2.

 

Его кровать была средней. Соседи справа и слева, как бабочки на булавках. Абсолютно голая комната вылетала в трехстворчатое окно без штор. Ежились и будто нерестились натыканные звезды. Он, близорукий, ясно увидел черную степь в ранних заморозках августа. Голо, еще голей. С хрустом подлетела под него степь, и началась тряска. Впереди колтыхалась сильная спина человека. Сильный человек тащил телегу сильными прыжками, помогая себе фырканьем. Оба они – он, птенец, и прыгающий с телегой - были немыми. Только возница – немой всерьез. Уставая от фырканья, бегущий мычал – это ему плохо удавалось, а птенец в телеге просто боялся – и тоже неудачно. Восторг брал свое.

Краев попытался дернуть головой, но замычать от приливающей боли мешал столб капельницы, мешали спеленутые пальцы ног, мешало голое небо. В расширенном столбике, откуда к локтю тянулся прозрачный шнур, что-то булькнуло. Голова? Нет, с головой был порядок, она пребывала распоркой где-то в районе сшитых фланцев толстой кишки.

 

 

- Лежите, лежите!

 

Мужчина был в неудобном белом халате. Стертый, как теледиктор. Картинка сменилась тотчас видом со спуска (или с подъема?) на медузой растекшееся по стволам облако, а от него потекла к полининым ямочкам с веснушками. «Полина! – позвал он, как зовут «мама!». Но «маму» звал совсем другой он, с этим, которому подвели питание, общим было только имя, да и не его, а вместе с собой же, только-только выходящим из эгоизма недостроенных отношений брошенной (возлюбленной – менее пафосного не подберешь) имя. Но и зов застрял в каком-то коконе. А «теледиктор» выбрал себе точку и не исчезал.

 

- Полина Викторовна передавала Вам привет. Она сейчас в другом городе. С мужем.

 

Краева будто гладили по голове. Которая была все той же сцепкой кишечного тракта. «Мужем» - резануло. «Теледиктор», отрывая от пола табуретку, отсел, чтобы не мешать Краеву подняться.

 

- Чувствуете себя отлично?

 

Небо, минутой ранее манившее чернотой, переместилось за правое плечо и побелело. По часовой стрелке повернулись и жалкие, растренированные за полмесяца лежаний, ноги, встречая на холодном линолеуме не шлепанцы, а готовый к ним воздух.

 

- Сейчас принесут, - мужчина будто вел его мысли на поводке, - брюки с рубашкой я выбирал сам. Голубую, как Вы привыкли. Размер подтвердила жена.

 

На стуле, рядом с тумбочкой, действительно, млела тонкой ткани голубая сорочка, под ней угадывались черные брюки на щегольском, «фирмовом» ремне.

 

- Хьюго Босс, - гордо сопроводил краевское изумление мужчина, - «Березка». Наряжайтесь – да, умывальник справа (он отвел назад руку), - в столовую ходить не надо, сейчас все привезут, покушаете и поболтаем.

 

На этих словах вошла миловидная практикантка, переложила с тележки алюминиевый судок и полную тарелку мяса в окружении странных для ноября помидорин, листьев рейхана и колечек перца. Шлепанцы располагались на нижнем этаже тележки, там же и новенькие зимние сапоги – все в отдельных целлофанах. Вслед за практиканткой, не глядя на ее габаритные ноги – а Краева засекло - мужчина деликатно удалился.

Краев голомя скакнул в ванную. На подзеркальнике лежала электробритва. Нет, бороду пока не трогать. Вообще-то я ничего. Похудел. Одухотворился. Глаза какие-то болотно-зеленые. С синевой.

 

Натягивая принесенное, ощутил, как в нем буквально плещется здоровье. Правда-правда, иностранные вещи. Щедрость настораживала. Как я сюда попал?

 

За окном снежило. Распахнуть не удалось, заколоченной была и форточка, но вдруг до стона почувствовал, как нужна ему вдруг эта сырость. Двое санитаров, тоже, как видно, практикантов, беспечно катили тележку, подобную столовской раздаче, но с черным длинным свертком. Размеры свертка не оставляли сомнений, что в нем, и куда его везут веселые медбратья.

 

Но у меня-то – потрогал живот – он свободно мялся – все позади?

 

Один из везущих повернулся, прихватывая бегущую мимо девушку на каблуках – морозец-то ей нипочем! – Краев узнал «свою» раздатчицу, и опять вспыхнуло: «Полина!» – ноги похожи, ноги, - верхняя часть – отозвалось на кончиках зубов, - а если с ног началось, если на них пал первый взгляд, точно любви не будет. Увидел первыми глаза – может, и получится. Тело – продолжение глаз, ничего нового.

 

В тумбочке нашлись детский тыквенный сок, мамины котлеты и от жены тоже. От нее и банка из-под майонеза с рябиной. Рябину они собирали напротив дома, ничего не оставляя птицам. Горькость варенья была его главной ценностью. Деревья закрывали всхолмленный пустырь, но как-то дразняще закрывали. С женой часто ссорились, ее растерянная вечная готовность зарыдать бесила более всего, больше ржаного смеха, каких-то причуд и стараний ему угодить. Но что-то ведь и роднило. Что? Способность привыкнуть, став этой привычки частью. Огромной частью. Стать олицетворенной привычкой. С единственною разницей – жена убедила себя в том, что любит его, у Краева же процесс попятился, а привычка осталась.

 

С мамой… с мамой было еще сложнее, но лучше этого не трогать.

 

Все умолол, допил и – надо же! – «теледиктор» как будто наблюдал все это скрытой камерой – тут как тут. Словно бы сам синхронно отобедал. С еще одной табуреткой, которую отдвинул на приличное расстояние. «Мы двое сытых теперь – нам ли друг друга не понять?».

 

- Молодцом! – похвалил Краева.

 

(За аппетит? За скорость? Или за будущее отсутствие резких движений?).

 

- Знаете, - взял «теледиктор» усредненную ноту, - провидцев уважаю. «На четвертые сутки!» – сказал Сергей Васильич, - и вот они четвертые. Вы ведь никогда не чувствовали себя таким здоровым?

 

Краев опять сглотнул.

- Сергей Васильич – мой доктор?

- Шляпников. Главный округа.

- Огромное спасибо. Каждый день меня смотрел. Он что, занят?

- Он в отпуске. Но ему передадут. Несколько вопросов. Название «Чернобыль» Вам знакомо?

- Нет. А что это?

- Сейчас не важно. «Белый Дом»?

- В Вашингтоне. А что, есть сомнения?

- Горбачев, Ельцин, - он прищурился, - Путин, - фамилии что-нибудь говорят?

- Это допрос?

«Диктор» хранил настойчивую без разжимания губ улыбку.

- Этих добрых людей я не знаю.

- Рейган?

- Голливудский актер. Кажется.

 

Краевская раздраженность подействовала на «диктора» успокоительно.

 

- В автокатастрофы не попадали?

- Лет в 10, на «Москвиче». Но зачем это Вам?

- Замечательно. У Вас необычный диагноз. Помимо врожденного удлинения толстой кишки. Но все поправится. И я рад, что Вы меня правильно поняли. Хорошо сидит? Пиджак сейчас тоже принесут.

 

С пиджаком в руках вошел плотно сбитый лицом «деревня» – по выправке и немигающей настороженности явно оттуда. Обстоятельно помог вдеть руки в рукава, хотя Краев этого никак не любил. Простенький пиджак, а как влитой.

 

- Павел Самойлович, Вы не обижайтесь!

- На что? – подернул плечом Краев.

- Сюрприз. Мы сейчас поедем на очень важную встречу. Она потребует конфиденциальности.

(Слова в устах «теледиктора» были какими-то ошкуренными).

- Некоторая осторожность, - таинственно добавил он, - и пошли.

- А вещи?

- Это позже. Машина ждет.

- Объясните же…

- … самый для Вас значительный момент. Космический, не скрою. Но – меньше любопытства.

- А родители? Жена?

- Потом, все потом!

- Чего не хватишься, все у Вас потом!

- Цитаты любимые переиначивать не стоит. Искажать. Хотя бы на время.

 

Так они и проследовали до лифта – сопровождающий чуть сзади. Сестры не оборачивались, интерес к «ходячим» рефлекторный. Поболтают – и новый объект идет. В лифте проехали на один этаж под землю. Но это был выход во двор, к черной «Волге» (бросились в глаза затененные стекла) с разогретым двигателем.

 

 

 

3.

 

Сопровождающий распахнул заднюю слегка уже открытую дверцу справа, тотчас жестом фокусника вынув из рукава черный платок. Платок сдавил краевский лоб и носовые надкрылья, у затылочной впадины перекрутившись двумя узлами.

«Диктор» курил через щелочку. Шумела разбрызгиваемая грязь. Они то и дело влипали в скопления у светофоров. Краев примерно представлял геометрию маршрута – подобные пробки могли быть в центре только на Кремлевской набережной, - экскурсионные «Икарусы» всегда здесь вязли. Отгадывать забавно. У Большого Каменного развилка: между Кремлем и Манежем, либо к Пашкову дому? Если «между» – это в ГБ.

Нет, к Пашкову. Значит, и не в Кремль, и не на допрос. (Да и за что?!).

Всегда есть – за что. Но уже и не страшно. Щелка окна закрылась, ориентировку – шумовую – он потерял. С Калининского можно вообразить дорогу на одну из правительственных дач, либо съезд на Пресню. А зачем Пресня? Ответвлений тьма. Пресня, так и есть. И снова повороты, повороты, ничего не понять. Запутывают. Для того и маскарад с платком. Скорей бы, - подумалось, - скорей бы. Все равно куда, к кому! Я здоров и легок. Да и голова – как же скоро и незаметно – всплыла из сшитого нутра на предназначенную ей шею.

 

Плавно тормознула «Волга», сопровождающий обошел ее и подал Краеву руку. «Объект» – Краев так себя и окрестил – передали еще одному - по цепочке – «диктор» прокладывал путь на полшага впереди, в привычном напряжении. Опять ступеньки, сдвоенные двери, долгий-долгий коридор с линолеумом и отдаленным запахом соды, пищевого жира – опять лифт, судя по скорости – четвертый-пятый этаж – и резко сменился фоновый аромат. Трубочный табак, дорогой, аналог тонко выделанной кожи. Наконец, «объект» был усажен в обычное учрежденческое кресло – дерево и дерматин, со скрипучим и хлопающим сиденьем. Вдруг повязка сама собой развязалась – напротив сидело трое (в среднем из трех таких же кресел сидел он сам), между ним и сидящими (рассмотреть едва успел, незнакомые впечатывались минимум на час - так приучил зрительную память, но перед закрытыми глазами почему-то плыли пустые клетки, без лиц) суетливо прошелся «теледиктор», закрывая обзор – у одного над правой бровью заметил шрам – и ничего больше. Смазалось.

Теперь он стоял в просторном кабинете, мягком и, по сравнению с устойчивыми стандартами «больших чинов», модерновым. Правую от роскошного стола стену занимала карта Москвы, по которой бегали сияющие шарики, оживляя стрелки, строя лабиринтные схемы, сети, арабески схем и сетей. Карта мира на стене противоположной выглядела гораздо угрюмее – двое полушарий вместо кругов на развороте атласа – что-то вроде темных стекол, подернутых тлением.

Окон тоже было двое, но ложных – ни панорамы, ни соседних крыш. Просто бункер. Видимо, и лифт – обман. Все обман. Скрашивали его приятная импортная мебель и диковинное растение в кадке, отдаленно похожее на глицинию.

 

- Бразильский подарок – пояснил хозяин кабинета.

 

Дерево заметил, а хозяина – нет. И вот он поднялся, в цивильном, отстраненно-подтянутый, привыкший молчать. Ученый. Впрочем, и сановник. («Не Андропов, но где-то и родня»).

Высоколобый и сконфуженный. Особенно притягивала эта сконфуженность.

 

- Павел… - начал высоколобый, кашлянув.

(«Только без отчества, - проиндуктировал Краев).

- …Просто Павел. Присядьте, что же мы стоим.

 

Иным часом Краев нашелся бы пошутить, но жанр требовал заплыва по течению. Хозяин вернулся в кресло с расширяющейся трапециевидной спинкой и мягкими шишечками кожи. Краев придвинул к столешнице что-то массивное, мгновенно принявшее форму его узких бедер, трицепса и ягодиц.

 

- В общих чертах Вы уже знаете, на какую процедуру мы сообща согласились? Пожелания? Вопросы?

- Я ни на что не соглашался.

- Вы хотели бы знать, кто эти трое в прихожей? Хотели, не надо. Это Ваши дублеры.

- Но я… не космонавт.

- Это поправимо.

- Таких же не берут! Здоровье… то, другое…

- Здоровье? Вы впервые в жизни здоровы. Не считая личности. У Вас ее многосоставный распад.

- Это и есть обещанный диагноз?

- Диагноз сложный. Латынь к нему еще не придумана. Пребывание сразу в нескольких временах. В своих временах, - подчеркнул высоколобый. Я не физик, а только бывший дирижер. Но физики мне втолковали. Человек – это энергетический ресурс. У Вас он размазан по всему прожитому – в том числе, и по, так называемым, «боковым временам» - по ответвлениям, по тому, что не сбылось, но продолжает развиваться параллельно. В некотором смысле, как мне сказали – это бессмертие. Весьма, кстати, эфемерное. Если бы попали не к Шляпникову, произошел бы взрыв ресурса. Ударная волна, как при ядерном взрыве, прошла бы все Ваши «боковые» времена – полная аналогия. Но Вы попали к Шляпникову. К моему другу. Он сделал все, что мог.

- А что с ним? – внезапно загорелся Краев.

- Ничего, - высоколобый, воззрился на Краева брезгливо, как на черепаху, поправляя «андроповские» очки, - он отработал. Теперь наш черед. Но вернемся к «дублерам». Это Ваши копии, клоны. Выращенные из того, удаленного отростка. Нигде в мире этого нет. Государственная тайна. Другая тайна – и тоже государственная – это Вы.

- Я?!

- Ну, не я же… Я скромно возглавляю всесоюзный угрозыск. Фильмы консультирую, никогда не обращали внимание? про «тылы врага» – без псевдонима, кстати. Какие мои тайны… А вот Вы, - и что-то молодое, неотразимое выпорхнуло из высоколобого, сделав пару кругов, словно бы оркестр замерцал настройкой, - Вы нам рассказали всю ближнюю нашу историю – штурм Совмина (со строительством Промыслов не спешит, может, и правильно, что не спешит), и кто будет первый Президент, и о распаде… Не так много, но есть шанс предотвратить взрывы – и Ваш, и государства.

- Я – рассказывал?!

- Есть запись. Не только про будущее. Оно более-менее вероятно. Но Вы рассказали о 60-х… сведения из архивов, закрытых, этого знать Вы не могли абсолютно …

- Что – я – рассказал?!!

- Ну, срок давности пока что наша привилегия… Всему своё… Медиуму это знать необязательно. Тем более, со слабым ресурсом. Ресурс мы поправим.

- Зачем? Какой ресурс?!

- Энергетический, - терпеливо повторил «учитель», - Чтобы решить Ваши проблемы.

- Вы хотите, чтобы я во все это поверил? Что все затеяно ради моих проблем?

- Государственные проблемы! – испытующе нажал высоколобый, - Вы ведь патриот? Невольный. Вы, как нельзя точнее совпадаете с опаснейшей точкой судьбы государства. При всем Вашем его неприятии. Не стоит отрицать, я ведь с Вами откровенен. Две таких тайны… Согласитесь, их восприемник нам чем-нибудь обязан…

- И как же Вы это поправите?

- Вам вкачают весь ресурс.

- Чтобы …

- … попасть в ключевое время. Если Вы со всей энергией там окажетесь вновь - малейшая коррекция может подействовать в нужном направлении. Потому что после распада, как выяснилось из Ваших «вещаний», многие спохватились, – это понятно психологически, но прошлогодний снег недоступен. Раньше надо было, раньше. Вот с Вашей помощью…

- Не понимаю… ну, разверну я «стрелки» - неизвестно, правда, как…

- …У Жюль Верна, помните? Негоро подложил топор под компас – и все проснулись не у чилийских берегов, а в Конго. Жизнь – хорошая штука, правда? Любовь… У Вас же есть любовь, - он сотворил дьявольскую паузу, - брошенная? Может, и не одна?

- Да! - Краева передернуло.

- Вот и вперед!

- Но клоны-то зачем? Если это не блеф, конечно.

- Для страховки.

- А вернуться?

- Разве это не слабость? – высоколобый смягчился, отчего Краев ощутил вдруг мурашки. – Попробуйте.

Он вдруг потерял интерес к хранителю обеих гостайн.

- Конечно, вернетесь. И дети будут. Двое детишек. Вырастут все равно без Вас – откуда мы это знаем, а? Так что, я бы подумал. И потом… Из чего выбирать? Не скрою, из-за Вас пострадал Шляпников. Он мог удалить энергоэкран, и успел бы – на третьи сутки бы еще успел. А на четвертые… Но… успеть он мог.

- Вы… его …! – выдохнул Краев.

- Я, - высоколобый снял очки, обнаруживая слепую нирвану лица. – Но мне за это и платить. Вашей миссией.