Вечный ребёнок
Окончание
Предыдущая часть здесь
В августе жизнь разделилась на ДО и ПОСЛЕ.
Вот говорят: «Гром войны». Для меня война началась именно громом.
Жарким летним днём где-то там, за горизонтом, у моря, раздался гром. Потом он начал приближаться. Становился всё чётче и чётче. А потом в его гул вплёлись сухие трески выстрелов.
Спустя немногим три месяца я оказался в Москве.
Сейчас, когда вспоминаю те дни, дни войны, кажется, что это сон. Странное ощущение.
Войну ждали. Все, наверное, морально были готовы. И вошла она в жизнь, как ни страшно это звучит, естественно. Пришло то, чего боялись, но что подкатывало всё ближе, и ближе.
И лишь потом, наверное, спустя годы, я понял, насколько это было нечеловечески. Насколько это страшно, когда люди вокруг берут вдруг в руки оружие, что бы убивать друг друга. Потом я осознал, что это не правильно, когда видишь убитых, и это кажется нормальным. Не правильно, что без удивления смотришь на бронетехнику на улицах. Не правильно, что, приезжая с друзьями к морю, спокойно рассказываешь: «А вот тут сгорел БРДМ с экипажем. А вот тут…»Но это приходит потом. И потом это загоняется в глубины памяти. Потому что понимаешь, что ты, со своими непонятными многим взглядами на жизнь не такой, как окружающие.
Потом пытаешься не шокировать людей своим отношением к смерти. И потом пытаешься скрыть то, что многие твои увлечения, это просто подготовка к новой войне. И что детство когда-то было вот так вот обрезано. Раз – и всё.
Но когда накатывают жизненные проблемы, психика выпускает этого зверя из глубины сознания. Видишь себя, идущим с пляжа. И вдруг за спиной рёв двигателей БМП. И видишь, что машина несётся на тебя. И механик-водитель лыбится из открытого люка. И бежишь. А она не отстаёт. И друзья кидаются в рассыпную. И вихляешь, как заяц, по жёлтому песку, перемешанному с камешками, пытаясь добежать до спасительной насыпи железной дороги. И просыпаешься. И чувствуешь, как дрожат руки. И не можешь понять, почему тогда, в детстве, смеялся над этим.
И потом несколько дней ходишь, как чумной. И все мелочи жизни кажутся уже вовсе не мелочами.
И начинаешь вспоминать друзей и близких. И тех, с кем война только развела, и тех, с кем уже никогда не суждено увидеться. Да и не только тех, кого выдернул из жизни этот год. Короткий, и бесконечно длинный, год войны. Потом начинают вспоминаться все.

В августе, вернувшись в город, я Астика уже не застал.
Как-то, сидя у ручья, протекающего по нашему району, зашла о нём речь. И кто-то из ребят сказал: «Астик воевать ушёл».
И как-то это не вязалось с тем, что вот, ещё месяц назад, он готовился к пересдаче физики. А мы собирались с ним в горы ловить форель. А ещё вот, совсем недавно, играли верхом на лошадях в ковбоев.
Осенью 1993 года я получил от деда письмо. Среди его строк было написано: «Вчера встретил Астамура. Счастливый! Увидел меня, на всю улицу закричал: «Дядя Толя! А где Максим?» А потом: «Война закончилась! Мы победили! Понимаете! Ведь больше никто никого убивать не будет! Всё! Смерти больше нет!
Когда Максим приедет? Мы с ним это отпраздновать должны!»
Радуется. Он записался в дружину по охране порядка. Патрулирует улицы.
Скоро их расформируют. У нас восстанавливается милиция. Но в городе неспокойно. Иногда мародёрствуют. Но порядок уже чувствуется. Мародёров ловят.
Астик счастливый такой. Говорит, что, вот, теперь, после войны, поможет навести порядок, и досдаст физику. Он же перед войной её завалил. Я обещал помочь ему – позаниматься с ним. Но сейчас ему не до учёбы. Гордый, радостный. А всё тот же ребёнок.»
Я был рад. Представлял, как вернусь домой, и всё будет по-прежнему. Выберемся в горы. Будем ловить форель.
А потом, очень скоро, получил другое письмо.
И в нём были такие строки: «Вчера Астамур погиб. Говорят, несчастный случай. Неаккуратное обращение с оружием.»

На стажировке во время учёбы в военном институте во время стрельб один из подчинённых навёл в шутку на другого автомат. Я тогда единственный раз орал на пацанов из отделения, которым командовал. А они смотрели на меня, и не понимали, почему всегда спокойный Макс так реагирует на такую мелочь.
Астик с другом пришли с патрулирования улицы. Два вчерашних пацана, обожжённых войной. На плечах две одинаковых «пятёрки» - АК-74. Потёртые ложи, обшарпанные приклады.
Друг Астамура проверил патронник. Сделал контрольный спуск.
Его напарник, балуясь, «вытряс» патроны из рожка, на стол для чистки оружия, дёргая затвор.
Последний патрон плюхнулся на стол. Отцепил магазин. Положил автомат рядом с автоматом друга.
Время ещё есть. Заняться нечем. За окном слякотная осень с серой пеленой мокрой взвеси в воздухе.
Всё та же осень. Барышня - осень, только что завершившая свой бесшабашный пышный бал.
Вдруг взгляд упал на пневматическую винтовку, пылящуюся в углу сейфа. А там же и коробка с пулями.
Схватил винтовку. Зарядил. Выстрелил в ягодицу друга.
Тот принялся ругаться: «Ты что?! Очумел?! Положи!»
Но Астика это только раззадорило. Бегает по комнате, стреляет из разболтанной «тировушки».
Парнишка кричит: «Я сейчас в тебя из автомата выстрелю!»
- А вот и не выстрелишь!
- Прекрати!
- А вот ты поймай меня!
Напарник Астамура схватил ближайший автомат. Не понятно, случайно ли нажал на спуск, либо хотел попугать.
Но под руку попался автомат Астамура. С патроном, застрявшим в патроннике во время бесшабашного разряжания.
Эхом войны грохнул в вечерней тишине выстрел.
Кровь брызнула на стены оружейки.
Астик, захрипев, осел на пол.
Потом была «скорая», мчавшаяся сквозь пелену дождя по асфальту, изрытому траками танков и разрывами снарядов.
Потом была легковушка, куда Астамура, хрипящего простреленным горлом, укладывали, что бы везти навстречу «скорой».
И потом, когда перегружали из одной машины в другую, был приговор: «Не успели».
А потом была месть.
Родственники Астамура предложили парню, стрелявшему в напарника по дежурству, в трёхнедельный срок уехать из Абхазии.
Он не уехал. Следствие. Подписка. Да и некуда.
Что дальше было – доподлинно никто не знает. Прошло четыре недели.
Его нашли утром. Скрюченный, лежал он под столом, изрешечённым пулями. Рядом лежала мать, пытавшаяся закрыть собою сына.
Кто стрелял, была ли это месть – сказать не могу. Но и эти выстрелы разнеслись эхом прошедшей войны над морем, надо горами.
Это было эхо войны, которая не только заставила людей жить по жестоким законам кровной мести, но и дала оружие в руки несмышёлнным детям. Война заставила их встать в один ряд со взрослыми. Война заставила их потом, когда они думали, что смерти больше нет, патрулировать улицы.

Через три года после войны я поднялся в те места, где была наша дача.
Прошёл через пепелище, оставшееся от села Шромы. Мимо обгоревших остовов техники. По дороге, усыпанной гильзами и пулями.
Спустился к развилке у Каман, откуда когда-то мы с Астамуром начали наш первый совместный пеший поход до дачи.
Поднялся по раскалённой от жаркого солнца дороге до Развилки.
Будки нет. Справа дорога заросла колючей ежевикой. Слева – окопы и руины домов, где когда-то жили наши соседи.
В поле, там, где когда-то бегали с Астиком, тропинки не осталось. Да и сходить туда не решился бы – мины. Сапёры ещё не проходили.
Прошёл по длинной дороге в обход.
Ферма цела. Только крыши нет. А силосных башен не видно…
Вот развилка, у которой в первый раз мы стояли вместе с бабушкой, и гадали, в какую сторону идти.
А слева в кустах лежат упаковки от ПМН. А ведь там, в стороне от дороги, мы с друзьями, когда-то запускали воздушного змея.
А вот и дом.
К калитке не подхожу. Там, из размытой кучи щебня, выглядывают несколько ПМД – знакомые, подымавшиеся сюда до меня, видели их.
Да и калитки больше нет. Как и дома.
Война унесла и его.
Иду по дороге вдоль участка. Туда, где был перелаз.
Вот отсюда мы с Астиком начинали своё путешествие к водопадам.
Вот тут должно быть дерево… То самое, которое хотели измерить…
Интересно, какое оно?
Но дерева нет.
Лишь огромный, в несколько охватов, кусок ствола, изувеченный и исковерканный взрывом, лежит в стороне от дороги…
Не измерю.
Да ведь и Астик об этом тоже никогда не узнает…

Вот такие воспоминания принесла мне вчера барышня – осень. Вырядилась в багрянец лесов. А потом скинула его, как ненужную обузу. И вместе с жухлой листвой смахнула пелену с памяти.
Ну что же, бесшабашный друг Астамур, спи спокойно. Вечный ребёнок, который мечтал и жить вечно.