Сонины штучки
Тетя Соня категорически не могла выбросить то, что могло быть каким-то образом использовано. Вот не могла - и все. Когда у нее на глазах люди вели себя расточительно (по ее меркам, конечно), она испытавала физические страдания. На кухне у тети Сони целый день горела самым слабым огенм конфорка газовой плиты. Рядом с ней стояла пустая консервная банка с аккуратно нарезанными бумажками, чтобы при необходимости поджигать другие конфорки от вечного огня. Сами бумажки тоже были не абы какие бумажки - они нарезались из испорченных телеграфных бланков и бланков приходно-расходных ордеров сберкассы, которые тетя Соня приносила домой из своих походов на Главпочтампт и в сберкассу.
У тети Сони можно было курить на кухне, она не имела ничего против пользования моей собственной зажигалкой, но сердце ее обливалось кровью, когда кто-то при ней прикуривал сигарету от спички, и я не раз встречал ее благодарный взгляд, когда прикуривал от бумажной полоски, зажженной от вечного огня.
Вещи ее и ее мужа дяди Гури (в семье его считали глуповатым, но добродушным, когда я ним познакомился, он, как и тетя Соня, был уже пенсионером, а до того работал не очень большим начальником в каком-то сначала наркомате, а после - министерстве) многократно перишивались, зашивались, штопались. По части иголки и нитки тетя Соня была большая мастерица и изобретательница.
Есть у тети Сони было делом рискованным: еда могла был приготовленной из не вполне свежих ингредиентов, тридцать раз разогретой и т.д. После одного неудачного опыта я не рисковал, но всегда соглашался на чай с вареньем, варить варенья тетя Соня была мастерица.
Конечно, вся эта экономия была типичным систематизированным бредом утилизации, явлением чисто психиатрическим. И всю свою жизнь тетя Соня, изящная худенькая старая дама с благородным (а когда-то прекрасным) лицом, умнющими глазами, медицинским образованием и многолетним врачебным опытом, глубокой и широкой начитанностью (русский, немецкий, французский, идиш) и прочими многообразными достоинствами, среди которых не последнее место занимала щедрость и забота, мучилась от разрыва между ясно понимаемой бессмысленностью многих своих экономических и утилизационных действий и абсолютной невозможностью эти действия не совершать.
Даже сейчас мне трудно представить себе ежедневный подвиг, совершаемый тетей Соней для того, чтобы ее мучениями не мучился никто, кроме нее. Я даже не успел по молодости посмеяться над очевидными несуразностями ее бытового поведения. Чуть не в первую нашу встречу она, объясняя мне правила поведения в ее доме, сказала: "Я знаю, что это [следовало некотое правило] бессмысленно, но это, понимашь, Сонины штучки. Конечно, ты можешь делать и не так". Она сказала это с ироничным смехом, таким похожим, как я это вижу из сегодня, на ироничный смех моей бабушки, тети Сониной тети.
И эти вот "Сонины штучки" прилипло, прилипло на всю следующую жизнь для обозначения безвредных маньячеств. Уже давно нет ни тети Сони, ни дяди Гури. А "Сонины штучки" есть.

ЗЫ. Когда писал, попытался проверить, жив ли сын тети Сони и дяди Гури. Не узнал, зато узнал, чем он там занимался в своем ИМБП Минздрава и отчего у него было вечно подавленное состояние. Руководить медицинскими экспериментами на людях - нелегкое дело.