Ретро-детектив-1 (17)
Начало Предыдущая часть

Глава седьмая. Газеты сообщают, что… Петербург, газета "Гражданин", 20 сентября, №261. 1885 год. В 11 ч. утра в церкви св. Екатерины – панихида, годовщина смерти Вас. Петр. Поггенполя, быв. гофмейстера Высочайшего двора. В Петербурге боятся наводнения, но не состоялось. Член госсовета, ген-адьютант кн. А.М.Дондуков-Корсаков избран почетным членом СПб. речного яхт-клуба. 20-го в Александринском театре в 7 ч. "На всякого мудреца довольно простоты". В Мариинском – 7 ч. 30 мин. – Демон. В Немецком театре 8.30 – в последний раз "Семь швабов". Василеостровский театр, 7.30 – "Гроза". В №262 дневник обозревателя от 20 сентября – о духе дворянства. (окончание дневника Авилова) В Санкт-Петербург я прибыл через полгода после своего отъезда из Кейптауна.

Из Киля я направился во Франкфурт, к моему старому другу герру фон Цюбиху, он и его жена Шарлотта приняли живейшее участие в моих бедах: снабдили меня бельем, одеждой и деньгами, помогли выправить паспорт, и вскоре я уже пересекал границу России.
До Санкт-Петербурга я добрался с положенным комфортом, устроился в гостинице и принялся за газету. Русских газет я не читал уже несчетное количество дней. Мне все было интересно, ведь я так далек был от цивилизации и родины.
На следующий день я добился аудиенции у графа Викентия Григорьевича Кобринского. Мне помнится, он родом из наших мест, а твоя тетка, Полина, достопочтеннейшая Мария Игнатьевна, была с ним в близких отношениях.
Графу около шестидесяти. Он высокого роста, сух фигурой, с окладистой седой бородой и густыми бакенбардами. Держится прямо, но видно, что эта прямота дается ему с трудом, только за счет многолетней привычки. Мне даже послышалось, как у него скрипели суставы, когда он садился в свое кресло. Глаза умные, с холодным стальным блеском, и сострадание в них никогда не отражалось.
Встретил Викентий Григорьевич меня весьма любезно:
– Присаживайтесь, дорогой Владимир Гаврилович, рад вас видеть. Мы уж отчаялись – ведь столько времени прошло.
– Благодарю за беспокойство, ваше сиятельство, – кивнул я, – это путешествие было не в пример тяжелее и опаснее всех предыдущих, хотя мне многое пришлось испытать: на меня тигр в уссурийской тайге нападал, и в пустыне Кара-Кум без воды оставался. Много чего было…
– Читал ваши отчеты. Весьма, весьма интересные и познавательные. И посылки приходили в целости и сохранности. Все же нынешняя почта работает не в пример лучше, чем год назад, – удивительное высказывание для пожилого человека, обычно считающего, что раньше все было не так, как нынче, а намного лучше, чище и пристойнее.
– Благодарю вас за оценку моего скромного труда, – поблагодарил я.
Граф посмотрел на меня с интересом:
– Я понимаю, что вы с превеликими трудностями избежали смертельной опасности – я читал ваше письмо, посланное из Германии. В том же письме вы сообщили, что везете некоторые образцы, собранные вами на островах в Индийском океане. Что ж, любопытственно…
Он встал, вышел из-за стола и подошел к небольшому низкому столику возле окна.
– Показывайте, г-н Авилов, ваши находки. Здесь прекрасное освещение.
Осторожно, по одному, я стал доставать из кожаного саквояжа предметы, которые мы с фон Цюбихом тщательно закаталогизировали и снабдили ярлыками. Здесь были камни от метеорита, образцы светящейся плесени (правда, она не светилась, но отчет о ее свойствах был приложен), почва из-под корней пандануса ароматного в бумажных пакетиках, листья, и самое главное – семена удивительного растения в скорлупе-оболочке.
– Что это? – заинтересовался граф, вертя в руках скорлупу.
– Удивительный плод, ваше сиятельство, – ответил я.
– Давайте присядем, Владимир Гаврилович, и вы мне все по порядку расскажете. И оставьте ваш придворный этикет.
Он снова сел за свой стол, не выпуская из рук оболочку пандануса.
– Не смею отнимать у вас время, Викентий Григорьевич, я уже написал отчет, который приложил к сим образцам.
Граф Кобринский нахмурился и в нетерпении качнул головой:
– Отчет отчетом, но я хочу выслушать о вас повесть ваших приключений. Чтобы не занимать ни моего, ни вашего времени, начните вот с этого, – он показал на плод в руке.
И я рассказал о том, как попал на остров, как меня лечили, как мне захотелось узнать побольше о таинственном «инли», о валуне, упавшем с небес, о дереве внутри него… Только о своих отношениях с девушкой-туземкой не рассказал я графу. Это была моя тайна, которую я не хотел открывать никому, кроме тебя, Полина.
Наша беседа продолжалась около четырех часов. За это время я ответил на сотни вопросов графа, рассказал в подробностях ритуалы аборигенов и легенду о Матери-Богине. Его интересовало все, до мельчайших подробностей, особенно лечебные свойства спор из семян пандануса. Рассказ об излечении припадка падучей у матроса со «Святой Елизаветы» вызвал у Викентия Григорьевича живейший интерес. Граф сочувствовал мне, когда я рассказывал о сутках, проведенных в океане, о борьбе со стихией, и даже смеялся, когда я описывал ему обычаи туземцев и как чудом избежал свадебного ритуала. Но, несмотря на то, что он был прекрасным собеседником и слушателем, по окончании беседы я чувствовал себя выжатым лимоном.
– Что ж, Владимир Гаврилович, – сказал мне граф Кобринский на прощанье. – Думаю, что после предоставления доклада на высочайшее имя мне удастся добиться для вас ордена за заслуги перед отечеством.
– Благодарю, вы очень добры ко мне, ваше сиятельство.
– Полно… – улыбнулся он. – Ведь мы с вами не чужие люди. Вы женаты на племяннице Марии Игнатьевны, удивительной женщины! Передайте обязательно ей поклон от меня, как вернетесь.
– С удовольствием, передам непременно.
– И вот еще что, – остановил он меня, когда я уже был у двери, – вы передали географическому обществу все документы и образцы?
– Разумеется, – ответил я, скрыв, что из части семян сделал бусы для тебя, Полина. Мне не хотелось возвращаться домой с пустыми руками.
– Хорошо, – наклонил он седую голову. – Идите, Владимир Гаврилович, постарайтесь отдохнуть и принимайтесь за книгу. А уж мы здесь, в столице, посодействуем, чтобы ее издали.
Радостный и обласканный графом, я еще раз поклонился и покинул Императорское географическое общество. Меня точила только досада, что я его обманул с пресловутыми бусами, но вскоре я забыл об этом пустяковом инциденте – я всегда привозил тебе, Полина, подарки из дальних странствий, и непонятно было, почему на этот раз я должен был отказаться от нашей традиции, ведь я отдал половину зерен.

* * *
В поезде Санкт-Петербург – N-ск, 30 сентября 1885 год

Вот и подошло к концу мое путешествие. Последние слова дописываю в поезде. Телеграмма уже послана, и надеюсь, что, как и в прошлые разы, ты будешь ждать меня на перроне, несмотря на поздний час. Сейчас я закончу свою летопись и вручу дневник тебе, моя жена.

* * *
Там же спустя час.

Нет… Не хочу омрачать твое чело подозрениями, что кто-то лучше тебя, что я был тебе не верен. Дневник спрячу, а прочитаешь ты его лишь после моей смерти. Так будет лучше и покойнее для всех нас. Хочу, чтобы мои последние слова к тебе в этом дневнике были: «Милая Полина, я люблю тебя и счастлив, что прожил с тобой пусть такие короткие мгновения. Меня уже нет на этой грешной земле, но знай: я никогда не переставал любить тебя, моя путеводная звезда».

Твой Владимир

* * *
Аполлинария Авилова, N-ск – Юлии Мироновой, Ливадия, Крым

Юля, дорогая, здравствуй!
У меня меланхолическое настроение – читала дневник мужа и плакала. Как он любил меня! Не забывал даже в самые отчаянные мгновения жизни. Мне пусто без него, и даже Николай не может скрасить своим присутствием эту пропасть в моей груди.
Мне не дает покоя вопрос – кто же убийца? Сколько смертей еще следует ожидать? В одном уверена: это не безумец, наподобие того, о ком два года назад писали газеты. Помнишь – Джек-Потрошитель из Лондона? Правда, Потрошитель не лишал жизни попечителей института, а здешний убийца не распарывает животы несчастным, хоть и пропащим женщинам.
Газеты пишут, что следует всех подозрительных подвергнуть бертильонажу – измерению всех пропорций тела, а потом сравнить. А я думаю – с чем сравнивать? Друг с другом? С непойманным Потрошителем? Какие только глупости не пишут в газетах! Интересно, через сто лет газеты будут также исправно поставлять читателям разные досужие вымыслы, а не истинные события?
Я тебе писала, что тот неизвестный господин, приходящий к Любе, молился на латыни. Представь, я даже поняла, что это за молитва – «Credo», просто девушка не могла правильно выговорить слова. Значит, он – католик. Но я в городе не знаю ни одного католика! Или он тщательно скрывает свою веру? зачем? Католики – те же христиане и веруют в Господа нашего, Иисуса.
Если этот человек из мещан – мастеровой или торговец какой-либо, то ему незачем скрывать веру – на доходе не отразится, привык ли он слушать мессу или ходить к всенощной. Но если он дворянин, и служит в присутственном месте, то можно предположить, что начальство будет косо смотреть на его веру и не повышать по должности. Оттого у него и белье такое… Хотя причем тут белье?
Ох, Юля, совсем я запуталась. Пытаюсь рассуждать, а ума никакого. Владимир бы сразу все распутал, а его нет… Может быть, с papa поговорить? Решено, за ужином, когда отец вернется с заседания адвокатской коллегии, спрошу его, что он думает обо всей этой истории. Да и Настенька меня волнует.
Вечером к нам зашел с визитом Лев Евгеньевич, наш Урсус.
– Вот, мадам, – сказал он, целуя мне руку, - пришел к вам, так сказать, sine prece, sine pretio, sine poculo, что означает «без просьбы, без подкупа, без попойки», хотя от стаканчика винца не отказался бы.
– Милости прошу, Лев Евгеньевич, мы очень вам рады, – я пригласила его за стол и попросила Веру подать еще один прибор.
– Не помешал? – Урсус задал риторический вопрос, нисколько не дожидаясь ответа, и тут же принялся за курицу в сметанном соусе.
– Давненько я не брал в руки шашек, – усмехнулся мой отец. – Что, Лев Евгеньевич, сыграем в шахматы? На этот раз я вас начисто обставлю. И не спорьте!
При этих словах я взглянула на Настю, которая сидела ни жива ни мертва и боялась, что откроется, как пропала белая королева. Но никто не заметил ее состояния.
– Как успехи в институте, барышня? – спросил Урсус Настю, промокая усы салфеткой. – Знаете ли вы, что tantum possumus, quantum scimus? Мы можем столько, сколько мы знаем.
– Да, – пискнула Настя, и мне стало ее жалко. – Я стараюсь, учу языки.
– Похвально, похвально, – прогудел учитель латыни, довольный и насытившийся, – благовоспитанной барышне совершенно необходимо знание языков. А вдруг кавалер из Конго объявится? С косточкой в носу? – он помахал перед собой куриной костью и положил ее обратно на тарелку. – На каком языке вы с ним говорить будете?
– Полно вам, – я попыталась урезонить Урсуса, но разве это было возможно? – зачем вы девушке такое желаете? Инородца чернокожего! Что она с ним будет делать? В цирке показывать?
– Это я так, для экзерсисов и мозгового развития. Чтобы глупостями да сплетнями не занимались.
– А позвольте я отвечу вместо Настеньки, – вмешался отец.
– С превеликим удовольствием, Лазарь Петрович, слушаю вас, – гость посмотрел на него вопросительно.
– Газеты пишут, что власть в Конго принадлежит бельгийскому королю Леопольду II, а в Бельгии говорят и на французском, и на фламандском языках. Значит, придется моей воспитаннице вдобавок к французскому, учить еще и фламандский язык. Иначе никак она не сможет понять своего суженого.
– Не нужен мне никакой арап, – Настя насупилась, не понимая, что над ней дружески подшучивают. – Я санскрит буду учить, как вы, Лев Евгеньевич, или мадам Блаватская.
– Это еще что за новости? – удивилась я. – Откуда ты знаешь про мадам Блаватскую?
– У Пети взяла, – опустив голову, тихо сказала Настя.
Петя был студентом и приходящим учителем, которого нанял Лазарь Петрович, чтобы улучшить настины оценки по разным предметам.
– Не стоит тебе, моя дорогая, читать такие вещи, – голос отца был мягок, но я знала, что он раздражен, – а с Петей я поговорю.
– Не прогоняйте его, Лазарь Петрович, он ни в чем не виноват! – умоляюще произнесла Настя. – Это я сама взяла. Интересно было, что читают студенты.
Мне это все очень не нравилось. Настя опять взяла чужую вещь без спросу и еще читала то, что совершенно ей не предназначено. Кто знает, к чему может привести «Тайная Доктрина», не имеющая ничего общего с ценностями христианства. Об этой книге мне рассказывал Владимир. Он восхищался Блаватской, посвятившей жизнь обнаружению истины, первой русской женщиной, принявшей американское гражданство в 1878 году. Мне было интересно слушать его, но я дама замужняя, а юной девице совершенно непозволительно знать такие вещи! Не правда ли, Юлия, я рассуждаю, как моя дражайшая тетушка, Мария Игнатьевна. Но я же не за себя волнуюсь, а за нашу воспитанницу. Что скажет ее супруг, если Настя вдруг уподобится мадам Блаватской, сбежавшей в юном возрасте от мужа, чтобы путешествовать по Турции, Египту и Греции?
– Настя, – сказала я ей строгим голосом, чтобы она поняла мое недовольство ее поведением, – поди в мою комнату и принеси шахматы. Они на лаковом столике возле зеркала. Пусть Лазарь Петрович сыграет с Львом Евгеньевичем.
– Ох, суровы вы, матушка, – Урсус покачал головой, – хотя, может быть, так и надо.
Настя вернулась спустя несколько минут. Положив мешочек и шахматную доску на уже убранный Верой стол, она повернулась ко мне, и я увидела, какая она бледная и встревоженная.
– Играйте, господа, – сказала я отцу и нашему гостю, – только хочу извиниться – куда-то пропал белый ферзь. Надо будет хорошенько поискать в моей комнате.
– Ничего, нечего, – отмахнулся Лев Евгеньевич, которому уже не терпелось начать игру, – а мы заменим его вот этой рюмочкой. Заодно и коньячку можно будет выпить. Очень удобно.
– Поищи, Аполлинария, – сказал мне отец, расставляя фигуры. – Все же подарок Владимира. Жалко будет, если пропадет навсегда.
Но я знала, что белая королева в руках убийцы и что я смогу вернуть ее только отыскав его. А вот смогу ли я это сделать? Ненависть переполняла меня – у меня был личный счет к этому мерзавцу.
– Полина, – позвала меня Настя. Бледность не сходила с ее испуганного лица. – Я хочу тебе кое-что сказать. Пойдем в твою комнату.
Обняв ее за плечи, я попрощалась с гостем, и мы покинули столовую.
– Рассказывай, что произошло? Отчего ты такая бледная и вся дрожишь? – спросила я Настю, когда дверь была плотно притворена.
– Полина, я не знаю даже, что сказать… Только не думай, что я сошла с ума… Мне и так плохо, а тут такое...
Настя металась по комнате, обхватив голову руками, а я ничего не могла понять из ее сбивчивого рассказа.
– Сядь и успокойся, – сказала я ей. – Я ничего не понимаю. Сосредоточься.
– Хорошо, хорошо, Полина, – Настя прекратила свой бег по комнате и присела на кровать. – Когда ты меня послала за шахматами, я не сразу нашла их. Сначала я подумала, что они в этой лаковой шкатулке с Иваном-царевичем. Открыла ее, а оттуда пахнет тем же запахом, как пахли руки убийцы! И это не о-де-колон! Так пахнут твои бусы. Ты понимаешь, Полина, что из этого получается? Григория Сергеевича убил тот, кто приходил к тебе в комнату и украл бусины из этой шкатулки!
Юля, я ошеломлена! Мысли мои не находят выхода из положения. Выходит, что я должна подозревать близких людей: отца, Веру, Николая, наконец. Что же делать?
– Настя, ты не ошибаешься? – спросила я, с подозрением глядя на нее.
– Нисколько! Могу побожиться, – она перекрестилась.
– Но в шкатулке ровно тридцать две бусины, – я пересчитала их. – Никто ничего не украл! Бусин всегда было тридцать две. Ты, наверное, что-то путаешь! Или тебе запах померещился.
– Ничего я не путаю, – строптиво ответила Анастасия. – И не мерещится мне. Так пахли его руки. Будто он клубнику руками ел, а потом не мыл их неделю.
Вот на этом я и заканчиваю свое письмо. Время позднее, голова идет кругом, и я тщательно запру комнату перед тем, как отойти ко сну.
Я напишу тебе, Юля. Просто сейчас нет сил.

Остаюсь,
Твоя расстроенная подруга Полина.

(продолжение следует)