Смерти нет
А вообще...
Когда дядя Фёдор поёт (даже чужие, даже советские / детские песенки) веет натурально замогильным холодом. Неуютом.

Как будто он уже умер, а потом вернулся.

Я даже понимаю, почему так. Человек обезумел в какой-то момент (слушай альбом Полундра, там как раз тот момент слома зафиксирован так точно, что впору самому спятить), а потом его вылечили. Дует злой ветер с той, чужой стороны.

Самый сказочный и небывалый, самый красивый цветок.

Из детства помню, что Клара Румянова (или кто там?) пела волшебный. Но именно это слово не даётся Дяде Федору, не выходит — и это по-настоящему страшно! Отечественная психиатрия имеет много гитик, даже не хочется углубляться в эту тему, зашевелится внутри ёбаный аминазин, который вовнутрь попадает однажды и насовсем. И сознательно не пользую слово карательная, применительно к психиатрии. Но вот есть там такая фигня: например выключить для человека зелёный цвет. Ты будешь его видеть, разумеется, природа-то вся зелёная, но вот как-то осмыслить и обозначить ты его уже не сможешь. И вот изъятие из тебя какой-то простой обиходной вещи — очень мрачная такая штука.

Мне больно слушать Фёдора Чистякова.
По-настоящему.