Рукопись капитана Воронина


Художник Игорь Рубан, оказавшийся летом 1952 года на ледоколе, капитаном которого был Владимир Иванович Воронин, писал:

«Воронину было не чуждо литературное творчество. Мне навсегда запомнились нечастые вечера в его каюте, с треской, квашеной капустой и крепким чаем на столе. Тогда из верхнего ящика, что в левой тумбочке письменного стола, извлекалась пухлая папка рыжего картона. В ней сохраняется толстая рукопись, отпечатанная на машинке. Она не переплетена. Над ней еще идет работа. Это мемуары - галерея точнейших портретов, история многих плаваний за годы долгой жизни, с детских лет до последних дней. Ведется повествование ярким, сжатым и образным языком, которому могут позавидовать профессиональные писатели. Дар художника слова был у Воронина в крови и, вместе с чувством формы, сделал его труд бесценным документом.
Редко прочитывается больше десятка-другого страниц. Потом рукопись складывается, папка убирается обратно в ящик, и мы выходим на мостик.
Пришли осенние морозы. Ночи становятся темными и длинными. Штурманская служба с каждым днем все сложнее. То ли сказывается усталость, то ли близость зимы, но иногда, в минуты отдыха, Владимир Иванович говорит:
- Боюсь дожить до той минуты, когда не хватит сил подняться на мостик. Ну а случится такое, уеду бакенщиком на остров и буду вот это дописывать.
Как бы смахивая минутный, несвойственный ему минор, открывает он тогда те страницы, где особенно ярок присущий ему юмор. Одна из них, как я помню, звучит примерно так:

«Идем в тумане. В каюту входит вахтенный. Докладывает:
- Слева по носу похоже, что земля просматривается.
Поднимаюсь на мостик. Телеграф на стоп. Действительно, когда туман проносит немного, то у горизонта что-то вроде земли виднеется. У меня на судне Шмидт и Визе идут. По карте в этом районе земли нет. Приглашаю их. Показываю. Смотрят - не видят. Приказал бинокль им сильный принести. Установили. Опять не видят.
- У вас, говорю, глаз не морской. Вам только навоз под сохой разглядывать.
Взяли курс к земле. Подошли с промерами малыми ходами. Остров оказался. Нанесли его на карту и легли на курс. Через год получаю я от Отто Юльевича письмо. Пишет мне, что остров этот теперь на карте обозначен будет и имя ему дано -"остров Шмидта". Прочел я письмо и отвечаю:
- Несправедливо это, по-моему. Остров следовало бы назвать "остров Спорный"».

Общение с Ворониным оставило во мне неизгладимое впечатление, но мемуары его запомнились особенно ярко. В них главенствуют наблюдения над жизнью и людьми да вытекающие из них глубокие мысли».
(Рубан И. «Льды. Люди. Встречи». Ленинград, Гидрометеоиздат, 1985 г.).

Правда, непонятно, почему Рубан в своей книге пишет, что летом 1952 года Воронин был капитаном «Ермака». На «Ермаке» Воронин работал в 1934-1938 гг., а летом 1952 года он был капитаном ледокола «Иосиф Сталин». На мостике «Иосифа Сталина» в октябре 1952 года с Ворониным и случился инсульт. Неясно, где он позже умер. Кто-то пишет, что на ледоколе, когда они шли к Диксону, кто-то – что в больнице Диксона.




Похоронили Воронина в Ленинграде, на Шуваловском кладбище.
Куда подевалась рукопись капитана - неизвестно.
Художник Рубан писал в начале восьмидесятых:
«Стыд и позор тем, кто утаил рукопись после его смерти. Бесследно исчез этот документ - свидетельство освоения Великого Северного морского пути. Хочется верить, что рано или поздно всплывет он и расскажет потомкам о ярких событиях и людях славной, героической эпохи».
Рукопись до сих пор не всплыла.