КИСАКУКУ
В процессе подготовки книжки своих проз, рылся в архивах и нашел файл с пародиями на падонкафский жаргон, которым переболело и все наше жж-население. Некоторые и посейчас, поди, болеют. Год прошел с момента написания этих пародий, а уж какими замшелыми они выглядят...


Профессор Преображенский осмотрел существо, которое ему принес из лаборатории Борменталь. Зверек был размером с кошку, о четырех ногах, с хвостом и весь покрыт перьями. От принесенного кружка колбасы существо отказалось, но охотно долбило клювом в блюдечко с молоком. Надолбившись, оно стало громко куковать. "Ну, что ж - так и запишем", - сказал сам себе Филипп Филиппович. Он взял со стола один из формуляров, в которые заносил сведения о каждом из своих пациентов и в графе "имя" каллиграфически вывел: "Кисакуку".

***
Маркиз пришел в бешенство, после того, как посыльный принес ему пакет из издательства. "Кретин, идиот, дерьмо собачье!", - кричал он по адресу невидимого редактора. На первой странице рукописи "Жюстины" размашистым почерком было написано: "Тема ебли не раскрыта".

...
***
Меньшиков отхлебнул мадеры из большого бокала веницейского стекла и продолжал диктовать: "А отплыть мы, мин херц, из Амстердама сей момент, как ты велишь, не в состоянии. Шкипер пакетбота четвертый день усердно служит Бахусу и команда ему со всем тщанием помогает. Коллекция живописей, что приобретена по твоему указу , лежит в ящиках на пирсе. Картинки не грузяццо..."

***
Путаясь в подоле платья сестры милосердия, Керенский крался по ночному Петрограду. Оставалось пройти переулок, нырнуть в проходной двор и сесть в ждущий его "Паккард". Патруль вырос как из-под земли. Алексадр Федорович еще ниже опустил голову и изо всех сил засеменил к спасительной подворотне. "Сестричка, а сестричка!, - позвал матрос, - Давай к нам! Погреемся... ". Керенский не оборачивался. "Брось, Кузьма, чего ты пристал к бабе. Могет она к больному спешит или раненому...", - одернул товарища другой. "Да оно и хрен бы с ней, пущай...", - отвечал Кузьма, задумчиво глядя, как председатель временного правительства растворялся в темноте. "Только, слышь, Фёдор, - чудно мне. Вроде баба... и платье на ней женское... а... а тема сисек... не раскрыта!" Запоздалые винтовочные выстрелы распороли ледяной воздух.

***
Томас де Торквемада внимательно читал списки, составленные секретарем Святой Конгрегации, отцом Педро Альмодоваром. Приговоренных к аутодафе было сто семьдесят пять человек. "А ты, Педруха, жжошь нипадецки", - умехнулся Великий Инквизитор в один из своих подбородков. "Кстати, почему в списках нет епископа Сеговии, и епископа Калаоры?! - спросил Торквемада. - А ну, давай, пешы исчо..."

***
Бесшумно появившийся начальник дворцовой охраны поставил на стол золотую чашу, наполненную темной, резкопахнущей жидкостью и, согнувшись пополам в поклоне, произнес: "Государь, выпей йаду". Митридат, не отрывая взгляд от папирусов с донесениями военачальников, нащупал рукой чашу, поднес к губам и стал пить, морщась то ли от запаха жидкости, то ли от содержания донесений...

***
За ужином, на который аргонавты пригласили амазонок, пили коринфское крепленое. Язон был в ударе о щит головой и шутил не переставая. Амазонки, не понимавшие на арго ни слова, хохотали до икоты... Всё закончилось мгновенно, как только Язон ткнул пальцем в единственную грудь предводительницы Ипполиты и, пьяно улыбаясь, сказал: "Дайте две!"

***
Последние слова Пугачева: "Прости народ православный. Ниасилил..."

***
Королевский кортеж подъехал к собору Парижской Божьей Матери, с которого убирали последние строительные леса. Людовик вздохнул, почесал грудь под кружевным жабо, и, окинув взглядом громаду собора, сказал: "А ничо так... готично".

***
Дождь шел четвертые сутки без продыху. "Да сколько можно! Прекрати уже, Господи! Слив засчитан!", - кричал Ной свинцовым облакам.

***
- О свободе слова я больше думаю, - скромно, но с достоинством ответил
карась. - Чтобы не я один, а все рыбы что хотели, то и говорили.
- Гм... и ты думаешь, что такому делу статься возможно? – спросила щука
- Не только думаю, но и всечасно говорю, что думаю.
- А что ж ты такое думаешь?
- А всё! К примеру, думаю о том, что мы, караси, ничуть вас щук не хуже, а может и лучше.
Бывший тут же рядом голавль при этих словах так и выплюнул: «В газенваген!». Но карась, ничего не замечая , продолжал:
- Ведь, ежели сосчитать по всем рекам и озерам, то нас, карасей, против вас, щук, гораздо более будет. А едите вы нашего брата нещадно, не сообразуясь ни с какой добродетелью.
- Ишь ты, сосчитал… Да ты, я гляжу, математик - процедила сквозь острые зубы щука.
- А хоть бы и математик! – крикнул карась, распаляясь – Мы, караси, есть соль рек русских! Без нас и река не река, а просто тьфу. Чай, не Америка у нас! А от щук, к примеру, какая польза?! Я и больше того скажу – не нужны щуки! Гнать их надо взашей. А тех, которые добром не уйдут…
- Ржунимагу, - зашлась от смеха щука, - с этого места поподробнее. Про тех, которые добром не уйдут.
- Ужос нах! – вырвалось у голавля. – Фтопку его, подлеца, за такие слова.
- А тех, которые добром не уйдут, - не унимался карась, - тех убивать будем!
При этих словах с карасем сделалась форменная истерика, и он крикнул во все жабры:
- Убей щуку!
Щука разинула рот от удивления. Машинально потянула она воду и, вовсе
не желая проглотить карася, проглотила его.
Рыбы, бывшие свидетельницами этого происшествия, на мгновенье остолбенели, но сейчас же опомнились и поспешили к щуке узнать, благополучно ли она поужинать изволила, не подавилась ли. А ерш, который ужзаранее все предвидел и предсказал, выплыл вперед и торжественно провозгласил:
- В мемориз!

***
К концу третьей недели, из продуктов были только остатки меда на стенках горшка, который нес Пух, и потемневший, замусоленный, яблочный огрызок у Пятачка. Идти приходилось по ужасному бурелому. Кролик, Иа, Кенга и Крошка Ру тащились в арьергарде и крыли последними английскими словами искпедицию, затеянную Пухом. Последние два дня лил проливной дождь, и все вымокли до нитки, на которой Иа волочил за собой остатки именинного шарика. Вдобавок ко всем несчастьям, Пух поранил голову об острый сучок. Из головы медвежонка понемногу высыпались опилки. Пух слабел не по дням, а по часам. Разводить костер, чтобы обсушиться, друзья боялись – у Пуха могло случиться воспламенение мозгов. На вечернем привале, когда все повалились от усталости в траву и затихли, у Пуха начался бред. Он говорил и говорил о каких-то неведомых краях, про золотой город с прозрачными воротами под голубым небом, про сады и цветы невиданной красоты, про реку текущую медом и сгущенным молоком. Все слушали как зачарованные, а Пятачок даже перестал сосать яблочный огрызок. Кролик, наклонясь к Пуху, легонько потеребил его за лапку и несколько раз спросил: «Где, ну где же этот город, Пух?». Но ослабевший Пух уже заснул. К утру, ему, однако, стало легче, и вся искпедиция смогла двинуться дальше. Пух, как думающий, что он знает дорогу, ехал впереди, верхом на Иа. Через какое-то время лес стал, к всеобщей радости, редеть и путешественники вышли на тропинку, а потом и на проселок. Если бы дорога шла в одну сторону, то, само собой, не пришлось бы так долго спорить с Кроликом о том, в какую сторону по ней идти. Но она шла в обе. В конце концов, пошли налево, доверившись Пуху, который думал, что знает. Не прошли они и километра, как проселок превратился в настоящую дорогу, вымощенную булыжником. Все страшно обрадовались, а Пятачок даже подпрыгивал и кричал: «Нах – первыйпух!». Пух недоуменно покосился на друга. Пятачок тут же спохватился и стал кричать: «Пух – первыйнах!». Вдруг Пух, сидевший выше всех, протянул лапку и указал на покосившийся щит у края дороги, на котором была нарисована стрелка и написано какое-то слово на непонятном языке. Вообще-то, Пух знал разные языки, но, в написанном виде, они становились ему непонятны. Пришлось обращаться за помощью к Кролику. Как-никак, а он был знаком с некоторыми буквами. Может и не со всеми лично, но заочно со многими. Кролик долго осматривал надпись, шевелил кроличьей губой и, когда терпение у всех уже было на исходе, сказал: «Написано по-албански». После этого он умолк и снова стал шевелить губой. И тогда, когда даже у долготерпеливого Иа зашевелились губы, от долгого смотрения на Кролика, последний произнес: «Бобруйск».

источник-synthesizer@lj

читать полный текст со всеми комментариями