?» Когда великий гражданин спрашивает у этих функционеров партийных, как голосовать, я думаю, что это уже кризис морали общий. И я хорошо знаю, кто и как, с каким сердцем голосовал, я хорошо знаю, что Иосиф Давыдович предлагал, чтобы он не поддерживал, не голосовал; ему не позволили этого сделать. Его карточка осталась, и он, по-моему, сам не нажимал, он ушел, и за него нажали. Есть ряд людей, которых я считаю устоявшимися личностями, и я был удивлен, что они так легко позволяют навязывать себе волю. Там же, когда голосовали, целая бригада приехала из администрации президента.

— Сотрудники вашего друга Олега Морозова.

— Парадокс! И они следили за тем, чтобы все было правильно сделано. Дело кончилось тем, что десятки человек ко мне подошли и извинились. Я не злой человек, но я не очень могу понять. Одна женщина вообще расплакалась, подошла к Димке и Илье и говорит: «Ребята, извините, простите, я просто не смогла». Ну, женские слезы есть женские слезы. Дело не в этом. Дело в том, что, конечно, мораль и нравственность в нашей политике отсутствуют как таковые.

— Когда вам из зала крикнули «Иуда», вы что в ответ сказали — «на хрен» или матом?

— «Пошел на хрен, козел!» И еще сказал, что хочу заехать в рыло. Но желающих не нашлось. Я так и не увидел, кто это сказал. [Пехтин - В.П.]
Ну, наверное, мне скажут потом. А в этот момент я бы, наверное... Ну не знаю, заехал бы в рыло или нет, но то, что хорошо тряханул бы, — это да. Я в этот момент злой был.