Для человека, встроенного в жизнь, все это пустяки. Но крючок спущен, узелок порвался, и вся уютная и модная шмотка жизни разъезжается по швам. В историях этих отчасти созерцательные по натуре Бурцевы и Платовы становятся сначала свидетелями, потом, помимо воли, и участниками выпадающих из ряда событий, тем самым прибавляя к своим собственным всплывшим вдруг вопросам без ответа и чужие. И вот они уже не находят себе места и мучаются. И больны. И выпить не хочется. И друзья не веселят, и бабки ни к чему, пока не найдут они ответ на бессмысленные вопросы о смысле. И уже догадываются, что не найдут они этот ответ никогда.
        И его не должно быть. Вся родословная этих чудаковатых идиотов, не умеющих жить как все идиоты, говорит, что никуда им от странных этих и беспокойных вопросов теперь не деться. Тут важны не ответы, а те, кто задает себе и другим такие вопросы. Как задавали их шукшинские чудики и трифоновские горожане. А еще раньше некий учитель словесности, пришедший в отчаяние от мысли, что счастье его теперь в горшочках со сметаной и жизни с пошлой, мелочной и глупой женщиной.
        Повести Верещагина о том, что полное исчезновение таких вот идиотов из вымышленной и реальной жизни – было бы большой бедой. Которой нам пока еще удается избежать. Потому что нет-нет, да и появятся они снова и снова. В прозе Павла Верещагина, Олега Зайончковского, Нины Садур или Алексея Слаповского.
        А если внимательно присмотреться, то и рядом с нами. Или в нас самих.

        Владилен Цыбульский