Переходный возраст
Название ли улицы тому виной, или у меня начался “переходный” возраст, но я постоянно бунтовала. Не хотела гулять, не хотела знакомиться с соседской ребятней, не желала заплетать косы, не слушала маму. Лишь бабуся и папа могли “призвать меня к порядку”. Поэтому житие на Революционной запомнилось частым сидением на сундуке (он снова с нами!) или стоянием в углу. Причем стояние в углу не воспринималось как наказание, оно было недолгим, и за это время я успевала заплести в мелкие косички красивую бахрому на бархатной скатерке с маминого туалетного столика. А вот сидение на сундуке – это была мука. Во-первых, почти полная неподвижность для моторного дитяти шести с половиной лет сама по себе тяжела. Во-вторых, нельзя было даже читать – сиди и думай над своим поведением. Но я только делала вид, что думаю. На самом же деле сочиняла сказки и пьески, главной героиней и главным действующим лицом которых была, конечно, сама. Потом я рассказывала их в лицах малышне, приходившей к нам в гости со своими родителями на праздники. Иногда сочинялись стишки, которые быстро забывались, потому что их никто не записывал. Я писала еще плохо, а родители не считали это несерьезным: мало ли что дети сочиняют.

А еще я очень любила бродить по лужам, которых осенью и весной на нашей Революционной была тьма-тьмущая. Вернее, была одна огромная лужища, которая распадалась на несколько “заливов”, “проливов” и “рукавов” . Однажды, меряя глубину любимой лужи, я набрала полные резиновые сапожки грязной воды, а сапоги-то были новые! Вот была трёпка дома! Меня целых три дня не выпускали за ворота, разрешая в одиночестве “дышать свежим воздухом” во дворе. Ну и что? Я тут же полезла на дерево доставать кота Марсика и, зацепившись за сухую ветку, порвала пальтишко. Хорошо, что оно было старенькое и коротенькое, а то не избежать бы новой трёпки. А так мама только тяжело вздохнула и вечером пожаловалась бабусе и папе:

- Не знаю, что это с ней творится? Уже большая, а стала хуже маленькой. Все огнем на ней горит.

На это бабуся мудро отвечала:

- Растет внученька. Себя пробует.

- А то, что оговаривается – тоже себя пробует. Кукол вон разбросала по всему огороду. Дерзит. Косы не хочет заплетать, бегает, как беспризорница, – нечесаная, незаплетенная (еще бы - волосы мама мне отрастила ниже пятой точки, как тут устоять смирно полчаса, пока она их заплетёт)! Челку выстригла. Это тоже пробует себя?

- И это тоже, Верунчик. Ты ее очень-то не ругай, – это уже папа вмешался.

- Как не ругай? Она же девочка, должна аккуратной быть, вежливой. А ей что ни скажи, первое слово в ответ – нет!

- Все равно, не надо, не обращай внимания. Или делай вид, что не обращаешь. Она и успокоится, – слышится бабусин мягкий голос. - Возраст у нее такой.

- Какой возраст, что это еще за возраст? Скажите еще – переходный!

- Ну, не знаю, как там по-вашему, по-ученому. Скоро в школу, вот ей и страшно.

Милая бабуся! Как ты все понимала! А ведь действительно было страшно. Я никогда не ходила в детский сад, никогда нее общалась сразу с большим количеством детей. А тут, когда мы пошли “записываться” в первый класс, такая масса девочек. Как я с ними со всеми подружусь? О чем буду разговаривать? Во что играть? А вдруг им не понравятся мои игры? А вдруг они не примут меня в свою компанию? Они ведь давно друг друга знают, а я в этом городе – новенькая, еще друзей не успела завести.

Но вот перед первым сентября я иду с мамой на “сбор”, знакомлюсь с девочками, легко нахожу с ними общий язык и влюбляюсь в нашу учительницу – Капитолину Захаровну. До чего же она казалась мне красивой! Высокая, стройная, смуглая, с карими глазами и высокой короной из толстых кос. Дома я заявила, что хочу носить косы, как Капитолина Захаровна. Мама резонно заметила, что так причесываются только взрослые женщины, и мне надо еще вырасти.

А когда вырасту, разрешишь? – торгуюсь я.

Разрешу, если косы не отрежешь, – смеется мама. (Как в воду глядела!)

И мы договариваемся, что я буду носить их “корзиночкой”, т.е. несколько раз особым образом переплетенные друг с другом на затылке. Теперь проблем с причесыванием и заплетением волос не было. Я стоически претерпеваю эту нудную и иногда болезненную процедуру, лишь изредка морщусь.

Весной мы наконец-то переезжаем в новый дом в военном городке. Но мне приходится заканчивать первый класс в своей 3-ей женской школе. Ходить приходится далеко. Утром меня отводит (или отвозит) мама, а днем забирает бабушка или папа. Но бабушка уже старенькая, ей тяжело, а папа частенько бывает занят, и я выторговываю право самой возвращаться из школы через железнодорожный переезд и немецкое кладбище. На кладбище была масса красивых мраморных памятников с непонятными надписями, сделанными красивыми узорными буковками. Некоторые, правда, валялись на земле, возле них росло много ромашек и незабудок, так что я частенько останавливалась посмотреть на цветы, потрогать их и поговорить с ними.

Но однажды мне показалось, что кто-то стоит за памятником. Эх, как я бросилась бежать. Мне чудилось, что за мной гонится кто-то страшный. Конечно, это все воображение испуганного собственной фантазией ребенка, ведь догнать меня для взрослого не представило бы никакого труда. Но это я сейчас знаю, а тогда, пулей вылетев с кладбища прямо к воротам папиного училища и не снижая скорости, я промчалась через проходную прямо к папиному кабинету. И уже там, увидев папу, поняв, что я в безопасности, разревелась, размазывая слезы грязными руками по щекам, стала, давясь и захлебываясь, рассказывать папе:

- А я смотрюуууу…
- А там кто-то как звворочалсяаааа….
- Я как побегу…..
- А тот за мной…. папа, страшнооооо…..

Папа, конечно, понял все – и страхи, и фантазии. Он отвел меня домой, а дома выяснилось, что я потеряла новую шляпку, которую сама так долго просила мне купить. Пошли втроем ее искать, да куда там, ее нигде не было. В общем, была еще одна трепка, еще одна “политбеседа”, еще одно “партвнушение”, но уже без наказания. Собственно, больше мама меня не наказывала, так как убедилась в полной бесполезности этой воспитательной меры. Меня просто-напросто лишали книг – только учебники. Гулять – можно, к подружкам поиграть – можно, а читать – нельзя. Потом мама призналась, что боялась, как бы я не испортила зрение из-за чрезмерного увлечения чтением, и хоть так старалась дать передышку моим глазам.

Но я и из этого положения нашла выход….