Взгляд скользит, перечисляя объекты. Объективно перечисляющий взгляд. Скажут, не совсем объективный: ирония налицо. Однако Диккенс довольно часто пользуется эстетическим приемом, который стал весьма популярен у артистов двадцатого столетия - спокойной фиксацией того, что попадается на глаза. Присутствует, конечно, сознательная или бессознательная избирательность взгляда, но современный артист старается, в отличие от Диккенса, уклониться от каких-либо оценок увиденного, от концепции увиденного. Правда, можно ли назвать следующее стихотворение безразличной фиксацией, каталогом фактов?

Толстый мальчик играет на пруду, Ветер запутался в дереве, Небо усталое и белесое, Словно с него стерли румяна. На длинных палках ковыляют Два горбатых инвалида и кряхтят. Белокурый поэт, вероятно, сошел с ума, Лошадка спотыкается над какой-то дамой. Плотный мужчина приклеился к оконному стеклу, Юноша хочет посетить пухлую женщину, Серый клоун натягивает туфли, Визжит детская коляска, надрываются собаки.

        Это подстрочный перевод стихотворения "Сумерки" немецкого поэта-экспрессиониста Альфреда Лихтенштейна, опубликованного в 1910 году. Проходит несколько сценок, позиций, объектов. Безразличных, случайных? Пожалуй, нет. Экспрессионисты начала века вполне тенденциозны в своих пессимистических настроениях. Поэт мог бы случайно зафиксировать и что-нибудь повеселей. Но, тем не менее, здесь ощущается намеренность стилистического метода, поиск свободной композиции: строки и строфы можно без особого ущерба менять местами и можно расценивать данный текст как фрагмент какого-либо другого текста. Зачем все это цитировать и пояснять?

все больше семей живет отдельно в личном уюте за частной дверью, снимают показания собственного счетчика, стены покрывают матовой перекисью. моя жена скандинавской красоты сочиняет баркароллы и выращивает крокусы, думает о льдистом блеске Юпитера, на кухне вычисляет алхимические фокусы. мы живем в однокомнатной квартире, под окном инвалиды играют в мяч, их дети на роликах в подъезде носятся, этажом выше кашель и плач. профессора ботаника покинула любовница.

сосед играет на рояле Шенберга, перепончатым ухом ловит звуки сладкие, в двадцать два ноль ноль он бреет голову ребенку, кормит и гладит стигийскую собаку. почтальон приносит прошлогодние журналы, несколько счетов за бытовые услуги, открытку из диспансера для приемного сына, - длинного двоечника с мозговой простудой. родители жены шипят: займись спортом, и заставляют выбегать в парк утром рано, я одновременно работаю в трех организациях, со следующей недели пою в хоре ветеринаров.

        Я далек от мысли подозревать Василия Шумова в знакомстве с поэзией немецкого экспрессионизма, однако сходство стилистических методов налицо. Это лишний раз доказывает, что артисты разных поколений и национальностей, артисты, имеющие уши, способны расслышать ветер художественных движений эпохи. Стиль данного текста безусловно напоминает стихотворение Лихтенштейна: перед нами свободная композиция, допускающая разного рода перемещения и пролонгации. Спокойное музыкальное сопровождение и декламационная манера пения подчеркивают равнодушие исполнителя к событиям песни. Но перечисление, все же, не совсем безразличное: у героя песни (одновременно работающего в трех организациях) умелая и талантливая жена, и сосед, видимо, большой оригинал и храбрец, коли находит музыку Шенберга "сладкой" и к тому же кормит инфернального пса. В этой песне (и во многих других) ощущается сдержанное удовлетворение социальными успехами в стране, но, в то же время, известное равнодушие к неприятностям ближних. О казусе с профессором ботаники нас уведомляют как-то небрежно, хотя свободная композиция позволяет смягчить удар: ничего не стоит вместо "любовницы" поставить "охотницу" или "домработницу". В шести строфах песни идиллия советской жизни нарушается дважды: кроме профессорской неприятности мы узнаем еще о болезни "приемного сына" (чьего?) - "длинного двоечника".

Евгений Головин. "Сентиментальное бешенство рок-н-ролла"