cleofide: В чужой монастырь...

Музыка:

Мессиан, "Франциск Ассизский"

В чужой монастырь...
Люблю на ночь почитать умную фантастику или хорошее фэнтези. Недавно купила себе очередную "сказку": Мэри Д.Рассел, Птица малая. М.: АСТ, 2006. Пленилась аннотацией: "Мир, на который отправляется ПЕРВАЯ эскпедиция землян, спонсируемая... Ватиканом. На борту звездолета - астроном, инженер, врач, специалист по компьютерам и ЧЕТЫРЕ МИССИОНЕРА-ИЕЗУИТА".
Действительно, занимательное чтение. И вовсе не апология миссионерства, как можно было бы подумать поначалу.

Несколько любопытных моментов:
- Первым пойманным и идентифицированным на Земле сигналом неземной цивилизации оказывается МУЗЫКА. Это уже нечто свеженькое; до сих пор мне такое не встречалось, а ведь оно вполне естественно в свете неувядаемой теории Musik als Klangrede.
В этой связи - очень точная мысль на с. 135 в диалоге героев: "Вы заметили, Питер, что вся музыка, которая напоминает инопланетную более всего, священна по своей сути? - спросил отец Генерал".
Да ведь так оно и есть. Потому что музыка вообще изначально - священна, а то, что этим словом по привычке называет подавляющее большинство нынешнего населения земного шара, ею совсем не является.
Забавно, что, фантазируя однажды сама с собой на подобные темы, я подумала: вот бы описать мир, в котором музыка действительно является единственно возможным способом контакта и выражения мыслей и чувств... Уж тогда бы земляне "попели"! Ведь музыка не способна лгать - это та самая "мыслеречь", о которой так тонко писала Урсула Ле Гуин.
Впрочем, реальность этого романа вывернула наизнанку все мои ожидания.

- Идейной основой миссии, описанной Рассел, стало открытие истины (интуитивно известной, впрочем, еще чуть ли не Франциску Ассизскому): у Бога есть и другие дети. Из серьезных фантастов этой темой занимался отчасти Лем (что вполне естественно для католика), а отчасти Кларк (в цикле о Раме).
И что же, все разумные гуманоиды суть братья?.. - Да ни черта подобного!
Обычно произведения о контакте разумов следуют трем парадигмам:
а) у нас всё плохо, у них - прекрасно, следовательно, нужно взять неземлян в наставники и переделать себя (парадигма утопии; пример - раманский цикл Кларка);
б) на Земле всё не так уж плохо, зато ТАМ - кошмар и ужас, с которым надо как-то бороться (парадигма антиутопии; пример - "Час быка" Ефремова);
в) контакт с иным разумом ни к чему хорошему априори привести не может, ибо мы слишком разные, а любое вмешательство чревато катастрофой (парадигма фрустрации; пример - "Солярис" Лема).
Роман Мэри Рассел примечателен тем, что начинается в русле первой парадигмы (внеземные песни кажутся невероятно прекрасными, а существа, создавшие их - сверхгениальными; первое же племя, с которым сталкиваются миссионеры на планете Ракхат - детски приветливое, мирное и дружелюбное), затем модулирует в второну второй парадигмы (единственный выживший герой, миссионер-лингвист Эмилио Сандос, претерпевает все муки ада по воле самого гениального из "певцов" - представителей другой расы этой планеты), а затем скорее склоняется в сторону третьей парадигмы: ведь причиной страшных физических увечий и душевных терзаний Сандоса является не какая-то особо зловредная адская сущность местного "Орфея", а трагическое отсутствие какого-либо понимания.
Миссия терпит сокрушительное поражение?.. Сандос ведь был склонен принять ту роль, в которой его видели окружающие: роль божьего посланца и чуть ли не святого; в создателе дивных песен он был готов прозреть одно из воплощений божественной воли - и именно в этом качестве Бог уготовил ему самую страшную каверзу: "Потому что, если Бог вел меня к Божьей любви, как это казалось, если я признаю, что красота и восторг были реальны и истинны, тогда остальное тоже было волей Божьей... Я в руках Господа, думал я. Я любил Бога и доверял Его любви. Занятно, не правда ли? Я убрал всякую защиту. У меня не было ничего, кроме любви Господа. И меня изнасиловали. Я был нагим пред Богом, и меня изнасиловали" (с. 462).
Последнее слово следует понимать совершенно буквально: неземной Орфей сделал из миссионера сексуальную игрушку для себя и своих приятелей, а тот был неспособен сопротивляться, поскольку до этого ему изуродовали руки.
"...Были сочинены песни, описывающие новый опыт. И концерты, конечно, были переданы по радио... Должно быть, вы уже слышали и те творения, где поется обо мне. Это не молитва. Боже! Не молитва - порнография. Песни звучали очень красиво... Меня заставляли слушать, хотя я был, пожалуй, неблагодарным ценителем этого искусства"...
Гений и злодейство?...
Но "Орфей" не был злодеем в нашем смысле этого слова, поскольку вообще не воспринимал объект своих забав как существо, не то что равное себе, но и вообще достойное бережного и гуманного отношения. Ведь люди спокойно режут кур, кастрируют скот и домашних животных, едят живых устриц - и никаких моральных коллизий это обычно не порождает. А почему бы поэту, покушавши тех самых устриц, не написать замечательное стихотворение?... Ведь писала же юная Ахматова: "Звенела музыка в саду таким невыразимым горе, свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду"...

Но роман - не только о том, что ТАМ, скорее всего, не поймут НАС. Он еще и о том, что МЫ, даже самые умные, тонкие, хорошо подготовленные и настроенные на успешность контакта, не способны адекватно понять ИХ. Беды Сандоса начались с того, что земляне, движимые самыми благими мотивами, нарушили экологическое и социального равновесие, сложившееся между двумя расами Ракхата - и это привело в краху экспедиции и гибели всех ее участников, кроме Сандоса, который, пожалуй, предпочел бы умереть, чем вытерпеть то, что ему довелось пережить.
Речь не только о неземных цивилизациях; с этой проблемой сталкивается любой человек, взаимодействующий с людьми другой культуры и ментальности (те же иезуиты в Китае).
Стало быть, дело не в жестокости Бога, находящего удовольствие вновь и вновь перепевать историю многострадального Иова.
Дело в заведомой ограниченности любого разума, заключенного в материальную оболочку.
А насчет Бога и Человека в романе тоже есть красивая мысль - вероятно, уже кем-то придуманная, но всё же...
Одна из героинь, еврейка София, размышляет о религии, которой так привержен Сандос, и требует у него объяснения сути мессы.
"Представьте Звезду Давида, - тихо сказал он. - Два треугольника, один острием вниз, другой - вверх. По-моему, это мощный образ: божество простирается вниз, человечество тянется кверху. А в центре - пересечение, где встречаются божество и человек. Месса происходит именно в этом пространстве... Я понимаю это как место, где смыкаются божество и человек. И, возможно, как обещание. Что Господь придет к нам, если мы потянемся к Нему, что мы и наши самые простые человеческие действия - вроде поедания хлеба и пития вина - могут преобразиться и стать священными"... (с.148).

Да ведь и музыка тоже...