«Покойный Петр Аркадьевич Столыпин, царствие ему небесное, был последним настоящим столбовым дворянином и администратором, который еще мог спасти империю от революции. Вот именно поэтому они его и кокнули», — говорила мадам Васютинская из повести Катаева «Хуторок в степи».

Столыпин был в моде у престарелых барынь, которые продавали имения и уезжали за границу, опасаясь грядущего хама. Когда барыни поразъехались, мода на покойного Петра Аркадьевича сошла на нет. В народной памяти остались лишь столыпинский галстук (виселица по приговору военно-полевого суда) и столыпинский вагон (для перевозки заключенных). А в советских учебниках Столыпин получил однозначно отрицательную оценку; к этому сюжету мы вернемся.

Российская власть снова хочет опереться на прошлое, найти там дополнительную опору своей легитимности, словно 49% за ЕР и 63% за Путина ей мало. Хочется корней, истоков, почвы, чего-то кондового и столбового. Пожалуйте вам Столыпин: в эти дни у него 150-летний юбилей. Собираются конференции. Развешиваются портреты импозантного усатого мужчины. К месту и не к месту повторяются изречения Столыпина — как мудрые («Где достаток — там и просвещение, там и свобода»), так и не очень (про «великие потрясения и великую Россию»).

Затея сделать Столыпина идейно-историческим предшественником нынешней власти — неудачна по четырем причинам.

ПЕРВОЕ. Сам по себе поиск примера в прошлом — наивен. Каждая страна и каждая эпоха уникальны, ни с чем не сравнимы и не дают никаких уроков. Нельзя строить современную Грецию, беря пример с Алкивиада, Германию — изучая Бисмарка, Россию — почтительно взирая на Витте. Хотя все они были великими политиками.

ВТОРОЕ. Но если так уж приспичило брать в прошлом какой-то образец — то это должен быть политик сильный и удачливый. Лучше Август, который воссоздал Римскую державу и дожил до глубокой старости, — чем Калигула, которого подняли на копья в совсем еще комсомольском возрасте. Лучше блистательный Луи XIV, чем обезглавленный Луи XVI. Столыпин в этом смысле неудачлив до предела: он был убит соединенными усилиями революционеров и царской реакции.

Но нельзя сказать, что Столыпин, дескать, погиб — но дело его живет. Ничего подобного. Те, кому нужны были великие потрясения, победили тех, кому нужна была великая Россия. Потом они — то есть большевики — сами стали строить великую Россию. Но по своим рецептам: ничего похожего на столыпинскую аграрную реформу не было видно. Наоборот, у крестьян отнимали землю и сгоняли их обратно в общину, то есть в колхоз. Надо сказать честно: у Столыпина не получилось ни расправиться с революцией, ни сделать крестьянина собственником.

Более того: всесильный министр внутренних дел и председатель Совета министров Российской империи не смог противостоять ни террористам, ни придворной камарилье, которая его ненавидела сильнее, чем кадеты, эсдеки и эсеры, вместе взятые. Он не сумел разрушить чудовищный симбиоз между Департаментом полиции и эсеровскими боевиками (то есть «азефовщину» в собственном смысле слова). Инициатор и главный энтузиаст закона о военно-полевых судах прокурор Павлов был убит террористами, а сами суды принесли только ожесточение, раскол в обществе и в правящей элите.

Так что политиком Столыпин был слабым, несмотря на грозный вид. Потому что сила политика не в громких заявлениях и крутых мерах, а в устойчивом долговременном результате его действий.

ТРЕТЬЕ. Официальные знаки почтения к Столыпину поднимают государственную шизофрению на новый, еще более высокий уровень. На посвященную Столыпину конференцию в РАНХиГС правительственные машины поедут мимо памятника Ленину. Прославлять павшего борца с революцией — и бережно сохранять имена коммунистических вождей в названиях улиц? Но выбор между монархическими усищами Столыпина и интеллигентской бородкой Ульянова пока непосилен ни для власти, ни для народа.

И ЧЕТВЕРТОЕ, наконец. Не стоит возводить политическую родословную к человеку, чья фамилия ассоциируется с виселицей и вагонзаком.

Денис Драгунский