Трави!
Новая Травиата в Моск. акад. муз. театре им. Станиславского и Немировича-Данченко, зрелище, конечно, душераздирающее, но зато игра оркестра была, что нынче в Москве почти редкость, практически безупречной, и Виолетта была на высоте, хотя, конечно, не всегда,  но вот мужчины пели чудовищно: Альфред, особенно в начале, кажется, с трудом попадал в ноты своим хрипленьким тенорком, Жорж Жермон тоже в первой своей сцене был ужасен, но к финалу, конечно, исправился. Впрочем все эти ужасы исполнения ведущих мужcких партий затмила кошмарная постановка, особенно сценография, которая то напоминала о самых худших  спектаклях провинцальных западноевропейских театров начала 1990-х, а худшие –  программу Знак качества, если, конечно, кто-нибудь еще помнит о такой. До спектакля я, конечно, прочитал уже критику и знал, что действие перенесено в наши дни, в безжалостный мир нуворишей, поэтому когда открылся занавес и зрители увидели на сцене с десяток стеклянных витрин, которые под увертюру в такт музыке мыли швабрами полотеры в серых робах, я не удивился. Увертюра закончилась, полотеры ушли, и в витринах стали подниматься вверх красные лепестки, о-па, подумал я, какая прелесть, это наверное лепестки алой розы, цветка страданий и любви! Но вскрое стало ясно, что это совсем не лепестки, а кровь [которая, впрочем, тоже, как известно, неплохо рифмуется со словом любовь], пульсирующие красные кровяные тельца, которые так страдают от туберкулеза! Виолетта ведь чахоточная, харкает кровью, какая находка! Но тут на сцены выкатили три гигантских красных шара в пупырышках и стало ясно, что это совсем не туберкулез имеется в виду, а чума XX века СПИД. Шары напоминали увеличенный под микроскопом вирус СПИДА и таким образом этими своими шарами режиссер дал нам понять, что его героиня больна СПИДом. Что ж, очень современно! [Правда, мне кажется, что СПИД на оперной сцене давно уже не актуален особенно после того, как Тристан с Изольдой им тоже переболели и не раз.]
Виолетта тем временем, страдая от любви, пинала гигантские шары ногами, вроде как разгоняла болезнь, и один укатился под восторженный вздох публики прямо в оркестровую яму и упал на голову музыканту, сидевшему с тарелками в руках. Тарелки растерянно звякнули.
В первой сцене второго действия лепестки стали голубыми, цвета невыносимой печали и горя, а на сцене появилась кровать, на которой в халате и белых носочках лежал Альфред, потом Альфред встал, скинул халатик и решительно натянул на себя штаны [бабушки в зрительном зале заохали, но они не знали, что их ждет впереди] и ушел, а из под черного одеяла вылезла Виолетта в белой ночной рубахе и стала прижиматься к витринам, которые мультиплицировали и искажали ее отражение, подчеркивая ее душевные терзания, потом пришел Жорж и стал уговаривать ее отказаться от Альфреда и т.д. Виолетта тем временем подвязала себе черное одеяло вместо юбки, что, должно быть, подчеркивало ее двойственную проститутско-ангельскую  натуру, т.е. вся черная внизу и белая в районе груди, гнилая пизда с чистым, знаете ли, сердцем.
Потом Виолетта, как известно посорилась с Альфредом и поехала с бароном на бал, или что это там было? – На сцене у режиссера Тителя это было казино [потому что в витринах кружились теперь золотые лепестки символизировавшие богатство, а повсюду стояли бильярдные столы с зеленым сукном] и стриптиз. Сначала под хор цыганок, кривляясь, станцевали стриптиз девицы, обнажившие в конце шесть или семь пар сочных голых грудей [англ. Tits, нем. Titten намек на происхождение фамилии режиссера?] а потом под хор матадоров вышел здоровый негр и два провинциальных качка с большими киями в руках и тоже постепенно разделись под музыку Верди, примерно в духе самодеятельных праздников в так называемом клубе для женщин, под бурные апплодисменты слегка шокированной публики. После этого второе действие было уже неинтересным.
[В антракте сидевшая рядом со мной старушка спросила меня, что я думаю по поводу этих новшеств в интерпертации классического сюжета. Я сказал, что это ужасно, но режиссера тоже можно понять, театр должен зарабатывать деньги, и в третьем действии старушка, расчувствовашись, протянула мне бинокль, чтобы я посмотрел на Зураба Соткилаву и его жену из рода Багратиони].
В третьем действии витрины были сдвинуты наподобие большого окна, или одной большой витрины, и на них были гигантские наклейки SALE, а по сцене были разбросаны пластиковые стаканы и тряпочки, аллегории бренности всего сущего и пустоты бытия, как выразился на обратном пути мой юный друг [ведь даже он понял!]

pic via llliu@lj
Короче, где раньше полон был бокал, теперь стало совсем пусто. Виолетта в последней схватке с болезнью корчилась под одеялом, полотеры снова  начищали стекла, а в сцене смерти все мужчины жались в ужасе, а героиня выскакивала с кровати, сбрасывала с себя халатик и бежала в белой ночной рубахе за стеклянную витрину, и, как бы вознесшаяся и чистая, окончательно превратившись в ангела, уже без черной тряпки снизу, прижималась раскинув руки, к этим стеклам с другой стороны, навеки по ту сторону, навеки отгороженная стеклом от угрюмого мира мужчин, обмана и денег! И, наверное, надо было бы плакать, то ли от трагического финала, то ли от того, что постановка полностью угробила и музыку, и отличный  оркестр, но было очень смешно, особенно, когда я смотрел на бегущую строку с русским текстом.