Разговор.
Недавно вспомнилась одна беседа.
Кому-то, может, покажется "однобокой". Кому-то - пристрастной.
Но вот какая есть.
Какой был разговор.
Про Абхазию.

Часть 1

В воздухе, издавая своими крыльями едва слышные хлопки, носятся в своём непонятном танце летучие мыши.
На небе висит серп молодого месяца.
Где-то там, за спиною, скулят шакалы.
Во дворах лают собаки.
Мы с Асланом идём по дороге, пролегающей по дну Келасурского ущелья.
Мы ходили стрелять. Просто стрелять.
Что бы этот оборот не поставил читателя в тупик, поясню.
Аслан - очень близкий друг нашей семьи.
Аслан воевал. После войны состоит в батальоне ополчения.
Не раз приходилось ему в тревожные дни доставать своё оружие, и ехать на подмогу регулярным войскам. Участвовал и в разгроме банды Гелаева, и стерёг посты в верховьях Кодори.
В Абхазии ополченцы обязаны иметь дома оружие, что бы в случае необходимости прибывать с ним на сборные пункты.
Ну и, конечно, они обязаны поддерживать себя в боевой форме.
Сегодня как раз один из дней, когда Аслан ходил вверх по Келасурскому ущелью. На скорую руку соорудил импровизированный тир, и мы с ним вдвоём отстреляли по паре магазинов от РПК из его АКМа.
Дядька он в военном отношении очень грамотный. Ну а как иначе - с 18 лет воюет.
- Слушай, дай масла и керосина, как придем. Или нашатыря. - спрашиваю у попутчика.
- Зачем? - он поднимет брови.
- АК почищу. Он у тебя подзапущен.
- Ой, чего его чистить? Это же "Калашников"?! - Аслан совершенно искренне удивляется - Я его раз в полгода протру, и ему хватает.
- Ты знаешь - продолжает он - мы как-то в засаду попали на болоте. Я стрелял, пока автомат плеваться не начинал. Потом окунал я ствол в воду - он аж белый был - и снова стрелял. И ничего, автомат выжил, и меня спас. Это же "Калашников". Это М-16 какой-нибудь чуть не так, клинит. «Пятёрку» может заклинить. А «семёрка», это вещь! Это настоящий автомат! - Аслан явно гордится живучестью оружия. А я лишь укоризненно качаю головою - ну нельзя так запускать "ствол"! Честное слово, до слёз больно!
- Слушай, "Калаш" - не "Калаш", а уход ему нужен. Вон, в горы пойдёшь, ни дай Бог что случится, а его клинанёт! Да и вообще... - и начинаю долго и нудно рассказывать, что такое покрытие ствола, как образуются раковины, почему ствол нужно тщательно прочищать, как приготовить РЧС...
Аслан слушает с интересом, но, кажется, он и сам это всё знает. Но всё равно воспринимает, как сказку. Зачем "Калашу" чистка? Он "неубиваем"!
- Знаешь - вспоминает он - мы года 3 назад в Сванетию подымались. Со сванами у нас негласное соглашение было. Но ухо востро держать надо - мало ли, что им на ум взбредёт.
Вышли на пост. Замаскировались. Я решил автомат почистить.
А тут - жбанкс! - гранатомётный выстрел!
А у меня автомат разобран.
Все по ячейкам бегут, а я, как дурак, посреди скал оружие собираю.
Всё, думаю, хана! Оружие бросить - позор. А собирать - если это обстрел - пока собираю, завалят.
Я хватаю детали в охапку, пытаюсь на позицию бежать, а они сыплются...
В итоге залёг, и лёжа собирал. Не поверишь, так быстро ни разу автомат не собирал! Клац-клац-клац - и только шомпол осталось на место вернуть!
Собрал, лежу, и думаю: "Ползти на позицию, или тут, за камнями оставаться?"
А кругом - тишина.
А потом гляжу, по тропе к нам кто-то идёт. В прицел его взял, а это наш.
- Ора, не стреляйте - кричу своим.
А этот, оказывается, "Муху" с собою взял, и пошёл к реке.
Молодой ещё. Взвёл её.
Масик увидел, кричит: «Не разряжай! Нельзя теперь!"
А тот: "А что делать?"
Масик ему: "Стрелять! Что ещё с ней делать?!"
Тот и выстрелил. В нашу сторону.
Мы ему потом чуть уши не оторвали!
Идём, смеёмся. Да, не простая чистка вышла!
Аслан обернулся ко мне. Весёлый, жизнерадостный взгляд. Но в глазах есть что-то такое...
В них, где-то на дне, и боли потерь, и радости побед. В них чувствуется и поэзия гор, и бесстрашие решительного человека. А ещё там, в самой глубине, в самом уголке души - война. Как ни прячь её, она вылезает через взгляд тех, кто её видел.
Много раз сталкивался с этим. Вот скрывает человек, прячет память о войне, хочет закинуть её в самый дальний закоулок сознания. А в общении с ним, во взгляде есть что-то такое, что подсказывает: "И он видел."
И стараешься тогда сделать вид, что ничего не заметил.
И всё же, войну в памяти, наверное, проще не скрывать. Проще выговориться, написать, на худой конец, один раз. Разложить по полочкам. И потом прошлое начинает куда меньше беспокоить. Хотя, я тут не советчик.
- Слушай, Аслан, ты когда теперь в горы?
- Может, на следующей неделе. Как вертолёт будет.
- Возьмёшь с собою?
- Я бы с радостью. Но мы на месяц туда. У тебя отпуск закончится. А вообще, такой медведь, как ты, нам бы пригодился. Силы много у тебя. Как обнимешь, аж кости трещат!
Льстит. Но приятно. Я очень уважаю этого человека, и такие слова из его уст очень поднимают самооценку.
- А всё же, чего так к автомату относишься?
- Да ладно тебе! Если надо, мне с радостью на него другой поменяют!
У меня рожок от РПК, пружина от РПК...
- Да, - думаю я - оно чувствуется... Только нажал на спуск, как ощутил, что темп раза в полтора выше обычного. Три коротких выстрела приходится отсекать куда чаще, чем привычно. А ведь думал поначалу, что просто отвык от оружия...
А Аслан уже переключился на другую тему: "Ты в Абхазию когда жить вернёшься?"
- Не знаю... В Москве кредиты держат, работа...
- Приезжай! Войны уже не будет. Я пруды арендовал. Будем рыбу разводить, бизнес делать...
- Не знаю... Мечтаю вернуться. Каждый год себе обещаю, что вот, всё, скоро домой... И каждый раз, как якорем, у временной пристани держит. А войны не боюсь.
- Это хорошо, что не боишься... Но зря. - Аслан погрустнел.
Молча доходим до не достроенного перед войной многоэтажного здания.
- Слушай, у меня трассеры остались! - вспоминает близкий - Салют устроим?!
- А что?! Давай!
- Снаряжай! - и собеседник достал из подсумка россыпь патронов.
Я скинул автомат с плеча, отстегнул магазин.
Решил показать крутость. Надавил на фиксатор основания, снял его, вытянул длинную неподатливую пружину с подавателем, и, поправляя патроны, начал закатывать их в пластмассовый корпус.
Первые из них пошли, как надо, но потом перекосились, вылезли ёжиком с противоположного конца...
Аслан смеётся: "Ты не первый, кто так понтануться хочет! Давай по-человечески сделаю!"
Но гордость задета: "Не, я сам!"
Вытряхнул патроны. Вернул детали на место. И принялся вдавливать боеприпасы с зелёными носиками внутрь оранжевой пластиковой коробки.
- Держи - пристегнул магазин, и протянул АКМ хозяину.
- Да нет, ты стреляй.
Щёлкнул предохранитель. Ствол вверх.
- Бабах! Красная стрелка взвилась в небо.
Опозорился во второй раз. Перещёлкнул тугой переводчик на одиночный.
С видом, будто бы так и надо, перевёл на автоматический огонь.
- Бах-бах-бах-бах! - грохот выстрелов разорвал ночную тишину. Даже собаки замолкли. И только туда, ввысь, к звёздам, понеслись красные и зелёные огоньки трассеров. Патроны разных годов выпуска.
- Бах-бах-бах - ещё одна очередь прошила чёрное небо. Кажется, будто пули вспарывают кисель ночи, но стоит ране раскрыться, она вмиг вновь затягивается.
Город стреляет в ночь
Дробью огней,
Но ночь сильней,
Её власть велика...
Как говорил Виктор Робертович Цой.
- Бах-бах-бах! - ещё очередь. Автомат дёргается в руках.
- Бах-бах-бах - месяц удивлённо косится на этих странных людишек, пытающихся достать его из своего оружия.
- Бах-бах-бах - это музыка. Музыка, от которой захватывает дух. Страшная, и прекрасная музыка. Пеленой затягивает слух, но от этого песня оружия не хуже.
- Бах-бах-бах - насколько же совершенна и прекрасна эта машина для убийства!
- Бах-бах-щёлк! - всё, хорош. Отстрелялись.
Крайняя гильза, звеня, покатилась по асфальту.
Запах пороха.
В ушах лёгкий звон.
И подобие эйфории. Люблю оружие. Очень люблю.
- Пошли - слышу сквозь вату в ушах голос Аслана - а то сейчас милиция сюда приедет!
Щёлкнул контрольный спуск, потом предохранитель. И мы быстрым шагом направились в сторону дома.
- Аслан! Опять стрелял на повороте?! - мать Аслана, тётя Римма встречает нас на пороге.
- Да я, это, немного. Вон, Максиму дал салют сделать. - оправдывается он.
- Тётя Римма, это я стрелял - вступаюсь за друга.
- Милиция сейчас приедет, опять разбираться будут, кто и что. Ну сколько раз просила у дома не стрелять!
- Тётя Римма, извините! - оправдываюсь.
А потом: "Аслан, ты на квартиру?"
- Нет.
- Тётя Римма, я у Вас ночевать останусь, ладно?
- Да конечно! Можешь и не спрашивать! Я на верху постелю!
Поднялись на второй этаж. Вышли на веранду.
Аслан вынес стол, два стула, пепельницу.
- Тряпок дай - прошу.
- Э, да оставь! Я почищу!
- Аслан, мне самому в радость почистить!
Парень ушёл в дом. А я включил свет на веранде. Положил автомат на стол. Отсоединил магазин. Проверил патронник. Контрольный спуск. Надавил на фиксатор механизма.
К возвращению хозяина закопчённый автомат уже разобран.
- Масло есть?
- Э, ора, оставь! Я сам всё сделаю! - другу неловко.
- Не надо. Я же говорил, мне в радость с оружием повозиться!
- Погоди, я сейчас! Ты только, это, не смазывай. Я потом сам его смажу. - крикнул хозяин автомата, и опять куда-то убежал.
Ну понятно, не смазывать. Смазывать-то нечем!
Ладно, посмотрим, что тут...
Господи! Ну что же такое? Бедное оружие!
Начал с газовой каморы. Закопчённая, с толстым налётом продуктов горения.
Так, где пенал?
Поковырял в прикладе... Нету... Так и думал. Ладно, шомпол есть, справимся.
Оттирал долго. Кажется, вот, всё, чиста. Но каждый раз контрольная протирка выявляет следы копоти.
А Аслана всё нет. И что в этот раз он принесёт? Не просто же так убежал...
В свете лампы кружат, со звоном стучась о стекло, ночные мотыльки.
А вот, шурша огромными крыльями, прилетела, и повисла аппликацией на стене бабочка "павлиний глаз". Гигантская, в две распластанные ладони взрослого человека, с узором, похожим на огромные, удивлённые глаза, на коричнево-серых крыльях - этакая маска на лицо.
Крупное, с большой палец, волосатое тело, мрачные, похожие на хмурое лицо человека, крылья, усики-гребешки. Редко когда увидишь такую.
В детстве я таких встречал несколько раз. И больше, чем в половине случаев, бабочки были мертвы. Не знаю, за что их боятся. Но как-то сам наблюдал, как взрослый мужик швырял в такую, огромную и беззащитную, сидящую на стене, кирпичами.
Так, газовый поршень. Батюшки, да как тебя-то оттереть?! Поверхность не только в копоти, а и в многочисленных ямках, наполненных сгоревшим порохом.
Ну ладно, трём...
В тишине комнаты раздались шаги. И в дверях возник Аслан с большой банкой вина в руках.
- Во! Достал! Такая бомба! Сейчас заценишь! Если понравится, я тебе с собою ещё достану. А тебе понравится!
- Ага. - только и молвил я, увлеченный приведением автомата в порядок.
- Ох, любишь ты оружие! Я тебе, если хочешь, достану автомат.
- А куда я его дену-то? Разрешения у меня нет. В ополчении не состою. Пускай у тебя, разве что, лежит. Надо будет, буду брать – шутя, улыбаюсь в ответ.
- Ну, как знаешь...
И Аслан принялся разливать по бокалам вино.
Над террасой сразу разнёсся аромат хмельного напитка.
- Ну, за тебя! - Аслан поднял бокал.
- Спасибо! А я выпью за тебя!
Пол глоточка. Перекатываю на языке. Да уж... Обалденный букет. Аромат, вкус...
Глоток...
Ощущается крепость. Приятное тепло. И нежное послевкусие...
Да, что ни говори, вино великолепное! Такое редко удаётся попробовать.
В ущелье всё меньше и меньше света. Гаснут окна домов. Умолкает людской шум.
Вот, в ночной тишине, где-то протяжно промычала корова.
И тут, словно в ответ ей, в зарослях на горе заухала сова.
Ночь всё полнее и полнее вступает в свои права.
- Ну что, ещё по бокалу? - предлагает друг. - За детей! Что бы все они, кто бы они ни были, какой бы национальности, что бы только мир и радость видели!
Звонким колокольчиком прозвучали в ночной тиши бокалы.
Да уж, хмель уже ощущается.
Уже поздно. Вот погасли последние огни в окнах. И теперь только фонари выхватывают из ночной тьмы ветви пальм, да на нашей веранде горит одинокая лампа, привлекая к себе огромные стаи неугомонных мотыльков.
Аслан извлёк из затворной рамы затвор, и оттирает его.
Я же снял длинную пулемётную пружину с направляющей. И пытаюсь счистить с неё налёт копоти.
- Ну, давай третий.
Встали. Не чокаясь, осушили по бокалу.
Аслан вновь погрустнел.
- Знаешь, а ведь тогда, в войну, я думал, что наше Солнце закатилось... - вдруг произнёс он.
Аслан не любит рассказывать и вспоминать о войне. Но сейчас, в компании близкого человека, после нескольких бокалов хмельного вина, ему захотелось выговориться.
Закурил.
Задумчиво стряхнул пепел с сигареты.
- Знаешь, Макс, я ведь до сих пор не могу понять, почему началась эта война. - его глаза стали ещё печальнее - Понимаешь, вон, в Чечне, там понятно, там русских чеченцы выгоняли, выживали, убивали. Дудаев хотел сделать мононациональное государство. Но мы-то никого не трогали! У них было всё: должности, деньги, власть.
Мы ведь никому не мешали! Нам просто нужно было жить. И всё.
Мы никого не трогали. - ещё раз повторил он - Хочешь жить здесь - живи! Мы бы только рады были!
Эти горы, это море, это небо - всё для всех! Мы только рады, если кто-то мог бы разделить наше счастье!
Аслан задумчиво затянулся почти истлевшей сигаретой.
- Знаешь, нет плохих наций - есть плохие люди. Мы и с грузинами жили в мире. И в те времена наше Солнце всходило - ты понимаешь меня?
У них было большинство руководящих должностей. Они здесь не бедно жили. Они здесь были хозяевами. Но мы не были против - сам знаешь.
Мы видели впереди только счастье. Мы надеялись на счастливое будущее. Мы видели рассвет этой земли. Мы уживались со всеми. Сам знаешь, это землю называли "маленький СССР" - столько народов делили с нами нашу радость...
Я завершил оттирать пружину, и перешёл к крышке ствольной коробки.
Смазать бы тут всё... Да и вообще, неплохо было бы произвести полную разборку со сменой смазки... Но ни инструмента, ни масла...
Аслан наливает ещё по бокалу.
Закурил ещё одну сигарету. Затем, сделав пару затяжек, погасил.
- Когда Гамсахурдиа начал толкать бред про мононациональную Грузию, мало кто из нас верил в такое.
Но потом этот человек пришёл к власти. И они его поддержали.
Потом он упразднил автономию Осетии. И они его снова поддержали.
И это было уже страшно.
Но даже в 89 году мы не моги поверить, что нас будут пытаться выгнать с нашей земли.
Ну, давай, за родителей! - произнёс он тост, и мы вновь подняли бокалы.
- Кри-кри-кри - сверчат невидимые ночные насекомые.
- Трух-трух-трух-трух - "павлиний глаз" сорвалась со стены, и улетела во тьму.
- Ай-ай-ай-ай - завопили в чёрном чреве ущелья шакалы.
Изгрызенная луна, жёлтая, как головка сыра, выкатилась из-за тучки.
Небо. Вечное и бездонное, перемигивается с нами глазами звёзд.
Дневная жара спала. И над миром разлилась, словно тёплый чай, бархатная чернота.
Уже не жарко. Но и не прохладно.
Тепло. Хорошо.
- Давай ещё по бокалу? - предлагает Аслан.
А я чувствую, как сильнее и сильнее хмелею.
Хмелеет и собеседник. И хмель помогает ему заглянуть туда, в самые потаённые уголки сознания. И вытащить оттуда то, что столь многие из нас прячут, не решаясь признаться себе, что да, к сожалению, это было.
Я опять переключаю внимание на чистку автомата. Пытаюсь выскрести остатки пороха, смешанные с маслом, из УСМ'а.
- Помнишь, какой жизнерадостный был Адгур? - Аслан вновь погрузился в воспоминания. - Он в "Шаратыне" мечтал выступать, как мама когда-то.
Папа крутился. Мы, помнишь, жили в бараке? Там он был, выше по ущелью. Папа ждал, что нам квартиру дадут в доме, который не достроили. Хотел новую обстановку сделать. Дамей ещё, как раз, только родился...
Мы уже не ждали чего-то страшного, когда Госсовет танки ввёл.
Я и Адгур в Латах были. Мама с Дамеем - здесь. Папа - в Москве по делам.
И тут - жбанкс! - Шеварнадзе войну начал.
Папа все дела прервал, бегом сюда.
Но самолёта уже нет. Поездом до Сочи приехал. Через границу пустили, а там...
Он только проскочил до Гагр, а там грузины десант высадили уже.
Он горами - к Гумисте. Там наши не пускают. Кричат: "Куда?! Если абхазец, убьют!"
Он тогда на том фронте и остался.
А мама здесь. Сначала всё мирно.
Грузины пришли, кричат: "Не бойся, мы не тронем."
Она успокоилась.
Но потом этих отправили на фронт. Другие на их место приехали. Поймали нашего соседа, кричат ему: "Показывай, где абхазы!"
Сосед с женою был. Она побежала, кричит маме: «Римма! Беги! За тобою идут!"
Мама Дамея схватила, и - в лес через реку. Он плачет, она его качает: "Не плачь! Не плачь!"
Два дня в лесу пряталась.
Вот за что это?! Мы же даже политикой не интересовались особо! Нам без разницы было, грузин, абхаз - лишь бы человеком был.
Понимаю, мужика они ловили бы. Мать с грудным ребёнком за что?
Аслан закурил ещё одну сигарету.
Странно, после войны в устной речи слово "кричать" часто заменяет слово "говорить". Как будто люди таким простым и странным способом пытаются донести до остального мира нечто. Что-то такое, что известно всем, но что эти «все» упорно пытаются не замечать...
- А папа после боя взял форму убитого грузина. - тем временем продолжил собеседник – Ай-уй, документы там... У него в отряде был волк один. Он волковал, как и что... Фотографии там переклеил. Там печать, мечать...
Командование отца отпустило.
Он взял форму, документы. И - через фронт за мамой.
Он грузинский отлично знал. Без грамма акцента говорил.
Его грузины останавливают, он по-грузински с ними волкует. И, короче, сюда пришел.
Днём спрятался, что бы никто не узнал его. А ночью за мамой в дом пришёл.
А дома всё побито, а её нет.
Он к соседям.
Они ему сказали, что в лесу она.
Он - туда.
Нашёл.
Мама видит, в камуфляже, испугалась. Дамея собою закрыла.
А он кричит: "Римма, это я, Толик!"
Она заплакала тогда...
Глаза Аслана заблестели слезами.
Но он не из тех, кто даст эмоциям перебороть себя.
Сделал ещё одну затяжку.
- Давай ещё вина?!
Я поддерживаю предложение.
Красное, словно кровь, вино плещется в стекле, играет в свете лампы… Будто бы даже в нём есть отголосок тех страшных дней.
Ночные звуки становятся всё тише и тише.
Серп месяца скрылся за горою.
Уже не слышно сверчков. Зато ветер доносит журчание реки.
Но вот и ветер стих.
Мир уснул. Вязкая, чёрная южная ночь опутала его, затянула в свою трясину.
И уже, кажется, ни звуки, ни движения не могут разорвать эти оковы.
Весь мир спит.
Лишь только ветви пальм покачиваются в фонарных разрывах ночи. Да на веранде небольшого частного дома горит свет.
И там, на этой веранде, два странных человека пьют вино, чистят запущенный автомат и ворошат прошлое. Поднимают из глубин памяти то, что нужно поднять, перетрясти, излить на свет. Хотя, кто знает... Может, лучше и оставить...
- А отец маму повёл на нашу сторону. - продолжил Аслан - Старался прятаться, что бы никто не узнал его.
До Гумисты два дня шёл - всё лесом, в обход домов.
А тут мародерства начались...
Да что я рассказываю? Ты и сам здесь тогда был.
Вот в эти первые дни войны я думал, что всё, конец. Нас всего сто тысяч. С женщинами и детьми. Ещё местные: русские, армяне много очень, греки, грузины некоторые даже - за нас пошли. Но всё равно, сколько мы выставить могли? И с каким оружием?
А у них... Они, наверное, отмобилизовать только сто тысяч могли бы.
Как Иоселиани, или Кетовани – не помню, кто, уже - говорил тут: "Мы убьем все сто тысяч абхазцев, даже если для этого погибнет миллион грузин!"
Ладно, он нас ненавидит. Но своих за что?
Тогда очень страшно было. Я вступил в ополчение. Без оружия, с ножом одним...
Я думал, что нас не станет. И биться надо только для того, что бы умереть в бою, а не опущенным на колени. В те первые дни надежды на победу не было. У них танки, самолёты, вертолёты, регулярная армия со снабжением.
У нас - полк МВД с "малышами" - "пятерка", который укороченный - да "сборная солянка" кто с чем.
А потом к нам пришли добровольцы.
Я помню, как ко мне подбегают, и кричат: "Казаки на помощь пришли! Некоторые с оружием!" - и так стало радостно. Мы - не одни.
Подолжение