"Без песен жить нельзя. Они нужнее хлеба..." (А..Вертинский. Птицы певчие)

Печальный белый Пьеро с нарисованными страдальческими глазами, прячущий робость в таинственном полумраке сцены, поющий об "одинокой деточке, кокаином распятой в мокрых бульварах Москвы". Наивный и грустный, вечно грезящий о чем-то шут, так и не сумевший скрыть за комичной манерой свое одиночество, страдание и истинное благородство.

Ночью на кладбище строгое
Чуть только месяц взойдет,
Крошка - малютка безногая
Пыльной дорогой идет.

Днем по канавам валяется,
Что-то тихонько скулит,
Ночью в траву забивается
И меж могилками спит.

Старой забытой дороженькой
Между мохнатых могил
Добрый и ласковый Боженька
Ночью во сне приходил.

Ноги большие и новые
Ей принести обещал,
А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал…

Боженька, ласковый боженька,
Ну, что тебе стоит к весне
Глупой и милой безноженке
Ноги приделать во сне…


Ироничный черный Пьеро с дерзким взглядом, в котором и сквозь эту маску все так же проглядывали печаль, страдание и благородство.

Я устал от белил и румян
И от вечно трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман….

Элегантный загадочный красавец в черном концертном фраке с ослепительно белой манишкой, в цилиндре и лаковых туфлях. Беззащитный перед лицом безжалостного, чужого мира, которому безразличны людские трагедии.
Однажды он вышел на сцену с траурным креповым бантом на правом рукаве.

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам, под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразию,
Что и так уже скоро мы начнем голодать.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне!

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.

"Вы же не можете запретить мне их жалеть", - сказал он тем, кто вызвал его в ЧК для объяснения по поводу этой песни.
"Надо будет, и дышать запретим", - ответили ему.

Не запретили ни дышать, ни петь. Не запретили говорить с людьми на их языке. Говорить своим неповторимым голосом о том, что их волнует и тревожит: об их мире и чувствах, переживаниях, страданиях и отношениях - о том, из чего складывается их жизнь. Не запретили, потому что почти на 23 года он оказался вне пределов их досягаемости, а потом…..
Ох уж это странное и тяжелое потом….
Оно длилось 14 лет. Писать стихи и петь ему не запрещали, но на каждом концерте "черным человеком" сидел цензор, который бдительно следил, чтобы артист не выходил за очерченные ему рамки. Он пел, выступал, и в то же время его как бы не было: пластинок почти не выпускали, на радио не приглашали, рецензий не печатали, в Москве и Ленинграде концерты были редкостью.

"Где -то там, наверху, все еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты говорят:"Нет сигнала", Вероятно, его и не будет. А между тем я есть. Меня любит народ (Простите мне эту смелость). Я уже по.. 5-му разу объехал нашу страну, заканчиваю 3-ю тысячу концертов…"

О, это была десятилетиями отработанная практика, до мельчайших деталей отполированная игра в "кошки-мышки". Не в нее ли так "азартно " играли с М. Булгаковым? В нее….
Вот и протянулась тоненькая ниточка между двумя такими разными, такими непохожими. Между Вертинским и Булгаковым, между "То, что я должен сказать" и "Белой гвардией" … Между ними и нами ...

На Андреевском спуске царит тишина,
До утра остается лишь пару часов,
И хозяйка стоит у резного окна,
Слышен шепот и смех молодых голосов.

А когда эти мальчики выйдут в рассвет
И покинут навек золотое крыльцо,
Будет петь им Вертинский сквозь тысячу лет
Про "какую-то женщину с искаженным лицом".

Когда же кончится гражданская война?
Все машет женщина печально из окна.
А в бой идут не юнкера, а чьи-то дети,
И пуля-дура самых лучших метит.

Мы когда-то мечтали о яркой судьбе,
И влюблялись смертельно, и жили грешно,
Возносили себя и друзей до небес,
Оказалось, за нас все давно решено.

И теперь мы без Родины и без руля,
И уносится ветром наш дом на песке…
За Андреевским спуском - чужая земля,
И Вертинский поет на чужом языке…

Когда же кончится гражданская война?
Все машет женщина печально из окна…
А в бой идут не юнкера, а наши дети,
И пуля-дура самых лучших метит…

(Ирина Карпинос. "Памяти Александра Вертинского и Михаила Булгакова")

Завтра Александру Вертинскому исполняется 115 лет.. исполнилось бы. Но ему всегда будет 68, сколько бы на самом деле ни натикало "со дня рождения"... Потому что так долго не живут. По крайней мере, поэты, писатели, художники, артисты. Настоящие, конечно. Те, которые творят на износ, поют до хрипоты, играют до остановки сердца.

Но песни-то Вертинского поются. Песни, которые отогревают сердца. И пока они поются, он с нами.

Киев- Родина нежная,
Звучавшая мне во сне,
Юность моя мятежная,
Наконец ты вернулась ко мне!
Я готов целовать твои улицы,
Прижимаясь к твоим площадям,
Я уже постарел, ссутулился,
Потерял уже счет годам.
А твои каштаны дремучие -
Паникадила Весны -
Все цветут, как и прежде могучие,
Берегут мои детские сны.
Я хожу по родному городу,
Как по кладбищу юных дней,
Каждый камень я помню смолоду,
Каждый куст - вырастал при мне.
Здесь тогда торговали мороженым,
А направо была каланча!
Пожалей меня, Господи Боже мой…
Догорает моя свеча….