про бек
для сборника писал. что в бсг выходит. но когда он еще там выйдет...

Распатронить и раздраконить, или Памяти ТАБ
15 лет она меня всюду водила. Даже и теперь, после смерти. Первая моя публикация в «толстом» журнале – тоже от нее, прощальный «подарок». Ну, типа как выпивка на поминках.
Перво-наперво она меня «поступила». В Литинститут. Там ведь раньше сначала собеседование было. Ну, то есть первым делом «творческий конкурс», а потом уже для тех, кто прошел – собеседование и экзамены. Ну, вот там я ее и увидел. Она на каждый экзамен потом приходила, к «своим». Все-таки то ее первый набор, первый семинар в Лите. А институт для меня был уже не первый, к экзаменам я привык, но все равно – конкурс, то се… А тут еще я то ли тройку получил по какому-то экзамену, то ли четверку – не помню точно, помню лишь, что в «проходной балл» не укладывался. Она успокаивала – «да прошел ты, прошел, Я тебя уже ВЗЯЛА». Ага. В тот же год, кстати, и Лелик поступал Чесноков. Приятель (по медицинскому) Сережи Варакина, покойного Варанчика, Сергея Викторовича. Лелик только год всего и проучился («самый талантливый на моем семинаре», говорил про него Есин) – забухал. А тогда на экзамене по русскому пример привел. Не помню уже, что за правило. Но вроде бы: правописание «рас-» и «раз-» перед глухими и звонкими. Пример такой: распатронить и раздраконить.
Приняли нас, короче. На семинар Сергея Ивановича Чупринина и Татьяны Александровны Бек. Мы как-то почти сразу разделились – условно, конечно, – на бековцев и чупрининцев. Мы с Юркой Соловьевым были бековцами. Хотя он и «фашист». И даже мистик и мракобес (а теперь и вовсе не пьет). Все равно она, когда уже все закончили и поразъехались, всегда о нем спрашивала: ну как, мол, гад из Брянска поживает. Плохо, говорил я, поживает, в Брянске сидит, не бухает, сволочь.
Так вот, разделились. Может, и не разделились. Просто СИ в журнале «Знамя» работал, ну, и печатал студентов потихоньку. Правда, не всех. Правда, я мог бы и сам предложить. Другие ж предлагали.
Зато ТА просто брала «за ручку» и вела в журнал. Она и Юрий Владимирович Томашевский. Он – в «Юность», в «Магазин» Иртеньева, ТА – в «ВопЛи», в «Арион». В «Юность», впрочем, Томашевский не повел: э, говорит, да ты на ногах не стоишь, давай уж лучше я сам отнесу. А как напечатают – тогда уж можешь и пьяный туда идти. Только смотри: не усни там, не сблевни. Они привычные, конечно, да я про тебя сдуру наговорил всякого. В смысле хорошего. Томашевский умер в 1995-м.
Первые мои литературные похороны.
А я уж тогда в «Книжном обозрении» служил, ныне известный Афанасий Мамедов про него некролог писал. А в КО меня – опять «за ручку» – ТА отвела. Печаталась там, помню. И покойный Лев Адольфович Озеров печатался. И прочие «старики». Их – чуть ли не раз в два месяца – машиной возле редакции сбивало. Дорога была жуткой, без переходов, поход в КО – для пожилых литераторов – чуть ли не смертельный риск.
Ничего, ходили, носили бумажки. С помарками, на машинке. Чушь всякую носили. Носили и взятки – бухлом, конечно. Многие требовали, чтоб прямо немедленно с ними садились и выпивали. А приходили-то, когда вздумается. Кто в 11 утра, кто в 12… Щуплов (тогдашний начальник мой) всегда расстраивался. Мне, говорил, бухать нельзя еще – на летучку идти надо, газетку делать и все такое – так что, садись, сволочь Лесин, пей с писателем. Ну, мы к окошку, пьем, дружелюбно смотрим в мужественную щупловскую спину. Слушаем музычку – как он по машинке колотит. Да, тогда у нас машинки печатные были, Щуплов так, по-моему, компьютеров и не застал в КО.
В Союз писателей тоже… Три рекомендации у меня было. От Татьяны Кузовлевой, от Риммы Казаковой и от – Татьяны Бек. Забавно, право.
А как они ссорились! Три мушкетера: Бек, Шаталов, Щуплов. Звонки, стоны, плачи, не разговаривают друг с другом, а Бек Щуплову Шаталова хвалит, Шаталову – Щуплова. А Щуплов все в корректорскую бегает, обновки мерить, а Шаталов тогда у «Гаваны» жил, возле КО. А Бек в кресле сидит, ногой качает.
Она и в «Независимой», в «Экслибрисе» качала. Туда меня ТА не водила. Хотя как сказать. Да, Вознесенский (Александр, для именно он «поэт Вознесенский») умело интриговал, но привел-то, интриган, к Шохиной, ближайшей подруге Бек. Понятно, мир тесен, прослойка узкая, но и тут тоже – без ТА так или иначе не обошлось. Потом она стала у нас работать.
Ногой качала, сидя в кресле.
Богема богемой, поэт поэтом, а работник – старательный. Наши ведь – и те, которые уже много лет в НГ – как работают? Истерично, кусками, сегодня статью, завтра – заголовок, послезавтра – подзаголовок, потом – правка, а там и вовсе – замена. И ведь пишут, гады, дома. Ну, неужели трудно: доделал до конца – тогда и приноси. Нет, надо все делать… а, ладно. Бек приносила все и сразу. И Вознесенского к себе в семинар взяла. Он уже больше десяти лет пытается в Лите доучиться. Ну и где ему теперь образовываться? Чупринин ведь тоже ушел.
А еще она говорила «берэт».
А мы с поэтом Дмитрием Полищуком из-за нее подрались. Чуть не подрались. Сидим где-то, выпиваем, понятное дело. Он тогда тоже в Литературном учился. Ну, и как обычно: подвыпили и давай... меряться. Только не сами знаете чем, а – учителями. Он говорит: Олеся Николаева лучше, чем Татьяна Бек. А я говорю: нет, Татьяна Бек лучше, чем Олеся Николаева. Дурацкий спор. Никто никого не лучше и не хуже.
Ни кагда ни льзя ругать ни ково ни зашто. Младенец мой написал. Правильно написал. Точно и без единой, я считаю, грамматической ошибки.
Ну что? Про смерть? Не хочется. И, главное, нет у меня четкой уверенности ни в чем, как, скажем, у Шохиной. Я любил и продолжаю любить и уважать Сергея Ивановича Чупринина, что бы про него не говорили. Мне симпатичен Синельников. Рейн... Его я практически не знаю. Могу сказать только, что у него хорошо интервью брать: говорит громко и четко. Без всяких там – бе...ме... Готовые, ладно скроенные, фразы. Расшифровал и печатай, не правя.
А в истории смерти ТА виноваты все-таки все. Одни – тем, что звонили все время. Другие – тем, что не звонили. Просто никто не думал о финале. Таком финале. Она же приходила, садилась в кресло, улыбалась. Надоело, говорит. Ну так все говорят: надоело.
У всех трудности, неприятности. Все ссорятся и мирятся. С друзьями. Я каждый день ору на Вознесенского: сволочь, кричу, ненавижу тебя, убью табуреткой. А он, флегматик, губами шлепает. Что, спрашивает, слышно? Ничего не слышно: я уже поистерил, убежал в другую комнату, еще на кого-нибудь вопить.
Не люблю «воспоминаний». Потому что они всегда не о том, про кого вспоминают, а о том, кто вспоминает. И я такой же. Так устроены люди, сограждане наши. Однопланетяне.
Ни кагда ни льзя ругать ни ково ни зашто.
ТА нравилось преподавать.
Любила она и интервью. Сидят, разговаривают. Милое дело. Я вот интервьюиромого хочу убить на второй минуте. А она ничего, терпит.
Кошки. Все время пыталась подарить кошку.
А ездила к нам в газету, в «Экслибрис» я имею в виду, на троллейбусе под номером 12. Он идет из самого центра почти до Тушино.
Вознесенский, лучший книжный журналист мира, написал про ТА. Был человек и нет человека.
Ни кагда ни льзя ругать ни ково ни зашто.
Я буду честная старуха, писала Бек. Так и не стала старухой. Так и осталась девочкой. Сидела, ногой качала, говорила «берэт», кошек любила, стихи сочиняла. Вот так.