Я бреду по колено в этих блаженных травяных джунглях, среди пасторальных  ромашек и монументальных стеблей Петрова скипетра, пока ко мне на руки не прыгает собачка чихуахуа. Крохотное существо с маслиновыми глазами и ушами, будто крылья у бабочки,  имеет непроизносимое имя, известное лишь хозяевам,  отдавшим его нам на лето. Мы называем гламурную зверушку просто – Сирко. Я обнимаю этот теплый комочек, сплошное бьющееся сердце, и сажусь на корточки в высоких сорняках, между которыми мелькает белая косынка моей дочки Маруси. Она бежит сквозь траву, на барабанный бой собачьего сердца и натыкается прямо на нас, с восторженным криком ребенка. Так вероятно, кричал Колумб, в недобрый час, когда его корабль достиг берегов обреченного Нового Света, Иоганн Зуттер, нашедший свое проклятое золото, или Васко Нуньес де Бальбоа, открывший Тихий океан во главе банды жадных головорезов. 

Мы беремся с Марусей за руки, и шествуем через травяной мир, пустив впереди себя миниатюрного пса, храбро воюющего с кузнечиками и шмелями. И под каждым кустом открываем для себя новые континенты. Я показываю дочке посаженные меж сорняками деревья – крохотную, но уже цветущую липу, маленькую сосну, тающую в медовой смоле, серебристый ясень, сладкую черемуху, выгоревший на жаре дуб и лесной орех. Встречаются саженцы, которые я не могу определить – к своему большому и тайному от Маруси стыду. Возможно, это крушина, ракита, или же вяз, который будет гореть осенью холодным багряным костром. Юные деревья островами встают над морем разнотравья. А оно прибоем заливает двор, добегая до заднего входа в парадное, – и там, прямо на улице, среди брошенных сверху окурков, нежатся кактусы-опунции и алоэ. Совсем как на задрипанном дворике-патио, где-нибудь в Старой Гаване.

Другой край пустыря подперла высокая решетка, которой огородили недавно построенный дом. Парень из нашего района хотел заварить ночью калитку в таком же нелепом заборе, чтобы его жители проснулись утром в построенной своими же руками тюрьме.  Заросли зеленой каймой огибают растоптанное футбольное поле, с ржавыми рамами двух самодельных ворот. Вечерами на нем летают хрущи и гасают «летние мальчишки» –  как сказал о них в «Вине из одуванчиков» Рэй Брэдбери, – самые счастливые люди на всем черно-белом свете. Мы с Марусей каждый раз засыпаем под эти крики. Дедушки этих ребят, усевшись нас ступенях возле зеленых кактусов в кадках, курят дешевые папиросы и глядят на юг, где за нашим, самым последним двором расстилается скатерть скупленных нуворишами лугов. А в небе, сквозь сеть вечерних облаков, проскальзывает золотая рыбка луны.

Темнеет, во дворе дышат свежей росой некошеные травы, и мальчишки доигрывают последний матч. Они ловят свет от окон окружившего пустырь дома, в котором люди уютно пьют горький от дневных проблем чай. Сверчки расстреливают свои нескончаемые обоймы, дворничиха поливает из шланга ряды саженцев. Их посадили местные жители, когда пустырь пытались застроить, лишив нас его свободного, протоптанного детьми пространства.

Когда меня снова спросят, зачем мы боремся против застройки, я позову их сюда, где буйная трава делает из всех нас маленьких первопроходцев, а порыжевшие от солнца стебли сами шепчут название, которое пришло в голову посадившим деревья людям – Парк имени Детства.     

Андрей Манчук

http://infoporn.org.ua/2008/07/14/v-moem-dvore-ili-park-imeni-detstva/