Ретро-детектив 2 - (10)
Начало Предыдущая часть

Карпухин, до сих пор лежавший без движения на ковре, пошевелился и застонал. Аристарх Егорович наклонился над ним и осторожно дотронулся до плеча: - Сударь мой, вы меня слышите? Очнитесь, это я, Воронов. Как вы себя чувствуете? - Мы... Ма... – мычал несчастный, глядя мутными глазами на Аристарха Егоровича. - Да у него шишка, Аполлинария Лазаревна! И преогромнейшая – с куриное яйцо. Я немедленно пошлю за льдом, - Воронов вышел, а я присела на ковер и осторожно положила голову несчастного Карпухина себе на колени. - Потерпите, - сказала я, - сейчас принесут лед, и вам полегчает. А про себя подумала, сетуя на собственное злорадство: «Бог шельму метит...», - что поделать, мало во мне истинного всепрощения, полагающегося православной. - Овидий... – хрипло произнес вдруг раненый, не открывая глаз. – Во веки веков... Нет узурпатору! Няня, няня... «Бредит», - подумала я и промокнула ему лоб, на котором обильно выступил холодный пот. - Иннокентий Мефодьевич, - я ругнулась про себя, досадуя на длинное имя, - Кеша, очнитесь! Только не умирайте, держитесь! Какой узурпатор, о чем вы? При чем тут Овидий? Это я, Полина...

- Его убили, - жарко зашептал он, с трудом приподнимаясь на локтях, и ее убьют, и тебя убьют, всех убьют! Света мне, света, иллюминации!
- Успокойтесь! Овидий умер давно, он же древний грек, его никто не убивал! А свет я сейчас прибавлю, - мне сейчас было не до тонкостей греко-латинской истории, главное - удержать больного, чтобы еще более не поранился.
Карпухин начал метаться, я с трудом его сдерживала, боясь, чтобы он не нанес себе вреда. А он, не переставая, нес околесицу свистящим от напряжения голосом. Вдруг раненый замер и посмотрел на меня вполне осмысленно:
- Не надо света. Взглянем на трагедию взглядом Шекспира. Прощай, душа моя. Вот туда иди, - он махнул рукой в сторону «Энциклопедии» Дидро, - успеешь – будешь жить.
Он потерял последние силы и упал мне на руки, закрыв глаза. Куда же запропастился Воронов?!
Как это бывало и прежде, распахнулась дверь, и в библиотеку ворвалась толпа. Кажется, в этом доме такое появление действующих лиц на авансцене превратилось в добрую традицию. Хорошо еще, что библиотека помещалась точно над столовой и была примерно такого же размера, так что места хватило всем.
- Полина, что здесь происходит?! Нет, я этого не выдержу! За что такие напасти на мою голову? И как всегда, ты в центре событий. Влечет тебя, что ли на место преступления?
- Опомнись, Марина, да что ты говоришь?! Карпухин жив, только без сознания. Просто сильно ударился.
- А ты почему такая растрепанная? – продолжала она наступление.
- А вот это уже тебя не касается, - рассердилась я. – Как могу, так и причесываюсь, раз слуг в доме нет.
- Вот что, Полина, - сухо проговорила она, играя роль недовольной хозяйки: - Ты бы облегчила нам всем жизнь, если бы посидела в своей комнате до приезда сюда полиции.
Елена Глебовна держала в руках полотенце со льдом, которое время от времени прикладывала к затылку стонущего Карпухина.
- Что это ты, дорогая подруга, так разволновалась? – саркастически спросила я, стараясь не переживать по пустякам. – Теперь тебе Карпухин дороже супруга? Ведешь себя так, словно он тебе принадлежит. Или родственные чувства сыграли? Странно это, г-жа Иловайская.
- Не знала я, что ты такая ехидна! – не сдержалась они и произнесла в сердцах следующие слова: – Как ты приехала, начались несчастья! Да кто ты, чтобы указывать, как мне жить?
- Как это кто? – удивилась я. - Гостья, тобой приглашенная, и вспомни, ты меня весьма настойчиво звала. Я даже несколько удивилась. Мы никогда с тобой не были особенно дружны – так, приятельствовали постольку-поскольку. И вдруг в тебе разыгралась ко мне такая большая любовь: и ненаглядная я, и Полинушка, и дорогая. К чему бы это? Уж не обдумывала ли ты способы свалить на меня свои преступления? Если бы не снег, ноги моей бы не было в этом доме, где люди мрут как мухи. В твоем доме, заметь...
- Дамы, дамы, ну что же вы, - Пурикордов протянул руки и умоляюще посмотрел на меня, - успокойтесь, не надо нападать друг на друга. – Что вы, право... Разве ж так можно? Это не по-христиански! Право, вам следует помириться.
- Надоело мне все это, Александр Григорьевич. Не хочу здесь оставаться и терпеть незаслуженные оскорбления.
- А кто хочет? – философски заметил скрипач, пожав плечами. – Вот авось доберутся до нас, полиция найдет преступника, и всех невиновных отпустят на свободу.
- Не уверена, что это будет так скоро, - вздохнула я. – У меня уже имеется кое-какой печальный опыт. Все-таки я дочь присяжного поверенного и насмотрелась на действия полиции.
- Ну-ну, выше нос! – подбодрил он меня. – Я уверен, все будет именно так, как мы захотим. И никак иначе.
Карпухин опять стал бредить. Елизавета Александровна держала лед у него на затылке и часто меняла полотенце. Он открыл глаза, посмотрел на Воронову и заметался.
- Матушка-заступница, не покидай раба твоего грешного... Глас оный разбойника к Нему взывающе: Помяни мя, егда приидеши во царствие свое...
Добрая женщина посмотрела на нас и сказала:
- А ведь Кеша верно говорит. Завтра неделя сыропустная начинается. За ней и прощеное воскресенье. Его устами святой дух говорит. Не должны мы волками смотреть друг на друга. Готовиться к прощению надо, грехи замаливать.
Мы перекрестились. Ссориться уже больше не хотелось, а тут и Воронов вернулся с бинтами и свинцовой примочкой. Они с Пурикордовым взяли несчастного и повели в его комнату, благо она находилась недалеко, в том же крыле. Елизавета Александровна вызвалась посидеть с Карпухиным.
Спускаясь по лестнице, Воронов озабоченно кивал головой, когда Пурикордов рассказывал ему о состоянии молодого человека и о том, как он бредил. Я шла рядом, немного позади, и чувствовала свою вину оттого, что именно из-за меня Карпухин так сильно пострадал.
- Мда... Нехорошо... Сотрясение может быть. Врача бы, - хмурясь, проговорил он. И повернувшись ко мне, спросил: - Карпухин сразу начал бредить?
- Нет, - опровергла я, - сначала он лежал без движения, а потом начал что-то бормотать, но я не поняла смысла.
И я умолкла от смущения, невольно вспомнив, как и на ком лежал Карпухин.
- А все же? – не отступал Воронов.
- Со мной его бред был другим, более литературным, скажем. Овидия вспоминал, Шекспира. Странно, как на человека удар куском мрамора избирательно действует. Со мной он поэт, а с Елизаветой Александровной глубоко верующий человек. Так бывает?
- Вы же видите, что бывает, - улыбнулся Пурикордов. – Поэзия и религия ничуть не противоречат друг другу. Можно даже сказать, что это две стороны одной медали. Сколько великих произведений было написано на библейские темы.
Мы вернулись в гостиную, и Пурикордов сообщил Перловой и Гиперборейскому о состоянии здоровья молодого человека. Они приняли его рассказ равнодушно. У меня возникло стойкое ощущение, что эти двое настолько поглощены друг другом, что за все время нашего отсутствия даже не сдвинулись с места.
- Надеюсь, что заказанный спиритический сеанс, ради которого меня сюда пригласили, не пострадает из-за отсутствия г-на Карпухина? – спросил Фердинант Ампелогович тихим голосом.
- Думаю, что нет, г-н Гиперборейский, - излишне бодро, как мне показалось, воскликнул Пурикордов и потер руки. – Мы сейчас пообедаем, чем Бог послал, а потом уж и за блюдце возьмемся. Надеюсь, к тому времени хоть одно целое да останется.
Нынешний поздний обед был не в пример скромнее вчерашнего роскошного. Подали отменный куриный бульон, а вот жаркое и рулеты оказались подогретыми. Бланманже и десерта не было вовсе, а к кипящему самовару, поставленному на стол Тимофеем, Анфиса добавила связку баранок. Что ж, и то славно – я не привередлива в еде, а баранки так вовсе обожаю.
Вороновы, как и в прошлый раз, сидели вместе и смотреть на них было одно удовольствие: Аристарх Егорович подкладывал супруге на тарелку отборные кусочки, которые сам же и нарезал. Гиперборейский жевал с отрешенным видом, и мне показалось: будь у него в тарелке солома, он бы и не заметил разности вкуса. Марина бросала по сторонам раздраженные взгляды, опасаясь, тем не менее, смотреть на меня, а Пурикордов негромко шептался с Перловой, лениво подносящей ко рту вилку. Елена Глебовна, взяв поднос с едой, ушла кормить Карпухина, лежащего у себя в комнате, а к столу спустилась Ольга.
Выглядела она бледной и осунувшейся. Под глазами образовались темные мешки, ничуть не красившие ее тонкое лицо. Волосы свисали блеклыми прядями, а унылое старомодное платье скрывало достоинства девичьей фигуры. Сев на свое прежнее место, возле стула Косаревой, она наклонила голову и стала смотреть в пустую тарелку. Перлова, сидящая рядом с ней, спросила, что ей положить, и, не дождавшись ответа, налила ей в чашку бульон из супницы кузнецовского фарфора.
- Ешьте, Ольга, вам надо подкрепиться. А то совсем исхудаете, сил не будет. Не переживайте вы так: что прикажете делать? Взял Господь к себе и папеньку вашего, и друга сердечного. Пусть земля им будет пухом!
Ольга, наконец, оторвалась от созерцания чашки с бульоном и удивленно глянула на певицу, а Марина Иловайская словно ждала этого момента:
- Позвольте узнать, Ангелина Михайловна, что за чушь вы порете?
- Чушь? – высоко подняла нарисованные брови Перлова. – А как прикажете называть молодого человека, оказавшегося в постели девушки, да еще в дезабилье? Попросту говоря, без штанов! Может, мне и не стоило об этом упоминать, но я, в отличие от вас, сострадаю Ольге. У нее погибли два близких человека, и она скорбит, чего по вас не скажешь совершенно! Вы не в трауре, а в думах о наследстве пребываете, вот что я вам скажу, уважаемая Марина Викторовна!
Голос Перловой был столь напоен ядом, что будь у нее жало, моя подруга уже лежала бы без движения. Но и Марина была подстать сопернице:
- Неужели вам непонятно, г-жа Перлова, что ваше появление в доме выглядело наглой выходкой? Хотя чего еще можно ожидать от стареющей примадонны цыганского хора, выходящей в тираж? Явиться в гости к бывшему любовнику, когда он уже остепенился, забыл прошлые связи и живет с молодой женой в любви и согласии! Уж не вы подсыпали яду моему мужу за то, что он женился на мне, а не на вас?
- Точно так же я могу предположить, что вы убили собственного мужа, дабы он не мешал вам вести разгульную жизнь в его доме, - немедленно парировала певица. - Вам мало было Мамонова, который выполнял все ваши безумные прихоти, вам захотелось еще и Карпухина! Вот почему вы с такой злобой напали на свою подругу, когда увидели, что Иннокентий Мефодьевич обратил на нее внимание.
- Дамы, дамы, умоляю! – возвел очи горе Пурикордов и умоляюще сжал руки. – Не надо ссориться. Разве ж так можно?
- Кто ссорится, Александр Григорьевич? У меня и в мыслях не было!.. – с деланной усмешкой произнесла Марина, не сводя глаз с Перловой. – Просто я ставлю на место зарвавшуюся хищницу, пытавшуюся наложить лапу на то, что ей не принадлежало никогда!
- Право, зачем вы так? Не понимаю... Ангелина Михайловна - давнишняя приятельница вашего покойного супруга и ничего предрассудительного не совершала. Сергей Васильевич всегда восхищался ее голосом и талантом, поэтому и пригласил нас сюда, чтобы мы музицировали в вашу честь...
- Кстати, о музицировании, дорогой Александр Григорьевич, - зловеще произнесла Марина. – Кажется, в контракте, подписанном моим супругом и вами, черным по белому изложено: в случае вашей смерти скрипка Амати, принадлежащая моему мужу, возвращается к нему. Не так ли?
Пурикордов растерялся и обвел глазами присутствующих в гостиной.
- П-простите, Марина Викторовна, не понял вас, что вы имеете в виду? Ведь я еще не умер? Или...
- Нет-нет, ну, зачем же так, г-н Пурикордов, живите сто лет, нам всем на радость. Но я, как прямая наследница моего покойного мужа, хочу вас известить: после вступления завещания Сергея Васильевича в силу, скрипку вам придется вернуть. Мне.
В наступившей тишине Воронов с хрустом разгрыз баранку.
Мне со своего места прекрасно было видно, что Марина клокотала, но выучка, приобретенная в N-ском женском институте, давала еще о себе знать. Внешне хозяйка дома на горе выглядела благопристойно, но кто знал, что твориться у нее в сердце? Иловайская отпила из чашки остывший чай и улыбнулась гостям.
Неожиданно для всех Ольга подняла голову и, глядя молодой мачехе в глаза, четко выговорила:
- Я не позволю вам распоряжаться в доме моего отца до оглашения завещания.
- Не извольте беспокоиться, сударыня. Новое завещание написано в мою пользу, - выпустив эту парфянскую стрелу, Марина резко поднялась со своего места. Лицо ее исказила страдальческая гримаса, она странно всхлипнула и вышла вон из комнаты.
Ольга сидела, не двигаясь, уткнувшись в свою тарелку.
- Если после окончания расследования она не уберется отсюда и не оставит нас всех в покое – не жить ей, – сказала девушка не повышая голоса.
Мы все молчали, ошеломленные столь дикой сценой.
- On a toujours besoin d’un plus petit que soi,¹ – пробормотал под нос Пурикордов. Он избегал смотреть нам в глаза. Вероятно, считал, что являлся причиной столь непристойного зрелища.
Воронов тяжело поднялся с места:
- Развлеклись, пора и честь знать. Пойдемте, Елизавета Александровна, отдохнем после обеда. А на сеанс нас позовут. Разрешите откланяться.
Верная супруга беспрекословно последовала за ним. Гиперборейский сосредоточенно пил чай с баранками.

* * *
На сердце было неспокойно. Для того, чтобы немного придти в себя, я решила проведать больного Карпухина, поднялась на второй этаж и направилась в его комнату.
Подойдя к двери, я остановилась, не решаясь постучать. Все же он в постели, одинокий мужчина. Но я отбросила сомнения и, постучавшись, осторожно вошла.
Карпухин полусидел в кровати, его голову укутывал платок, придающий ему нелепый вид водевильного султана. Елена Глебовна сидела рядышком и аккуратно кормила его из ложки бульоном. Увидев меня, он отвел в сторону руку доброй самаритянки и попытался стянуть с головы платок.
- Оставьте, - замахала я на него руками. – Не трогайте ничего.
- Там у него компресс, - пояснила Косарева, - шишка уже спадает.
- Как вы себя чувствуете, Иннокентий Мефодьевич? – испытывая чувство вины, спросила я.
- Вашими молитвами, - усмехнулся он, дотронулся до затылка и скривился. – Уже лучше. Елена Глебовна не оставляет меня своими заботами, видите, с ложечки кормит, как младенца. Сейчас агукать начну.
И он смешно зачмокал.
Косарева засуетилась, принялась собирать чашки, ложки, сложила их на поднос и, попрощавшись с нами, вышла.
- Иннокентий Мефодьевич, - начала я, но Карпухин перебил меня.
- Дорогая Аполлинария Лазаревна, - улыбнулся он, - наши родители нехорошо подшутили над нами, дав нам такие длинные, неуклюжие имена. Нет, я ничего не имею против имени Аполлинария, но Полина мне кажется милее и, что важнее всего, – короче. Вы позволите вас так называть? Поверьте, в моей просьбе нет ни грана амикошонства.²
- Видите ли... – замялась я. – Хорошо, я согласна. Но на людях продолжайте обращаться ко мне по-прежнему: г-жа Авилова. Я не хочу возбуждать ревность Марины Викторовны. Она и так находится в расстроенных чувствах.
- Договорились, - кивнул он и попросил: - Присядьте ко мне поближе, вот сюда.
Я оглянулась.
- Почему вы оглядываетесь, Полина?
- Ищу, не притаился ли где-нибудь еще бюстик какого-либо философа: Сократа или Жан Жака Руссо. У них обычно головы очень тяжелые. Наверное, мыслей много.
- Ох, - застонал он, вспоминая. – Не надо философии. Слишком крепкая для моих несчастных мозгов наука. Лучше развлеките меня, Полина. Я больной и нуждаюсь в развлечении. Расскажите мне, что в мире происходит?
- Откуда ж мне знать? - удивилась я. – Мы же завалены снегом, и неизвестно, когда он спадет.
- Да это я знаю, - махнул рукой Карпухин. - Я не о большом мире, а о нашем маленьком, уютном мирке. Скажите, дорогая Полина, никто никого не прирезал за время моего отсутствия? А то все там, на месте событий, а я тут валяюсь, словно валенок прохудившийся.
- Типун вам на язык, Иннокентий, - рассердилась я. – Еще накличете беду. Хотя кое-что произошло... Есть что рассказать.
И, чувствуя себя неловко от того, что сплетничаю, я подробно описала Карпухину сцену, разыгравшуюся в столовой. Рассказывая, я успокаивала себя тем, что, во-первых, развлекаю больного, а во-вторых, Карпухин, в отличие от меня, давно знаком с действующими лицами и может быть, найдет в их поведении мотив, изобличающий убийцу.
- Да, Марина Викторовна дама нервная. И привыкла своего добиваться. И если она пригрозила отобрать скрипку у Пурикордова, ставлю десять против одного, – отберет. Жаль только будет – божественно играет маэстро, божественно! – Он оживился. – А хотите, я расскажу вам, как она замуж вышла за Иловайского? Я при этом раскладе присутствовал от начала и до конца.
- Расскажите, время есть, - улыбнулась я, обрадовавшись про себя тому, что Карпухин занят мыслями и не тянет ко мне руки. Видно, язвительный философ его кое-чему научил.
Молодой человек поерзал немного в постели, устраиваясь удобнее, и начал свой рассказ:
- Некий провинциальный театрик, кажется, из Богородска, приехал в Тверь на гастроли. Давали водевиль «Лакомый кусочек или бедному жениться - ночь коротка». Марина изображала субретку, служанку-пройдоху по имени Жоржетта, устраивающую свидания своей госпожи с красавцем малым, но совершенным бедняком. А ту отец хотел выдать замуж за старого богатого судью, любителя рыбной ловли. Судью играл довольно известный старый трагик Водохлебов, явный пропойца, чей внешний вид шел вразрез с фамилией и свидетельствовал скорее о питии горячительных напитков, нежели воды. Жоржетта очень старалась ради любви к хозяйке и к собственной выгоде – ведь по пьесе служанка сама положила глаз на богача-судейского. Особенно хорошо мне запомнилась сцена, когда она, одетая только в рыболовную сеть, появлялась на берегу, и судья не мог отвести глаз от ее слегка прикрытых форм. Иловайский весь млел от удовольствия, глядя на ее дефиле в огнях рампы.
Сказать по правде, артистка она никакая. Голос визгливый, не красавица, ростом, опять же, не вышла. Но было в ней некое очарование, порода, можно сказать. Ведь кто такие провинциальные артисты? Мещане, возлюбившие «высокое искусство». А Марина Викторовна - дворянка, в институте обученная. Имена произносила с настоящим французским прононсом, словно она переодетая госпожа, а не служанка на вторых ролях.
Дядюшка был настолько очарован прелестной субреткой, что ради нее пригласил весь театр отужинать у него в особняке. Труппа с удовольствием согласилась, предчувствуя дармовой обед, выпивку и подарки. Иловайский показал себя щедрым и радушным хозяином, не жалел вин из своего знаменитого погреба, хотя, по моему скромному мнению, артистам водки было бы достаточно, и, когда труппа снялась с места и укатила дальше, субретки недосчитались. Она осталась полноправной хозяйкой в доме Иловайского.
Думаю, что он просто потерял голову от увлечения «барышней-крестьянкой». Деятельность Сергея Васильевича всегда была сопряжена с частыми разъездами. Несколько раз в год он выезжал по торговым делам за границу, а теперь, когда женился на Марине, неожиданно все прекратилось. Больше он никуда не ездил, предпочитая оставаться с молодой женой, и только в последнее время в его делах наметилось некоторое оживление: начал вести переговоры с Вороновым о поставках бумаги для издания пушкинского собрания сочинений. Надеюсь, вам известно, Полина, что Иловайский был большим почитателем творчества Пушкина и везде собирал письма, документы, рукописи, прижизненные издания. У него в библиотеке специальный шкаф стоит. Он и Косареву из-за этого к себе пригласил жить – все же живой свидетель отношения поэта к ее матери.
После покупки особняка, в перестройку которого Иловайский вложил немалые капиталы, дела стали приходить в упадок, а тут еще эта блажь, прихоть - домашний театр... Нет, он совсем обеспамятел от любви.
А затея со спиритом? Знаете ли вы, сколько Сергей Васильевич заплатил проходимцу за то, чтобы тот приехал и провел так называемый сеанс? Две тысячи рублей серебром – немалые деньги! Да уж, выдумки его новоиспеченной супруги доставались терпеливому Иловайскому недешево.
К сожалению, с соседями у него ничего не вышло. Даже говорить не стали, не то что продать что-либо из раритетов. И тогда Марина Викторовна предложила пригласить из Москвы известного спирита, чтобы он здесь, в пушкинских местах, вызвал дух Александра Сергеевича и тот рассказал бы, где искать его ненайденные пока еще рукописи. Я считаю это бредом, но Иловайский во всем потакал жене и поэтому согласился...

--------------------

¹ Нам всегда нужен кто-то, еще ничтожней, чем мы. (Лафонтен)
² Амикошонство (от фр. ami - друг и cochon - свинья) (разг.). Бесцеремонное, излишне фамильярное обращение.

(продолжение следует)