Круг чтения
Ганс Гейнц Эверс. Человек знаменитый, написавший "Хорста Весселя" - того самого, который у нас известен под именем "Юного барабанщика". Помимо "Хорста", он писал романы (которые я не читала), а также "готические" рассказы - красивые, жестокие и декадентские насквозь. Читаю и получаю большое удовольствие.

Думаю, я могла бы написать рассказ "под Эверса" - с таким, например, сюжетом:
(Дисклеймер: тем, кому такие вещи не нравятся, лучше не читать. Готика - вещь специфическая.)


Юная девушка, милая, чистая и невинная, обручена с человеком, в которого влюблена без памяти. Он тоже в ней души не чает, и, кажется, все пророчит этой паре ничем не омраченное счастье.
Девушка (назовем ее, скажем, Констанцией) увлекается средневековьем и читает книги по истории. Однажды в одной старинной книге из отцовской библиотеки она натыкается на подробное описание жесточайшей и мучительнейшей казни, совершенной несколько сот лет назад над одним государственным преступником. По странной случайности, фамилия казненного совпадает с именем ее возлюбленного: знакомое имя привлекает ее взор и заставляет прочесть страницы, которые иначе она просто перелистнула бы.
Прочитанное наполняет ее отвращением и ужасом. Боже, что за звери были тогдашние люди! И прекрасные дамы смотрели на казнь из окон... Какое варварство! Хорошо все-таки, что мы живем в просвещенном XIX веке!.. У Констанции живое воображение: несколько часов она остается "под впечатлением", к тому же совпадение имен засело у нее в мозгу и как-то неприятно царапает мысли. Окажись в таком положении ее любимый (боже, что за нелепая, ужасная мысль!), конечно, он держался бы мужественнее, ни одна, самая страшная пытка не исторгла бы у него ни крика, ни стона... (А ехидный внутренний голосок возражает: когда руки-ноги отрывают, кто угодно закричит!) Мерзость какая! Нет, больше она об этом думать не будет! И в руки больше не возьмет эту несчастную книгу!
К ужину она, кажется, об этом забывает - однако ночью просыпается от кошмара: ее любимый стоит на эшафоте, и палач готовится начать пытку...
Весь день Констанция ходит, как в тумане: перед глазами ее одна за другой встают сцены казни - отвратительные, ужасные, но в то же время удивительно живые и странно притягательные. Приезжает с визитом жених, и вид его - живого, здорового и веселого - кажется, рассеивает наваждение. Они говорят о своей любви, о скорой свадьбе, на прощание он дольше обычного целует ей руку и значительно смотрит в глаза - а ночью, в постели, она до рассвета вертится с боку на бок и не может заснуть от странного томления...
Следующие несколько дней в девушке происходит внутренняя борьба. Снова и снова она возвращается мыслями к казни, против собственной воли пытаясь припомнить и ясно представить все подробности. Ей кажется, это оттого, что ужасное впечатление осталось не закончено, не переработанно сознанием: нужно перечитать описание еще раз - тогда наваждение ее покинет. Но эта мысль пугает ее, словно она собирается сделать что-то постыдное. Несколько дней она избегает библиотеки, а, когда все-таки входит туда, хватается за любые книги - лишь бы не думать об этой. Но в конце концов, не выдержав, открывает описание казни и - словно в воду бросившись - начинает перечитывать, на этот раз внимательно, впитывая каждое слово...
На свадьбе многие замечают, что невеста бледна, пасмурна и как будто боится поднять глаза на жениха. Гости перешептываются. Когда молодые удаляются в спальню, жених (он, разумеется, старше и опытнее своей невесты) ожидает девичьей робости и страха: но вдруг, к его удивлению, новобрачная бросается ему на шею, покрывает поцелуями и с какими-то отчаянными нотками в голосе молит, требует, чтобы он немедленно сделал ее своей женою на деле. Приятно удивленный, жених осыпает ее ласками, и она неумело, но страстно отвечает ему. Она надеялась, что страсть прогонит страшное наваждение - не тут-то было! Оно охватывает ее с незнакомой ранее силой; несколько минут она отчаянно борется, но скоро понимает, что бороться с этим невозможно - да и не нужно. Забыв о робости и стыде, не обращая внимания на боль, принимает она любовь мужа; глаза ее полузакрыты, на лице странное блаженно-отрешенное выражение. Она видит, как палач срывает с ее любимого одежду, как приковывает его к столбу, как терзает крючьями его прекрасное сильное тело и льет на свежие раны расплавленный металл; видит, как это тело, истерзанное, изуродованное, содрогается - не от страсти, а от боли, и в стонах наслаждения слышит безумные вопли агонии...
Наконец все кончено. "Милая... милая моя..." - шепчет он счастливо и благодарно. Она гладит его по голове, как ребенка, и улыбается сонной и удовлетворенной улыбкой.