Неспешное ночное чтение
Всю ночь снилось что-то беспокойное: какие-то острые предметы, падающие лоскуты свинцово-чёрного неба, выпирающие из-под земли рваные обглоданные корни, осколки кирпича, глубоко въевшаяся в ладони ржавчина.
Проснулся затемно.
Посмотрел на часы. Вспомнил, что во сне много было звуков, механическое скрежетание, гудки автомобилей, сирены… ворочался, но не мог проснуться окончательно, под эти раздражающие звуки и заснул, в конце концов, и вот только проснулся.
В кране чуть прохладная вода с заметным привкусом хлорки.
Набрал чайник, вскипятил, насыпал в керамический чайник заварку, подождал пять минут. Пока ждал, чистил зубы, потом смотрел в окно, потом слегка оделся.
За окном было пустынно и спокойно.
Выпил чай, ещё чуть-чуть оделся, вышел из квартиры.
Лето, жара уже с утра, а днём живые, понятно, позавидуют мёртвым.
Угораздило его поселиться в этих местах.
Зимой можно остекленеть от холода, а летом – ну, вот как сейчас.
Хорошо хоть машин не видно пока. А то и так дышать нечем.
Впрочем, можно пойти на озеро, раз выходной.
Он и шёл туда, на озеро.
По дороге на озеро в который раз подумал, что называть это огромную территорию, залитую водой – озером, уж как-то слишком не по рангу. Тут уж скорее море. Но так повелось почему-то.
Шёл, и непонятно было, почему так тихо.
Так бывает, когда очень рано, или когда во сне – как будто все уехали.
Погрузили пожитки, собрали семьи, завели свои видавшие виды авто и, в лязге и грохоте, снялись со своих мест. Уехали. Никто не знает куда.
Ну, это уже была первая догадка. Действительно уехали.
Предварительно всех оповестили, а про него то ли забыли, то ли он сам не вспомнил.
Вот же насмешка судьбы – всю жизнь, с детства, мечтать о таком – и вот на старости лет, когда, наоборот, нужны, хотя бы в гипотетическом плане, окружающие с их шумом-гамом и столь же гипотетической заботой – вот теперь-то их и не стало. Следы покрышек на старом растрескавшемся асфальте, в спешке обронённые вещи, так и оставленные лежать посреди дороги (старые детские игрушки, кухонная утварь, какие-то обломки (видно, шкаф упал и развалился), почерневшие от времени книги и прочая дребедень), разве только звуковых следов не осталось. Медленно исчезающий дребезжащий звук – всё тише и тише; эхо переклички («когда уже тронемся?»); кособокое громыхание автомобильных шеренг; прочий гул.
И так уж повелось в то утро, что всё исполнялось как по заказу – вдруг явился откуда-то звук, те самые, да, «звуковые следы».
Кто-то оставил на обочине, а может быть, так же случайно обронили, – магнитофон. Магнитофон был старомодный, с плёнкой, которая вечно зажёвывалась в тугую нить или просто осыпалась от дряхлости; теперь таких уже давно не делали.
Плёнка сильно шуршала, дорожка на записи то и дело петляла, отчего звук начинал плыть, голос то пропадал, то звучал «слишком близко» – это был идеальный саундтрек ко всеобщему бегству. Столь же помятый и бестолковый.
Сначала он предположил, что это будет рассказ о том, почему и куда все ушли, но это оказалось совсем другое, нечто безумное и не относящееся к делу, и он даже расстроился. Потом, однако, решил, что так даже лучше – история произошла, ну и ладно, главное, ты жив и здоров и живёшь себе дальше. Отчего оно всё так случилось, конечно, интересно, но уже не важно, можно обойтись. Другое дело – рассказ незнакомого совершенно человека о себе, странный параноидальный рассказ, который неожиданно придавал глубину и чёткость всей картинке исхода. Если продолжить размышлять в рамках саундтрека к имевшейся реальности, то вот эта запись на плёнке как раз и была идеальным саундтреком. Это как если случайно забрести в вестибюль строящейся станции метро не с чем-то шумным и грохочущим в наушниках, а, например, оперной арией, или грохотом копыт по степи, или пением мексиканских индейцев.
Так он и шёл дальше к «озеру» – с кричаще-красным слонёнком в одной руке, и старым магнитофоном – в другой. История эта захватила его, как, бывало, в детстве захватывали и приковывали к радиоприёмнику другие истории, рассказанные другими голосами.
На фоне громыханий, скрипа тормозов, переругиваний водителей автомобилей, тонкий голос неопределённого возраста рассказывал:

«… приходит, это утром было, мастеров нет ещё, только я один, ну, подметаю, там, рабочие места привожу в порядок и всякое такое. Приходит этот мужик... взгляд у него такой затравленный, грустный. Подходит ко мне, стесняется, прямо жмётся куда-то в угол. Я ему говорю, чего надо. Он мне говорит, типа, тут такое дело… как это он сказал… силикатное… самокатное… ну, как-то… а! деликатное! Интеллигент, сразу видно. Курьером говорит, я работаю. Ну, я ему, и чё? Он такой говорит, я заплачу, говорит, вам деньги, только вы никому не говорите, пусть это останется между нами. Деньги, я говорю, это хорошо, ну, что там у вас? Он говорит, давайте, говорит, я лучше вам покажу, а то всё равно не поверите. Ну, показывайте, я говорю. Он поворачивается ко мне спиной, задирает рубаху, и я чуть не падаю – у него там дверца в спине! Ну думаю, не хватало мне только этого. Ситуация – прямо хоть иголкой себя коли, чтобы проснуться. Но я понимаю, какой тут нафиг сон, тут всё реально – столярная мастерская, деревообработка, тиски, киянки и всё такое прочее.

Ну, я как мог виду не подал, мало ли, вон, Степан читал нам позавчера в перерыве про каких-то вроде огромных человекоподобных роботов для защиты границ или как их там, чего не бывает. Ну, говорю, интересно как тут у вас на спине. Не мог, говорю, себе такого в жизни представить. Да мне самому, он говорит, интересно.

И рассказывает мне историю. Типа устроился он на работу курьером, в какую-то очень блатную организацию, там три, что ли, уровня собеседований, в общем, на должность курьера. Выходит в первый день на работу, сидит в курьерской комнате, ждёт поручений. Тут телефон звонит, координатор берёт трубку, чуть ли не вскакивает и честь отдаёт, и такой ему, вас босс к себе просит. Выходит он в коридор, идёт по нему, идёт по ещё нескольким коридорам, ну, там чёрный мрамор, всё блестит, как только что маслом смазали, выходит в лифтовой холл, заходит в лифт, поднимается в золоте и зеркалах на спецэтаж, где у его босса кабинет, там огромный холл, огромный ковёр на полу с ворсом в руку толщиной, и в конце у стены стол, там секретарь уже ждёт. Проходите, говорит.

Нажимает на кнопку, дверь открывается… дверь это отдельная песня, из массивного дерева, резная, с миллионом деталей, вот бы её увидеть!.. в общем, босс ему излагает, мол, это ответственное поручение, а я вижу, парень ты толковый. Надо будет съездить туда-то и туда-то… а дальше он ничего не помнит!.. Очнулся он уже на выходе из этого своего здания-небоскрёба. Идёт сам не знает куда, в голове туман, перед глазами всё подпрыгивает, но ноги как будто сами его ведут.

Заходит в метро, едёт на конечную, выходит, садится на автобус, едёт до конечной, выходит, идёт через пустырь, там многоэтажки уже видно, заходит в подъезд одного такого бетонного дома, поднимается на лифте, выходит, звонит в дверь, дверь открывает дамочка, такая вся ухоженная, как будто только что сама в гости сюда пришла. Наконец-то, говорит, вы пришли, а то я уже и заждалась. Смотрит ему в глаза пристально, и тут из часов кукушка с диким скрежетом выскакивает, на кухне кто-то роняет тарелку, в телевизоре что-то орёт по типу «порошок – это по-нашему!», и будто бы коврик, на котором он стоит, у него из-под ног уходит, в общем, он упал головой обо что-то твёрдое и дальше ничего не помнит.

Очнулся уже в кабинете у босса лежа на животе, а тот над ним наклонился, и что-то там за спину трогает, и очень странные ощущения, как будто, сквозняк и прямо вовнутрь задувает. Босс увидел, что он очнулся, и снова его загипнотизировал, и тот уже дома в себя пришёл. Сидит, говорит, на кухне за тарелкой остывшего борща, и такая на душе тяжесть, что хоть в петлю лезь. И прямо слёзы из глаз текут. Ну, лёг сразу после ужина и тут же уснул.

Утром просыпается без будильника и бегом на работу. Там опять всё то же самое повторяется. И так начинает повторяться каждый день. Мужик чувствует, что кранты, начинает помаленьку сходить с ума. Сам он эту дверцу у себя в спине открыть не может, отказаться от должности тоже не может, босс и слушать не хочет. Денег, правда, прилично добавил, но об отпуске или увольнении, забудь, говорит. А тут босса как-то пару дней не было, куда-то в командировку уехал, ну, он нашёл в телефонном справочнике адрес нашей мастерской, и кое-как дошёл до нас. И теперь предлагает мне открыть дверцу и посмотреть, что там и как.

Ну, что делать, надо помочь мужику. Беру я стамеску, молоток, просовываю в щель, отгибаю слегка, не больно, говорю? Ну, больно говорит, но терпимо, давай. Я ломаю замок. Открываю эту дверцу. А там… ничего там нет. Только щепки, пыль, запах такой, как в старых шкафах пахнет. Пусто говорю, у тебя тут. Мужик молчит. Потом говорит: как же так, всю жизнь прожил и не знал, что у меня там такое. А может и было, просто под кожей и не видно. Одни фиг жизнь такая не мила, буду нафиг закругляться. И тогда я говорю, ну, говорю, мужик, очень тебе повезло, что ты именно ко мне пришёл. Я самый маленький в школе был, вообще шкет, всю жизнь из-за этого переживал, и немало претерпел. А дело-то вот в чём! Случай, и какой! Ты, говорю, по адресу пришёл, брата. Мы теперь вместе дальше будем действовать, пока твою тайну не разгадаем. Дай только, говорю, подумать. Подумал. Как тебя зовут, говорю. Семён Петрович, говорит. В общем айда, я говорю, Семён Петрович до твоего босса, всю правду узнавать.

Забрался я в Семён Петровича, дверцу за собой прикрыл и пошли мы самым малым вперёд. Утрясло меня в тепле и темноте, я и заснул. Просыпаюсь в потёмках, ноги-руки затекли, шею ломит, не согнуться, не разогнуться, ну, думаю, надо остановочку сделать. Стучу ему так легонько изнутри. Ноль результата. Я стучу посильней, как могу в этой давке. Молчок. Чёртов биоробот! Идёт себе и идёт. Вот, думаю, угораздило меня вляпаться в историю. Тут меня либо с какой-то неясной целью похитили, либо всё идёт по моему плану, но пока этот зомби на стол босса пузом не рухнет, никакой мне остановки не видать. А там откроет босс дверцу, а внутри такой супермен я, типа, всем лицом на пол, при попытке сопротивления стреляю на поражение! А сам ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. По всем статьям выходит, что мой план провалился. Что же делать.

И тут он останавливается. В следующее мгновенье мне в глаза бьёт яркий свет, я чувствую, как чьи-то руки вытаскивают меня и куда-то кладут. Я зажмуриваюсь, а потом через щёлку смотрю. Это его босс! Описания соответствуют. Я лежу на огромном столе заседаний, рядом с Семён Петровичем, который загипнотизирован и находится в прострации. Босс с довольной рожей набирает чей-то номер. Людмила Васильевна! орёт в трубку. Вот это сюрприз! Такого я от вас не ожидал. Вы меня до мурашек, чёрт возьми, порадовали. Такую начинку прислали, ая-яй-яй! Чистый восторг! И дальше продолжает нести свою ахинею.

Нихрена ж себе, я думаю. Это я-то - начинка! Да я смерть твоя и мировая справедливость в одном футляре, баран! Пока он там базарил, я очухался, руки-ноги помассировал, потянулся, встал, вынул из кармана стамеску и пошёл на этого урода. Он такой обернулся и прямо в трубку хохочет: слушайте, хохочет, Людмила Васильевна, вы мне такого Робин Гуда прислали! Такого Зорро! Он мне мстить идёт! Ха-ха-ха! И бросает в меня трубкой.

Я уворачиваюсь и кидаю в него киянкой. Киянка попадает ему прямо в лоб, и он валится со стула на чёртов паркетный пол. Я подскакиваю и пинаю ему ногой по репе. Вот тебе, говорю, гад, за членовредительство! Позвольте, продолжает хохотать этот упырь, позвольте я вам всё объясню! Не надо мне ваших объяснений, говорю я и даю ему другой ногой по репе. Ой! кричит гад, больно! Тут он хватает меня за ногу, и я падаю на спину. Но тут же вскакиваю, достаю стамеску и начинаю ей махать прямо перед его носом. И кричу: сейчас я твой жирный нос, гад, располосую! Он мне говорит: не хочешь узнать, тогда как хочешь, пока, мой мальчик! Отбегает куда-то к шторе, дёргает за верёвку, в стене открывается небольшая дверь, за ней коридор, босс туда. Дверь за ним закрывается.

Ура! Зло наказано и спасается бегством. Не будет, гад, людей больше мучить. Возвращаюсь я к Семён Петровичу. Тот по-прежнему в несознанке. Я закрываю дверцу, и по паре гвоздей в неё вбиваю. А перед тем как забить, вижу, там внутри что-то белеет. Бумажка какая-то. Ну, я её сую в карман, дверцу, значит, приколачиваю, просыпайся, говорю, Семён Петрович, пора нам делать отсюда ноги! Семён Петрович стонет, приподнимается, где это мы, говорит? У босса твоего в кабинете говорю, а самого босса я избил и выгнал, больше тебя никто эксплуатировать втёмную не будет.

Подвожу его к двери. Дёргаю за верёвку, дверь открывается. А в холле уже голоса и звук передёргиваемых затворов. Это охранники спешат с нами разобраться. Я заколачиваю дверь изнутри гвоздями. Коридор слабо освещён настенными светильниками. Мы идём по нему всё дальше и дальше, и скоро оказываемся в каком-то подъезде обычной блочной пятиэтажки. Я сердечно прощаюсь с Семён Петровичем. Он чуть не плачет от радости и благодарит меня. Мы расходимся. На следующий день я вспоминаю про записку. В свой рабочий перерыв, ухожу во внутренний дворик под деревья, вытаскиваю её из кармана, разворачиваю, читаю.

«Тому, кого это касается. Инструкция к передвижному сейфу. Передвижной сейф используется для передачи ценных предметов Отправителя к Получателю. Список ценных предметов: ювелирные изделия, золотые слитки, оружие и боеприпасы, наркотические вещества, фамильные реликвии, предметы религиозных культов, ценные породы деревьев, ценные породы собак, люди, прочее. По истечению срока действия передвижного сейфа дверцу его следует закрыть и забить гвоздями. Передвижной сейф с истёкшим сроком эксплуатации подлежит эвакуации специальной бригадой эвакуаторов».

Дальше шло довольно смутное описание эвакуации: сейф вывозят в другой город, селят его в стандартный микрорайон со стандартной планировкой, и через какое-то время жизни сейфа жителей города эвакуируют, а сейф оставляют доживать свои дни. Странное какое-то развлечение у этих людей, я подумал. Странное, но в принципе небезынтересное. Хотя непонятно, зачем всё это городить. Правда, жизнь и так непонятна, вот мы куда-то все сейчас вдруг собрались в три дня и едем. Тоже интересно! Хотя и непонятно, куда и зачем едем. Я за свою жизнь переезжал уже три раза, но вот чтобы так, как сейчас, такого ещё не было. Да хватит бубнить, иди помогай! Чёрт бы тебя побрал, мы тут вкалываем, а этот сидит с магнитофоном. Да дай его сюда, я сказал…»

На этом запись обрывалась.
Интересная история, подумал он.
Жаль, что его зовут не Семён Петрович.
Хотя, может быть, они поменяли ему паспорт.
Такие люди ни перед чем не остановятся.
Он сел отдохнуть на ещё тёплый камень.
Ночное южное небо раскинуло над ним свой купол.
Звёзды мигали, с озера дул прохладный ветер. Волны плескались о берег.
И тут невдалеке от него вдруг ударил в небо салют. Какой это был салют! Тысячи разноцветных огней заполнили небо, и стало светло как днём. Пылающие яркие звёзды падали в море навстречу своим отражениям. Бах! И после небольшой паузы снова – бах! Бабах! Бах-бах-бах-бах-бах!
Пока грохотал салют, он шёл к его эпицентру, к орудиям.
Лицо артиллериста было суровым и отстранённым, движения – легки и пластичны. Он перебегал от орудия к орудию, от огненного колеса к огненному дождю, и прочим горящим повсюду причудливым конструкциям, поджигая всё новые и новые.
Когда артиллерист закончил, он подошёл к нему. Артиллерист разбирал орудия (совсем небольшие пушки величиной с табуретку), чистил их ветошью и складывал в деревянные ящики защитного цвета.
– Спасибо вам, - сказал он. – Вы бог. Бог огня и ночных фейерверков.
В свете костра, как последний отблеск салюта, блеснула улыбка артиллериста.
– А вы тоже остались? – сказал он. – Я-то что, мне вон зарядов жалко, жаль их просто так здесь оставлять. Тут ещё целый склад. Это на месяц примерно. Ну, всё расстреляю, а там посмотрим.
Потом они сидели в шезлонгах и слушали запись на пленке.
Артиллерист распечатал бутылку рома, и они выпили сначала за уехавших людей, потом за их одиночество.
Он оставил ему свой адрес и пошёл обратно домой. Артиллерист дал ему фонарик, хотя он и так помнил дорогу наизусть – давно тут живёт.
План на завтра и все грядущие дни был ужасающе прост, но зато в нём жила звонкая и по-детски неистовая упругость, этот план сулил прожить ещё тысячу и одну ночь среди соцветий салютов, под мерный стук остановившихся часов, под молчаливые слова забытых воспоминаний.