Пушкинский поводок
продолжение

Помимо консервации устаревших технологий в виде «искусств», научно-техническая революция навеки законсервировала ранее живой и развивающийся институт разговорного языка. Где-то примерно до Пушкина русский (и все иные) языки свободно развивался из поколения в поколение. На пушкинское время выпадает уровень развития технологий впервые позволивший навеки заморозить язык на той стадии его развития, словно Снежная королева нсчастного Кая. Пушкин (поэт, на мой вкус, весьма посредственный) волею судеб оказался в нужное время и в нужном месте, и теперь русский, по видимому, до скончания веков будет бродить вокруг его памятника , словно пьяный Лев Пирогов вокруг пушкинской площади, постоянно возврашаясь в любимый гастроном.
Поясню. Язык является важнейшим средством групповой самоидентификации. При помощи определённых слов определённые социальные группы (блатные, журналисты, либералы, педерасты и т.п.) безошибочно определяют «своего». Так же и представители младшего поколения интенсивно меняют язык для того, чтобы отличаться от старших. Таким образом, прежде достаточно было 2-3 поколений, проживших в относительной изоляции друг от друга для того, чтобы правнуки людей говоривших на одном языке перстали вовсе понимать друг друга (как мы сербов, поляков, украинцев и т.п.). Привнесенные каждым новым поколением отличия фиксировались в языке, и язык таким образом развивался. Язык до Пушкина был живым и развивающимся, словно дорога, врезаюшаяся в девственую тайгу. Державин уже был не совсем понятен пушкинским детям, а какой-нибудь Ломоносов с его одами был, вероятно непонятее современого им польского. В Пушкинские времена технология (книгопечатание, Имперская бюрократическая машина) стала настолько сильна, что впервые смогла поддерживать некий обшенациональный стандарт. После этого развитие языка резко изменило направленость – из поколения в поколение язык начал топтаться возле одного того же Пушкина и, как всякое заблудившееся существо, начал впадать в тоску при виде того, что движение, доселе поступательное, осуществляется теперь по зловешим кругам – бля, этот грибок мы уже видели, тут были, и сосна эта, вот эту ветку я сломал, бля, заблудились. Естесственное развитие языка после Пушкина в 19 веке – например, добавка к словам «–с» – язык-с – впервые не стало собственно «развитием», никак не закрепилось в языке, и через пару поколений язык в этой области снова вернулся к Пушкинскому стандарту. Мания на сокрашения в начале 20 века также оказалось лишь прогулкой по окрестным памятнику Пушкину улицам – язык прочно сел на поводок технологии. Современники особо остро осознали прекрашение развития языка к началу 20 века, когда язык должен был как раз кардинально изменится с Пушкинского, чего, по причинам технологическим, впервые в истории не произошло. Современники взалкали освободится от магнитого памятника – «для нас Державиным стал Пушкин!»; «Пушкин непонятнее иероглифов!» - однако они лишь выдавали желаемое за действительное. Хотели шагнуть сразу в новый язык – хыр, дыр, бул, щел. Но ушебур - железная рука технологии насегда приковала русский язык к подножию памятника Пушкину на Страстном. И не то страшно, что у народа, у языкотворца, умер очередной выпивоха-подмастерье – страшно то, что технология вовсе отобрала у народа прерогативу «языкотворца». Со времен Пушкина писатели не врубаются в девственную языковую тайгу, не экспериментируют с живой, развиваюшейся материей – теперь они не могут дальше чем на поколение уйти от Пушкинского стандарта, толпами бродя по выщипаной и перетёртой губами земле возле Страстного в тщетных поисках свежей травинки. Причём с развитием технологии язык замораживается всё больше и больше – «пушкинский стандарт» reinforced через телевиденье, радио, все средства массовой коммуникации. Одной из причин, по которой
русский засорятется латинизмами как раз и является попытка языка найти какой-то путь развития помимо заморженого круга вокруг Пушкинской полощади. Если собственно «русский» заморожен, то язык через традиционно ишущие обособления социальные и возрастные группы ищет развивития путём заимствования из других языков, благо как раз тут технологии приходят на помощь. Впрочем, волноваться не стоит, уже в следующем поколении язык вернётся к навсегда заданому «пушкинскому стандарту». Вопрос, скорее, заключается в том, возможно ли сделать русский более привлекательным, «живым», освободить язык от жёсткого пушкинского поводка, который держит его уже два века.