Воспоминания по карте. До и После.
Продолжение. Начало здесь.

Часть 2. После.
Да уж, детство было насыщено приключениями и событиями. Может быть, когда-нибудь опишу их. Выложу воспоминания на бумагу. Но потом, позже.
А сейчас…
Сейчас я уменьшаю масштаб карты на экране компьютера, и вижу Синопскую гору. Она возвышается над долиной, которую я разглядывал перед этим.
До войны я часто бывал на ней, но на самую вершину не поднимался.
А вот после...
Хотя, вернусь пока в довоенные дни.
Раннее утро. Через двери балкона в комнату врываются лучи солнца, играя яркими бликами на полках с книгами. У нас дома была огромная библиотека. Бабушка мечтала, уйдя на пенсию, отдыхать в горах, или на берегу моря, читая и любуясь природой.
- Куплю шезлонг. Купим дачку в горах. Буду летом любоваться вершинами, и читать Лермонтова. А зимой... Зимой буду ставить шезлонг на пляже и под грохот шторма наслаждаться... Ну не знаю, найду, кого под грохот шторма читать! - полушутя говорила она.
Да уж... Дачу мы купили. А вот шезлонг... Шезлонг пока нет. Но, может ещё всё впереди...
А тогда...
Я выбегаю на балкон. На нём ещё не стоит рамы. И дедушка с наслаждением курит, облокотясь на стальные перила.
- Дедуль!
- Тише! Слышишь, как птицы поют?!
А над сопками разносятся птичьи трели. Сама природа приветствует новый день. Ещё один день весны. Ещё один день жаркого мая, обильно сдобренный ароматом земляники, цветов и моря.
Дед в своё время мечтал стать лесничим. Прадед был лесником. Прапрадед был лесничим. Прапрапрадед лесом занимался. И дед собирался поступать в Институт Леса.
Но как-то к прадеду заехал друг-однополчанин. Физик. Академик.
Взял школьную тетрадку деда, и категорично заявил: "Ему надо на физика идти! Это же какой талант растёт!"
Прадед тогда сказал: "Значит так, Толик. Можешь ехать в Институт Леса, но тогда материальной помощи от меня не жди. А если поступишь на физика - буду помогать. Завалишь экзамены - другое дело. Но тогда после армии решим, куда поступать. А так, хватит нам в роду лесников!"
Дед поехал в Харьков. И... В общем, как он рассказывал, экзамены сдавал без интереса. Абы как. И очень удивился, увидев свою фамилию в списках сдавших работы на "отлично".
А потом...
Институт закончил с отличием. И поехал по распределению в Сухуми. В новый институт СФТИ. На смену отпускаемым в Германию немецким учёным.
Работу свою он обожал. Весь смысл жизни этого человека был в работе. Даже на закате дней, будучи дряхлым и больным, практически лишённый возможности ходить, он продолжал работать. Готовил к публикации свою "Шаровую молнию". Проверял и перепроверял свои расчеты и модели на стареньком IBM PC XT. И трагическая смерть его наступила в тот вечер, когда он узнал, что его работа, скорее всего, уже не нужна.
А ещё через всю свою жизнь он пронёс любовь к природе, которую изучал с ненасытной жадностью знаний.
И вот мы стоим на балконе, и наслаждаемся пением птиц.
Чирикание, трели, уханья, кукареканья – такие разные звуки, как ни странно, сливаются в радующую душу музыку.
Молодой утренний ветер шевелит листву тополей перед домом, и она добавляет к общей музыке живого оркестра свой шорох.
- Тру-тру-тру! Чирик-чирик! Фьить! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!
Я вдыхаю полной грудью бодрящий аромат утра…
- Максим, ты уже собрался? – за спиной возникает бабушка. Одета по-походному. Сегодня суббота. И она ведёт свой класс в лес.
Ученики нашей школы постоянно ходили в походы. Когда было время и выделялись деньги (в основном на каникулы), то летали на Псху, ездили по лермонтовским местам Северного Кавказа, подымались пешком на Рицу.
Когда же были обычные выходные, то выбирались куда поближе. Как правило, на одну из горок, расположенных недалеко, а то и в черте города.
И вот сегодня меня берут с собою. Мы идём на Синопскую горку.
Самое забавное, что этот поход я бы и не запомнил, если бы…
Поднялись без приключений. Шли через Армянское ущелье – как в народе называют Зелёную улицу.
В этих краях все знают друг друга. Все здороваются, улыбаются.
Кто-то из местных жителей догоняет бабушку: «Елена Ефимовна, вот, сыр для ребят возьмите!»
А мы идём по дороге, затёртой между могучими боками гор.
Солнышко пригревает всё сильнее и сильнее. Уже заметно печёт.
В воздухе висит смесь из запахов запах цветов, пыли, моря и навоза.
Вот минули жилой сектор. Дальше только несколько домов, в одном из которых живёт бабушкин ученик Андрей Тавренчиди. Он нас должен встретить на повороте, и показать красивую поляну.
Ущелье становится всё уже и уже. А ручей, бегущий параллельно тропе, вгрызается в землю всё дальше и дальше вниз от нас.
Отправили небольшую группу к роднику за водой – в те годы в самом начале ущелья ещё бил большой родник – нынче он уже пересох.
Передохнули. И пошли вверх по тропе. Всё выше, выше, выше…
Эти места мне хорошо знакомы. С малых ногтей я ходил тут вместе в дедушкой. Иногда просто гуляли по лесу. Иногда ходили за грибами.
Вот ствол дерева, расколотый молнией.
Вот в этом болотце моя мама, будучи ребёнком, поймала черепашку.
А вот на эту дорожку мы сворачиваем с дедушкой для привала, когда подымаемся за рыжиками.
А вот там, в чаще леса, окопы ПВО, которые остались ещё со времён Великой Отечественной. А между ними истлевшие остатки проволочной антенны.
А вот сюда…
А куда это все сворачивают? Мы туда ни разу не ходили!
Дорога плавно пошла вниз.
Ниже, ниже, ниже… И вот мы выходим на полянку. Посреди полянки небольшое болотце. За полянкой развилка. Одна дорога резко уходит вверх. Ох и крутой подъём!
Вторая дорога, так же резко налево, и вниз.
Но мы останавливаемся здесь.
Сваливаем вещи.
Расстилаем подстилки.
Парни несут брёвна, и тут же, на месте, сооружают из них лавки и стол.
Вот уже горит костёр.
А вот кто-то кричит: «Идите сюда!»
В кустах, в стороне от поляны обнаружился добротный шалаш.
Все недоумевают, зачем он здесь, делают предположения. Кто-то высказывает мысль, что это, должно быть, беглые преступники оборудовали в этом месте ночлег.
Разгадка приходит в лице Андрея.
- Это пастухи сделали. Если корова теряется, и до темноты найти не удаётся её, то чем отсюда в кромешной тьме спускаться, спокойнее переночевать в шалаше, а сутра или поиски продолжать, или домой идти.
В правильности такого подхода я убедился пару лет назад, когда мне пришлось ночью спуститься примерно из тех мест к подножию горы за водой.
Вот кто-то поймал в траве огромную жужелицу. Все столпились, и удивляются размерам жука.
Вот кто-то приволок веретеницу, и пугает ей девчонок.
Я поднимаю ветку для костра, а из-под неё вылетает молнией юркая ящерка.
Вот уже угли готовы. Парни изображают из дубовых чурок что-то типа мангала, и укладывают поверх жарких углей шампуры с мясом. Девчонки нарезают овощи и укладывают в жар картошку.
Кто-то достаёт гитару. А известный радиолюбитель, «мальчик-самоделкин» Саша Дорошенко собирает вокруг себя толпу, показывая новый самопальный радиоприёмник, который работает без батареек.
Все смотрят, восхищаются. Но через несколько минут перемётываются к другому однокласснику, который устроил представление с показом фокусов.
Я в первый раз в подобном походе. Поэтому наблюдаю это всё, как кино – раскрыв рот.
Начинаются какие-то игры. Ребята разбиваются по группкам. Я же мал. Играть не интересно. Поэтому вожусь у костра.
Замечаю толстую палку, которая лежит не в углях.
Непорядок!
Протягиваю руку… Хвать!
Наука на всю жизнь.
- Пш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! – зашипела кожа на пальцах.
Одёрнул ладонь, да поздно. Нежная детская кожа красна от ожога – обратная сторона палки оказалась горящей.
Слёзы. Плачь.
Холодная вода на пальцы…
Девчонки советуют, прикладывая к ожогам мятую сырую картофелину: «Тряси рукой, двигай. Тогда больно не будет!»
Закусил губу – солдаты же не плачут, как мне только что сказали – трясу рукой. Помогает.
Так и тряс весь день. До самого вечера.
А на другой день бабушка не сводила с меня глаз, дабы не отковыривал вздувшуюся кожу.
Ничего, через недельку всё зажило.
Зато до сих пор помню, что палки, которые валяются рядом с костром, бездумно хватать нельзя.
Но потом война вырвала эти дни, как лист календаря. И остались одни воспоминания.
Хотя…
Хотя надо признать, что не только в войне дело. Всё течёт и меняется. Я, например, даже в тех краях, для которых последствия развала Союза оказались не столь трагичны, не наблюдаю таких вот школьных походов.
Но после войны настали другие времена. Не хуже. И не лучше. Просто другие. Времена другой категории. Их просто нельзя сравнивать с тем, что было ДО. Ибо это разные миры.
Но традиции походов, пройдя и деформировавшись, остались.
И ещё многие годы в дни, когда в Сухуме собирались ребята с нашего двора, мы уличали момент, хватали рюкзаки, мариновали шашлыки, покупали пенное домашнее вино и шли на Синопскую горку. Только вот полянку, которую описывал выше, мы проходили транзитом. Останавливались в конце поляны, переводили дух, и начинали медленно, тяжело подниматься по крутому склону туда, наверх, к вершине, на которой установлен геодезический знак.
Много таких походов было.
Да и сейчас есть. Только компания другая.
Но всё равно, каждый год, когда я оказываюсь в тех краях, я стараюсь хоть один разик подняться «на полянку». Это уже традиция.
Так вот, вернёмся к тому походу, который оказался одним из наиболее запоминающихся. И, кажется, одним из последних в компании «ребят с нашего двора».
Август перевалил за свою середину, а мы никак не могли собраться для традиционного выхода.
Я уже начинал нервничать. Каждый год подъем на «полянку Власа» являлся одним из самых ярких событий. И никогда он не обходился без приключений.
«Полянкой Власа» мы назвали место на самой вершине Синопской горы. Назвали так потому, что первым из нашей компании, кто поднялся туда, поднялся ещё до войны, был Валентин Власенко.
Но в этот год всё как-то не заладилось.
Из-за того, что в прошлом году была засуха, нигде нельзя было купить хорошего вина. Фирменных послевоенных вин в Абхазии ещё не выпускали. А домашние вина, которые нам пытались втюхать торговцы, являлись бормотухой, замешанной на «Юпи».
С мясом тоже были проблемы. На рынке продавалась, в основном, турецкая свинина, которую в Абхазии не жалуют – Бог его знает, чем там турки поросят кормят – сами-то они, небось, мусульмане – свинок не кушают!
О баранине и речи не шло – никто не хотел продать нам ни колограммчика этого важнейшего ингредиента.
Но вот сложилось. То ли Сашка, то ли Серёга – не помню кто – нашёл-таки частника, согласившегося продать нам столь необходимые 10 килограмм бывшей свинки.
В срочном порядке были собраны деньги, и вот делегаты, отправленные в деревню за продуктом, привезли баул ещё тёплого мяса.
Мясо поделили между «туристами», и весь вечер я, и ещё несколько человек из компании занимались его маринованием. Каждый по своему фирменному рецепту.
С вином возникла проблема. Его добыли только 2 литра. 2 литра кислого вина.
Поразмыслив, решили пустить его на шашлык.
Тут надо сделать отступление.
По неписанной традиции мы никогда не брали на горку девушек и водку.
По поводу девушек было обоснование следующее: «Будут ныть на тяжёлом подъёме. Да и потом не побесишься при них вволю.»
А вот по поводу водки… Ну просто не брали её, и всё тут.
Утро условленного дня.
Нагруженные мясом, овощами, компотами и пустой тарой для воды, мы собираемся у подъезда Серёги.
Как всегда, кто-то опаздывает. Собирались выйти в 7 утра, что бы до жары подняться на вершину, а уже полдевятого, но мы всё ещё ожидаем самых нерасторопных членов «экспедиции».
Вот вроде все в сборе.
Одного Сашки нет. Вернее, одного из Сашек. Санька Жуков с братом Максом прибежали на условленное место первыми.
Сашка – личность стратегическая. Он должен принести фотоаппарат и вино. Буквально вчера он хвалился, что нашёл продавца «во-о-о-о-о-т такого» вина.
А вот и он. Стрелки часов показывают уже девять утра. А ласковое южное солнышко уже напекает головы.
Но за вино Сашке всё готовы простить. Поэтому в ответ на: «Извините, пацаны, проспал!» - при том, что его брат уже давно на месте – никто даже дурного слова не высказал в его адрес.
Я, красуясь в военной форме, командую: «Ну что, шагом марш!»
Начинаем выдвижение… И тут Сашка произносит: «А выпивку-то достали?»
На лицах застыл немой вопрос.
- Да я не успел за вином сбегать! – оправдывается виновник замешательства.
- Да ты?!
- Да мы!
- Да сейчас тебя!!!
Народ готов разорвать оболтуса.
- Сань, ты что?! Где мужик живёт, у которого вино?! – пытаюсь найти выход из ситуации.
- На Новом Районе.
Новый Район – это другой конец города. Туда - обратно, минимум, час, а то и два. И ещё не факт, что застанем винодела.
Задумались…
Нарушать традицию не хочется, но что поделать-то?
Послали самых младших – двух Сашек – в ближайший ларёк за чачей.
И вот, наконец, все и всё в сборе. Выдвинулись.
Воду с собою не брали - по пути у нас колодец. Обычно набираем воду в нём. Или делегируем гонца к роднику.
На спинах набитые под завязку рюкзаки. В руках - сумки, магнитофон, гитара. На поясах - ножи. Кроме того, у меня в рюкзаке, поверх канистр с шашлыками в рассоле, каска. Стальной армейский шлем, оставшийся в качестве трофея с войны.
Таких шлемов у меня было 4 штуки. Но один я, если ее ошибаюсь, увёз в военное училище - мало ли, пригодится, если кто свой потеряет. А ещё две втайне от меня выкинул дедушка - он не особо жаловал такие вещи.
А тем временем наша группа организованной толпою вливается в ущелье.
Традиционный поход на пикник начался.
Сашка фотографирует колонну.
То обгонит, и делает снимок "в лоб", то сбоку, то со спины...
А мы идём всё дальше и дальше. Всё выше, и выше.
Темп взяли высокий, поэтому, что бы не сбить дыхание, стараемся не разговаривать. Но я всё равно уличаю момент, и окрикиваю Сашку: "У тебя сколько кассет с собою?" - имею в виду фотоплёнку.
- Одна. Н 48 кадров.
- Ты что?! Мы каждый раз по 3-4 кассеты отщёлкиваем! Плёнку побереги!
Сашка убрал "фотомыльницу" в карман. Это даёт надежду на то, что какое-то количество интересных фотографий войдёт в список наших сегодняшних трофеев.
Шагаем быстро. Несколько минут хода, и мы уже около колодца.
В своё время я думал, что этот колодец можно считать глубоким. Пока не увидел по-настоящему глубокий колодец в селе Михайловка, что по дороге на Шрому.
Бабушка моя является прихожанкой тамошней церкви. И благодаря этому и я сам довольно часто бывал в тамошнем церковном подворье.
Основная масса прихожан на Михайловке - пожилые люди. Не знаю, как сейчас, а в своё время с послушниками там было не густо. Поэтому батюшке приходилось заниматься не только церковной службою, но и тянуть на себе большую часть хозяйственных забот.
Ну и, хоть я человек не особо религиозный, при таком раскладе никогда не отказывал просьбам священника о помощи. Да и не в вере тут дело - сами понимаете.
Правда просьбы были, в основном, мелочёвые: воды принести, помидоры полить... Более сложных поручений и не припомню.
Как-то раз случилось нам с женою подыматься в горы, а по пути проводить бабушку до Михайловки. И батюшка попросил нас принести пару вёдер воды из колодца.
Ну, мы подхватили вёдра, перешли через улицу на участок с колодцем.
Подошли к выложенному из камня кольцу. Посокрушались, что нет ни ворота, ни "журавля". Открыли крышку, прикрывающую жерло...
Взгляду предстала бездна.
Только теперь я понял, почему ведро, предназначенное для набора воды, привязано к целому мотку верёвки...
В общем, когда его кидали вниз, оно падало секунд пять - семь.
Вынимал я его минут пять - семь, наверное...
После этих упражнений перед тем, как нести наполненные вёдра обратно, пришлось отдыхать.
Вот такое лирическое отступление...
Колодец, который находился на маршруте следования нашего отряда, был куда мельче.
Когда-то для набора воды из него использовался "журавль".
Но рычаг давно обветшал, и на момент нашего подъёма приходилось довольствоваться обычной верёвкой, один конец которой был привязан к ведру, а другой - к петле в бетонном борту.
Дабы процесс набора шёл скорее, тару для воды - пластиковые бутылки - расставили по бортику.
Я, весь такой в военной форме, достаю специально припасённую для похода сигару, и с видом осознания собственной особой важности, надеваю зеркальные солнцезащитные очки и закуриваю.
Воду наливаем по очереди.
Так как нас много, на поляне, куда идём, подобие родничка давно засохло, то набираем воду в избытке. Набираем, по очереди сменяя друг друга.
Поднимать первое ведро выпало Сашке.
- Шмяк! - плюхнулось оно об воду.
- Бульк! - донёсся из колодца шум затекающей внутрь ведра воды.
- Бух-бух-бух-бух - отозвались ему бутылки, посыпавшиеся градом с бортика в тёмное чрево колодца.
Набрали водицы...
Стоим такие красивые, но такие озадаченные. И не знаем, что делать.
Из всей тары под воду, осталась лишь моя полулитровая жестяная фляга (ох и славная была!), армейская фляга на поясе, да одна полуторалитровая бутылка. Остальное всё в колодце. Того, что осталось, на ораву из 10 человек, явно мало.
- Ну что, Сань... Ты уронил, тебе и доставать - решает народ.
Сашка с бесстрашным видом шагнул к колодцу, заглянул в его жерло, и...
- Не, давайте я в другой раз! А то сегодня меня верёвка не выдержит! И вообще, может в другой раз пойдём? Может, в Синоп за бутылками сбегаем?
- Сань, ты всё равно самый лёгкий!
- Нет, ну я не могу сегодня... - а взгляд такой обречённо-беспомощный...
- Ладно, я полезу - вдруг вызываюсь я - Типа, я тут единственный военный.
При чём тут военный, я сам не знал. Но, если честно, меня просто обрадовала мысль о том, что ни разу не спускался в колодец, и сейчас у меня есть и повод, и шанс. Заодно посмотрю, правда ли оттуда звёзды видно?
И вот я шагаю, попыхивая сигарой, к колодцу. Сашка носится вокруг, с благодарным видом приговаривая: "Я тебя фотографировать буду! Прикинь, какие фотки у тебя будут!"
Я, тем временем, вновь столкнул ведро в колодец, крайний раз осмотрел верёвку.
Друзья ухватились за свободный конец.
Сашка носится кругом, фотографирует.
Притушил и положил на борт сигару. Передал Сашке очки. Одел кожаные беспалые перчатки. Перевалился через борт, и аккуратно поскользил вниз по мокрому шершавому пеньковому канату.
Всё ниже, ниже...
Звуки отдаются эхом в шахте. Сыро и прохладно. Даже приятно как-то. Особенно после той жары, что на поверхности. Странно, что же страшного в том, что бы спуститься сюда?
Ещё ниже.
Влажные каменные стены.
Звуки сверху почти не доносятся. Тихо. Только где-то внизу ведро плещется о воду.
Вот и дно.
Взгляд вверх - видны ли звезды?
Нет. Их не видно. Мелковато, наверное...
Пытаюсь упереться ногами в верхний край ведра. Оно гуляет туда-сюда. Неудобно. Вишу целиком на полусогнутых руках. Уже тяжеловато...
Ещё попытка. Так, кажется, поймал равновесие для ведра... Нет, перенёс центр тяжести на правую ногу, и хлипкая опора вновь предательски опрокинулась.
В голове проскочила мерзкая мысль - а долго ли там, наверху, друзья ещё смогут удерживать верёвку. 80 килограмм, как-никак... Но сразу же успокоил себя - долго. Их там 8 человек, плюс Сашка-фотограф.
Глянул вверх. И тут в глаза, привыкшие к сумраку колодца, ударил свет фотовспышки. Ну, блин, Сашка-папараци! Вылезу - по шее надаю!
Наконец удалось поймать равновесие.
Упёрся ногами в края, присел...
А вот и бутылки.
Схватил одну из них, и принялся подгребать ею остальные.
Какую выловил - складываю в ведро.
Как закончилось место в ведре, запихнул пару за пазуху, в подмышки взял, одну зажал в зубах. И мычу сквозь зубы вверх: "Фовыайфе!"
- Чего? - не поняли там.
- Фовыайфе! Вя ффё фофвал!
- Макс, тебя подымать, что ли? - не могут понять меня друзья.
- Ва! Фво ве фояфно? Фовывайфе!
Верёвка дернулась, и я, стукаясь о стенку колодца, начал рывками перемещаться в сторону светло-синего пятна над головой.
После сумрака подземелья дневной свет резал по глазам.
Выплюнул на траву бутылку, которую удерживал зубами.
Друзья суетятся - не могут понять, с что первым делом хватать.
- Вот сейчас все дружно отпустят верёвку, и улечу обратно - промелькнула мысль.
Но нет, двое подбежали, и с растерянным видом начали перегибаться через борт, что бы вытащить бутылки из ведра.
- Из рук возьмите - кричу я, имея в виду те бутылки, которые прижимаю руками к бокам.
Перехватили их. Выкинул из запазухи тару, и перевалился через борт колодца на поляну.
Боже, как же здесь жарко! Несколько минут в сумрачной сырой прохладе сделали дневной зной подобным ванне с горячей водой.
А Сашка бегает, снимает...
Остальные друзья, кто бутылки из ведра достаёт, кто ищет в траве воронку из бутылочного горлышка.
Я же вновь раскуриваю сигару. Моей очереди вытаскивать тяжёлое ведро не будет. Я "отработал повинность", нырнув в колодец. Только что это торжественно объявили.
Двинулись дальше.
Вот закончился жилой сектор.
Вот ручей справа от нас принялся вгрызаться в гору, всё сильнее и сильнее углубляя своё ущелье.
Этот крохотный ручеёк, который в летнюю жару, порою, исчезает, не пробежав и пяти десятков метров от истока, во время наводнений превращается в ревущий поток, который - мне доводилось видеть - проламывает кирпичные стены, швыряет, словно мячики, огромные валуны, да способен, отражаясь от крохотного парапета, бить фонтаном, заливающим ока второго этажа жилого дома.
Дошли до развилки. У многих сбито дыхание. А ведь это только начало. Причём, самая простая часть подъёма. Дальше будет, по нарастающей, труднее и труднее.
Присели передохнуть.
Над головою шелестят листвой эвкалипты.
Птичий гомон висит в воздухе.
Солнышко нещадно печёт.
- Ш-ш-ш-ш-ш - посыпались камни по склону на той стороне ручья, и силуэт какого-то зверя мелькнул в зарослях рододендрона.
Здесь, на развилке, хорошо. Спокойно.
Дальше наш путь будет проходить в стороне от жилых домов. И лишь только в одном месте можно будет свернуть на тропинку, ведущую к трём домам, одиноко расположившимся в стороне от общей суеты - почти на вершине.
Наш путь пролегает по дороге, которая резко уходит налево и вверх.
Если же продолжить идти прямо, то дорога вскоре закончится каменным мешком, на дне которого прорываются к поверхности несколько струек родничка.
Тут же, пока ещё не случилось большое наводнение да не прошли сапёры - не знаю, что, или кто конкретно убрал вскоре следы войны - торчат из земли три разорвавшихся реактивных снаряда.
Неизвестно, как они прилетели сюда - ущелье узкое, и довольно глубокое. Но один из них воткнулся оголовком прямо на тропинке, разметав осколки, насечённые на стальной ленте внутри боевой части, по стволам окрестных деревьев, да переломав взрывной волной, словно чьи-то жизни, могучие ветви.
Второй лёг чуть правее и восточнее - точно в русло ручья, оставив на валунах вокруг глубокие уродливые шрамы, расходящиеся в стороны, как солнечные лучи.
Эффект этот усиливается ещё тем, что в месте, куда воткнулся снаряд, нет ни царапинки. Зато в радиусе полуметра осколками выбито глубокое кольцо, из которого и разбегаются борозды, мельчая и редея с расстоянием.
Третий снаряд лёг точно напротив первого в рыхлый противоположный склон ущелья.
Здесь он вошёл в землю под углом относительно цели, и взрывом, отражённой ударной волной, его повернуло, словно рычаг, загнуло, исковеркало, добавив к уродству развороченного взрывом корпуса морщины и борозды на рваном металле.
Тем временем, наша группа передохнула, и начался подъём.
Чем выше, тем он будет круче, достигнув апогея крутизны на последних сотнях метров.
Подъём тяжёлый. Палящее солнце только усугубляет это тяжесть.
Поворот. Ещё поворот.
Группа растянулась, и приходится ждать отстающих. Я иду впереди, стараясь не сбавлять темпа. Потому время от времени у меня появляется возможность набрать горсть сладкой, крупной, с двухрублёвую монету, ежевики и отправить её в рот.
А в воздухе висит густой, почти осязаемой пеленою, запах эвкалипта. Кажется, что идёшь сквозь него, сквозь эвкалиптовый туман, ощутимый кожею.
Шаг, ещё... Ноги, обутые в армейские ботинки, проскальзывают на сыпучем грунте дороги.
Слева - стена из глины, песка и камней. Справа - обрыв. И с каждым шагом вверх он всё глубже и глубже. Неосторожный шаг, и туда, вниз, увлекая за собою целую лавину, летят камни.
Трудно. С каждым шагом всё труднее, и труднее.
Уже и дыхание сбивается. Тугой раскалённый воздух, кажется, противится тому, что бы его затягивало в лёгкие. Пот уже не капает - льёт ручьём. Уже его капли висят на козырьке полевой фуражки, пропитали брюки и китель.
У меня один из самых тяжёлых рюкзаков: больше половины общего шашлыка, половина воды и вся водка. Да и рюкзак не тот, что сейчас, а старый, видавший виды, ношеный и латанный брезентовый "Турист". Поэтому плечи, кажется, готовы оторваться, болят шея и голова. Ноги, уставшие проскальзывать на предательски мягком грунте, протестуют против каждого движения. А пульс... Бум-бум-бум-бум! - в висках будто колотят барабаны.
А ещё только начало...
Странно, каждый год одно и тоже. И каждый год, подымаясь сюда, испытываю одни и те же ощущения и мысли. И центральное место среди этих мыслей занимает одна: «А, может, ну его? Для чего переться сюда, на эти сотни метров над морем, если столько красивых и приятны мест есть там, у самой черты города?!»
И каждый год результат подъёма с лихвой окупает все страдания.
- Всё, привал! - останавливаюсь, и с облегчением скидываю рюкзак. Самые медленные отстали больше, чем на полпути. Нужно их подождать.
Сел в тени белого ствола эвкалипта, с которого рваными лохмотьями свисает коричневая кора.
Плеснул в ладонь воды из фляги. Ополоснул саднящее от пота лицо.
Оглянулся.
Внизу, на юг, зажатая между изумрудно-зелёными боками гор, извивается змейка ущелья.
Вон, укрытое пологом густой листвы, проглядывает коричнево-серой лентой каменное русло ручья.
А ниже, из-под ковра садов, виднеются крыши частных домов. Блестят на солнце металлом, разрывают зелень ржавой краснотой старых кровель, сливаются со скалами серым шифером.
Ещё ниже ущелье расступается, переходит в равнину, и там, у самого моря, из яркого многоцветья растительности проступают многоэтажки.
Вон котельная. Вон не достроенный до войны кооперативный дом. А вон и та "хрущёвка", в которой я вырос. Как на ладони. Удивительно.
Всё это: колыхающиеся зеленью склоны ущелья, яркие, сдобренные россыпями цветов заросли у моря, дома, силуэты которых дрожат в раскалённом воздухе, рвущийся, словно ракета, вверх контур высоченной трубы котельной, крестики кружащих птиц и бирюзово-серая дымка на горизонте - всё это образует яркую, полную драгоценных камней, незабываемую оправу. А внутри этой оправы ярким голубым топазом, отражая мириадами граней солнечный свет, раскинулось море. Тёплое Чёрное море.
И что бы ни случилось, какие бы бури не пронеслись по его берегам, что бы ни придумали и не совершили люди, оно было, есть и будет. Вечное и величественное. Порою доброе, ласковое, а, порою суровое и злое. Но неизменно прекрасное.
Сижу в тени. Любуюсь морем.
Над головой шелестит листва. Трещат цикады. Чирикает и выводит трели всякая птичья мелюзга.
Вот все и в сборе.
Дольше всех поднимался Сашка. На него водрузили рюкзак не по весу. Это сразу видно.
Он не жалуется - тащит. Но, если присмотреться, видно, что глыба ноши почти с него самого размером.
Вот он сделал последние шаги до тенька, и рухнул в пыль дороги.
Не снимая рюкзака, повернулся на спину, достал сигарету, закурил.
- Сань, не кури сейчас - советует ему Сашка Жуков.
Но Саньку не до этого. С жадностью втягивает в себя дым. А потом, так же лёжа на земле, выхватывает из-за пояса небольшую фляжку и начинает, делая огромные глотки, жадно пить.
- Слыш, Саш, давай я твой рюкзак понесу - вызвался Серёга.
- Не, я, я, я донесу - выдохнул наш страдалец.
Ладно, передохнём - разберёмся.
Кто-то всё ещё сидит в тени. Кто-то любуется с высоты морем. Кто-то со, мною на пару, уже лазает по окрестным колючкам и лакомится ежевикой.
Привал долгий. Подъём был тяжёлый, и многим нужно хорошо отдохнуть. Впереди ещё два особенно тяжёлых участка.
Решили, что Сашка понесёт гитару, магнитофон и аккумулятор от шахтёрского фонарика для него.
Перераспределили поклажу.
Двинулись дальше.
Дорога здесь пологая. Кое-где уже идёт на снижение.
Да и обрыв мы миновали. Теперь по обеим сторонам дороги, освещенной ярким солнечным светом, тянутся к небу колючие заросли акации, тоненькие кавказские дубки, алыча и дикие яблони.
Под ногами юркают ящерки. В кустах шелестят прошлогодней листвой невидимые зверьки. Над цветами жужжат, вьются пчёлы и шмели, проносятся стрекозы, беззвучно порхают мотыльки.
Вот затрещали ветви, и из зарослей рододендрона вышли корова с телёнком. Они проводили нас задумчивыми удивлёнными взглядами, медленно прожевали по пучку травы, и скрылись обратно в гущу леса.
Тем временем мы ступили с яркого солнечного света под влажный тёмный полог леса.
Дорога резко пошла вверх. Опять песок с камнями осыпаются из-под ног. Душная, пропитанная влагою, тень раскалённого южного леса не приносит облегчения.
Вижу, что Сергей, бодро топавший рядом со мною, под тяжестью двух рюкзаков начал отставать.
- Серёга, дай я сашкин рюкзак понесу - предлагаю ему.
- Не, я сам - выдыхает он.
- Давай по очереди - останавливаю друга.
Он с облегчением скидывает дополнительную ношу.
И вот я сам, водрузив один рюкзак на спину, а второй на грудь, начинаю всё сильнее и сильнее отставать от головы колонны.
Но нет, показывать, что устал, нельзя! Сколько раз хвастал, что эти подъёмы для меня всего лишь разминка!
Пытаясь шутить, прибавляю шага...
Камни выскользнули из-под ног. Чуть не упал... Но всё равно, вперёд! О, Боже, для чего раз в год всей компанией устраиваем это маленькое преодоление себя? Кому это нужно? С чего появилась это дурацкая традиция-то?!
А подъёму ещё осталось триста метров...
Двести пятьдесят...
Сто...
Скорее бы уже развилка...
Пятьдесят... Сейчас сердце выскочит из грудной клетки, и попрыгает по камням...
Десять...
Вот уже друзья, взявшие эту вершину, протянули руки... Ухватили...
Всё...
Привал...
Оглядываюсь назад. Большая часть группы ещё карабкается по неприступному склону... У них ещё всё впереди. А я могу передохнуть.
Дальше дорога идёт под гору. Всё так же укрыта она пологом пряного леса. Всё так же висит в воздухе раскалённая влага - как в бане. Но идти куда проще.
Отдаю сашкин рюкзак обратно Серёге. Я, хоть и хваста, но не Геракл.
Боже, а ведь предыдущий подъём, куда меньший, чем этот, с одним рюкзаком едва одолел! Вон он, оказывается, какой запас сил у человека-то! Грузишь тело, грузишь, а предела, если подумать, не так-то просто достичь.
Как часто бывает, взвалишь на себя ношу, и кажется, вот он, край. Больше и сдвинуть не возможно! Но наступают обстоятельства, и возлагаешь на себя ещё столько же, и два раза по столько же, и ничего!
Жаль, что так много людей не знает этого! Боятся. Не верят в то, что запас их сил далеко не исчерпан.
Так, я чего-то отклонился в сторону.
А наша компания, тем временем, собралась на развилке дорог.
Короткий передых, и пошли гурьбой влево, под горку.
Уклон небольшой. Едва-едва ощутим. Но этого достаточно, что бы идти было легко.
Уже и рюкзак не тянет плечи. Никто не хрипит натруженными лёгкими. Никто не спотыкается, не отстаёт. Наоборот, все идут расслаблено, спокойно болтают, не боясь сбить дыхания.
Под ногами похрустывают ёжики прошлогодних каштанов. Лягушки да змеи плюхаются в воду огромных луж, разлитых на всю дорогу. А в воздухе всё сильнее и сильнее ощущается запах медуницы, отцветающей на поляне, там, наверху скалы, ограничивающей правую сторону тропы.
Поворот. Ещё один.
В просвете крон вековых деревьев мелькнули горы.
А вот тут можно с высоты птичьего полёта полюбоваться Дзигуткою.
Да какого там птичьего?! Двух птичьих!
Если по горизонтали до ручья пара сотен метров, то по вертикали... Ох, лететь долго. Лучше, что бы не пришлось.
Но долго ли, коротко ли идти в таком состоянии, всё заканчивается.
Окончание.