Ретро-детектив 2 - (5)
Начало Предыдущая часть

Ко мне приблизился Мамонов: - Позвольте предложить вам руку, г-жа Авилова. За столом мне досталось место рядом с незнакомым молодым человеком, одетым в серый сюртук и черный галстук. В его внешности было что-то байроническое: кудри, зачесанные на виски, капризный изгиб губ. Он коротко представился «Иннокентий Мефодьевич Карпухин. Я племянник Сергея Васильевича» и тут же отвернулся. Пурикордов сидел слева от меня, и я облегченно вздохнула: будет хоть с кем-то перемолвиться словом – разговаривать с надменным «Чайльд-Гарольдом» мне что-то не хотелось. Подошел, извинившись, Сергей Васильевич Иловайский, высокий, представительный мужчина с холеной бородой и бакенбардами. Костюм по моде начала века, кафтан в талию и белые панталоны, безукоризненно очерчивал его фигуру. Холеные пальцы украшал массивный перстень с печаткой. Он поцеловал Марину и сел рядом с ней. Два места напротив них оставались свободными. - Ну, что ж, начнем, пожалуй! Этого момента ждали все присутствующие за столом. Пурикордов поднялся с места и постучал ложечкой о край бокала. - Дамы и господа! Прошу внимания! Позвольте мне сказать от всего сердца те слова, что рвутся из души, - и, повернувшись к Иловайским, сидевшим во главе стола, произнес:

Не мастер я слова плести,
Подвластны мне лишь скрипки звуки,
Я обреку себя на муки
Коль не сумею донести
И свой восторг, и восхищенье,
В сей очень редкий день рожденья.
Прими, Марина, мой сонет!
Желаю жизни сотню лет,
И красоты, и вдохновенья,
Любви, здоровья, наслажденья,
Ведь ты отмечена судьбой,
Пребудет счастие с тобой!

- Браво! Браво! – захлопали гости. Польщенный Пурикордов раскланялся и сел на свое место. Зазвенели бокалы и я отметила про себя, что шампанское у Иловайских отменного качества.
- Вы сами сочинили? – спросила я на ухо скрипача. – Очень мило!..
- Бросьте, дорогая Аполлинария Лазаревна, - усмехнулся он. – Стишок этот я взял из «Письмовника на все случаи жизни». Мне не под силу двух строк срифмовать. Изменил Алину на Марину, вот и все искусство. Попробуйте лучше вот это фрикасе из утки с грецкими орехами. Чудесно, доложу я вам.
Да и все остальное было не хуже. На столе, между пирожками с раковым фаршем и выпускными яйцами в раковинах стояли супницы кузнецовского фарфора, в которых зеленел суп из шпината, подернутый золотистым жирком. Воронов, сидевший напротив, налегал на телятину и паштет из рябчиков, а его жена уткнулась в тарелку и щипала крылышко перепелки.
- Разрешите за вами поухаживать, г-жа Авилова, - вдруг обратил на меня внимание Карпухин. - Рекомендую вот эту кабанью ногу, фаршированную каштанами. Здешний повар готовит ее мастерски - не раз пробовал. Прежде чем забить, кабана откармливают желудями с кулак величиной. Деревенские мальчишки собирают по окрестным лесам и приносят на скотный двор.
- Спасибо, Иннокентий Мефодьевич, обязательно отведаю.
- А вас не спрашивали при приезде, какое вино вы предпочитаете? – спросил он. – Здесь так принято. У дядюшки великолепный винный погреб.
- Он достался ему вместе с особняком? – спросила я. – мне известно, как трудно собрать хорошую коллекцию. Мой отец, адвокат Рамзин, научил меня ценить тонкие вина, и я уже отдала должное шампанскому. Чудесный вкус!
- Сергей Васильевич сам собирал, бутылка к бутылке, - в голосе Карпухина послышалась нескрываемая гордость. - Посмотрите, какой выбор вин на столе.
Действительно, выбрать было нелегко. Иловайский с размахом приказал выставить на стол все, чем богаты его запасы: мадера в пузатых бутылках, марсала, шато д’икем, холодное токайское самого высшего сорта.
- Дядюшка пьет вот только это вино, «Херес-Массандру», - показал мне бутылку Карпухин. – В прошлом году купил партию в Ливадии, у Сербуленко. Вам говорит о чем-нибудь эта фамилия? О! Это великий винодел, по словам Сергея Васильевича! Из крестьян, между прочим. По мне, так оно несколько сладковато, я предпочитаю хорошую водку, но дядюшка в восторге. В будущем году снова в Крым поедет закупать. Говорит, раз царь эти вина пьет, то и ему они по вкусу. Монархист...
В голосе Карпухина прозвучало неодобрение, но я не стала обращать внимания. Зато племянника услышал Сергей Васильевич:
- Кеша, скажи мне, гостям понравился винный подвал? Ты предлагал дегустировать?
- Да, дядюшка, всем очень понравилось, - наклоняясь ко мне, прошептал: «Так понравилось, что когда мы ушли из подвала, то не досчитались Гиперборейского, он решил остаться там жить. Так Перлова пошла и вытащила его за шиворот. Решительная дамочка!»
Постепенно гости оживились, разговоры стали громче, трюфели, огарнированные жареными мозгами в сухарях, сменились цельной форелью в белом соусе. Иловайский с Вороновым пустились в пространные рассуждения о древесине и производстве бумаги, о дешевых перевозках по железной дороге и акцизных тарифах. Слушать их было неинтересно, но они не обращали на общество за столом никакого внимания.
Пурикордов отвернулся от меня и занялся певицей, Воронова так и сидела молча, только теперь она смотрела перед собой, уставившись в некую точку позади меня. Я почувствовала себя неуютно: ем я мало и уже вполне насытилась, а поговорить было не с кем.
- Не забудьте, Алексей Юрьевич, - раздался звонкий голос Марины, - после того, как Онегин вас убивает, вы не падаете, как рогожный куль, а аккуратно ложитесь. Не то вы мне всю мизансцену испортите. И к огням рампы близко не подходите. Не то упадете и обожжетесь.
- О, моя повелительница Марина Викторовна! – пылко отвечал ей Мамонов, - Ради вас я готов, как Джордано Бруно, войти на костер из огней рампы и там петь «Куда, куда вы удалились?..»
- Прекратите паясничать, г-н Мамонов! – нахмурилась моя подруга, и золотой обруч на ее лбу сполз до переносицы. – Я впервые выступаю в роли театрального постановщика, а вы путаете мне все карты, вместо того чтобы помогать и исполнять все мои указания!..
- Слушаю и повинуюсь, - ответил молодой человек и так наклонился, что чуть не угодил носом в тарелку.
От охватившей скуки мне захотелось поучаствовать в разговоре.
- А кто будет играть Ольгу? – спросила я, и после моего вопроса в воздухе повисла напряженная пауза. Почувствовав, что сказала что-то не то, я попыталась исправить положение: – Если нужно, я сыграю, туалет на мне подходящий. Только скажите, с какой сцены начать.
- Замечательно! – наконец, отреагировала Марина, но ее оживление выглядело неестественным, каким-то наигранным. – Я тебе писала в письме, что Татьяна – это моя роль. Впрочем, Ольгу сыграть нетрудно – будешь смеяться и махать веером. Согласна?
Не успела я кивнуть, как неожиданно в столовую вошла девушка и направилась к Иловайскому. Гладкие русые волосы были заплетены в косу и уложены на затылке. Я не увидела цвета ее глаз, так как они были опущены. Она куталась в пуховый платок, накинутый на платье светло-голубого цвета, украшенного по подолу вышитыми фиалками. Ее поддерживала под локоть пожилая дама в чепце с оборками.
- А вот и доченька моя, Олюшка, - протянул к ней руки Иловайский. – Подойди, сядь рядом со мной. Давай я тебе налью капельку токайского. Оно сладкое, как мед, и очень полезное. Будешь?
Девушка присела, так и не поднимая глаз. Дама в чепце прошла к другому концу стола и устроилась рядом с Гиперборейским.
- Ну что, Аристарх Егорович, - громко произнес Иловайский, продолжая прерванный приходом девушки разговор с Вороновым, - дашь мне бумагу по хорошей цене? Или к другим заводчикам обращаться, посговорчивей? Или ты забыл: у меня большие связи на железной дороге, перевезут тебе товар по самому низкому тарифу, если со мной в долю войдешь. И лес, и бумагу – всё, что пожелаешь! Про телушку, что за морем, помнишь? Как бы не прогадать!..
- А чего ж не дать, ежели на хорошее дело, да с прибылью, - степенно ответил Воронов. – Наше дело торговое, вложил капитал, покрутил его хорошенько, получил обратно, да приварок к нему.
- Да вы, милейший Аристарх Егорович, - засмеялся Карпухин, - Адама Смита на досуге почитываете. Так совсем экономом заделаетесь!
- Это вам, молодой человек, по роли вашей театральной положено его читать, да Гомера с Феокритом бранить, а мы сызмальства привычные к такому образу мыслей, безо всякого Смита.
Мы с Карпухиным переглянулись – не прост старик, как кажется, и я поинтересовалась у Иловайского:
- Сергей Васильевич, и давно вы интересуетесь железной дорогой?
- Ох, давно, - засмеялся он, вытирая салфеткой пышные усы. – С младых ногтей тянуло. Помню еще те времена, когда крестьяне, на паровоз глядя, крестились и называли его бесовским вымыслом, вслед плевались. Публика по чугунке ездить боялась, особенно по мосту через Волхов, а искры из паровозной трубы жгли им лицо и одежду.
- Как это? – удивился Мамонов.
- Вагоны были открыты по бокам, а впереди паровоза везли органчик с механической музыкой. Он наигрывал что-нибудь веселенькое.
- Зачем нужен был органчик? – спросила я.
- Чтобы пассажиры, сидящие в открытых вагонах, не пугались. Да и селянам показать, что не все так страшно. Только крестьяне бежали прочь от паровозов. После того, как между Парижем и Версалем произошла катастрофа с пожаром – поезд с рельсов сошел и опрокинулся прямо с насыпи, благородная публика долго еще московский тракт со станционными пожарскими котлетами предпочитала. Поезд-то из Москвы в Петербург, почитай, больше суток шел - тридцать часов! Очень утомительно.
Слушать Иловайского было безумно интересно. Он рассказывал сочно, наглядно, густым баритоном, и я не удержалась от очередного вопроса:
- Сергей Васильевич, а для чего вы бумагу покупаете? Решили от железной дороги отойти?
Иловайский аккуратно положил в рот кусочек телятины, прожевал, отпил вина из широкого бокала и ответил:
- Известно ли вам, Аполлинария Лазаревна, что-либо о праве родственников на владение рукописями?
Он пристально смотрел на меня, в серых глазах плясала искорка, а губы, спрятанные в холеной бороде, скривились в сардонической улыбке.
- Расскажите, если это, конечно, всем интересно. Я с удовольствием вас послушаю.
- Прежде всего, хочу спросить у вас, да и у моей супруги, кажется, вы вместе учились в женском институте, не так ли? Проходили ли вы на уроках изящной словесности поэта Пушкина? Или, может быть, вам маменька читала его сказки в детстве? Про золотого петушка или о рыбаке и рыбке?
- Представьте себе, нет, не читала и не проходили. К моему великому стыду, о том, кто такой Александр Сергеевич Пушкин, я узнала лишь года три-четыре назад. И с тех пор полюбила его. Прочитала все, что только можно было найти и купить в нашем N-ске, - ответила я горячо. Я даже не страшилась того, что меня могут принять за неученую провинциалку, так мне хотелось поговорить о поэте, чьи стихи о любви я перечитывала одинокими вдовьими вечерами.
- Вот и я об этом! – многозначительно сказал Иловайский и потряс указательным пальцем. – А сейчас шагу нельзя ступить, чтобы о Пушкине не услышать! Его стихи даже товарищества картонажных фабрик издают. На оберточной бумаге, - его губы вновь исказила кривая усмешка. - А что уж говорить о солидных издательствах? На золотом мешке сидят! Чужими руками жар загребают!
- Но почему вдруг возник такой интерес, Сергей Васильевич? – спросил Мамонов, промокая губы салфеткой. – Жили мы столько лет без Пушкина, кое у кого он в библиотеках стоял, читали и его стихи, и о его дуэлях, так времени сколько прошло? Шутка ли сказать, пятьдесят лет, а то и больше. Сейчас другие властители дум имеются. Живые, между прочим...
- Уж не на вашего ли любимого Кропоткина вы намекаете, Алексей Юрьевич? – нахмурилась Марина. – Вы везде этого анархиста прославляете. А он против государя идет, к беспорядкам призывает. Нет уж, по мне лучше Пушкин. Как там у него: «Любви все возрасты покорны...»
И она со значением посмотрела на мужа. Тот улыбнулся и поцеловал ей руку. Мамонов нахмурился.
Иловайский с интересом посмотрел на молодого человека, словно увидел его впервые:
- Дорогой мой, а ведь это неверно, что Пушкин в свое время всегда был на вершине популярности. Его мог обогнать кто угодно. Хотя бы эпигон Бенедиктов. Будучи лет на семь-восемь моложе Александра Сергеевича, Бенедиктов не желал оставаться в тени гения и сочинял свои стихи в пушкинской манере. И знаете – преуспевал! Но время все расставило по своим местам. Где сейчас Бенедиктов? Ау! И нет его...
После такой вдохновенной речи хозяин дома еще более раскраснелся и, чтобы унять жар в груди, отпил большой глоток «Массандры» из бокала тонкого стекла.
– И все же, почему сейчас начали печатать, можно сказать, полузабытого поэта, и все им словно околдованы? – спросил Карпухин. – И не только все. Да и я, признаться, увлекся идеей Марины Викторовны и охотно сыграю Онегина, о котором несколько лет назад слышал лишь краем уха.
- Права, милостивый государь, закончились, вот и весь ответ. Наследники больше не могут запрет на публикацию наложить. Пятьдесят лет прошло и каждый может взять и печатать, а потом продать и прибыль получить, - ответил Воронов вместо Иловайского. – Не хотели родственники покойного поэта раньше разрешения давать. Даже от денег отказывались. Нет, и все тут! Потому что им царская лицензия дадена в знак особого благоволения! На пятьдесят лет.
- А я слышал, - вмешался Пурикордов, - в знак особого благоволения к вдове царь продлил им право на восемьдесят лет.
- Ну, о чем вы говорите, Александр Григорьевич? - засмеялся Иловайский. – И откуда все эти книги, всплеск популярности Пушкина, если срок запрета еще продолжался бы? Сам Александр Сергеевич надеялся лишь на двадцать пять лет прав наследников на рукописи, а вот государь-император Николай Павлович решил по-своему. Пятьдесят и точка! И если позволено мне будет заметить, заплатив долги поэта, государь поступил всемилостивейше, но совершенно не по-деловому.
- Да что вы такое говорите! – всплеснула руками дама в чепце с оборками, которая привела в столовую девушку. – Напраслину возводить на государя-императора!
- Да то и говорю, любезнейшая Елена Глебовна, - с плохо скрытым раздражением в голосе ответил ей Иловайский, - не долги Пушкина выплачивать надо было, а заплатить наследникам чуть больше за право государства на рукописи поэта. И печатай себе каждый сколько хочешь, только не забывай денежки в казну отстегивать. Тогда б не было перерыва в публикациях в течение пятидесяти лет, и государство обогатилось бы. Эта мысль мне пришла в голову давно, с дюжину лет назад, когда довелось услышать речь Достоевского о Пушкине, Как ему хлопали, какие добрые слова произносил, словно о родном человеке! Да, сильна талантами земля наша.
- А вы меня, Марина Викторовна, анархистом назвали, - засмеялся Мамонов. – У вас супруг самый что ни на есть бунтовщик! Царя критикует. Будто государь-император должен себя вести не как властитель и отец народа, а словно он купец третьей гильдии и выгоду ищет.
- Да будет, будет вам, - всполошилась дама в чепце. – Побойтесь Бога, какие речи вы ведете!
- Все было, как будет, и будет, как должно быть... – вдруг протяжно произнес Гиперборейский, ни к кому не обращаясь, и снова уткнулся в тарелку, а жена Воронова осенила себя крестным знамением и прошептала: «Свят, свят».
За столом воцарилась мгновенная тишина, которую прервал хозяин дома.
- Я благодарен своей супруге за то, что она стала мне помощницей и другом в моем начинании, - сказал Иловайский, с любовью глядя на Марину. - Она загорелась идеей, пришедшей мне в голову, словно сама ее придумала. Все эти костюмы, что на вас, господа, театральный вечер, инсценировка, - заняли у нее уйму времени и сил. И я надеюсь, что вам понравится представление, в котором вы сами же и примете участие.
Мамонов повернулся к Марине и картинно похлопал в ладоши. Карпухин поднял бокал.
- Аристарх Егорович, - спросила я, возвращаясь к первоначальной теме беседы, - я так и не поняла, вы продали г-ну Иловайскому бумагу? Для чего? Печатать сочинения Александра Пушкина?
- И не только, - кивнул он. – Замыслы наши гораздо обширнее. Если бы вы знали, что сейчас творится в литературных и окололитературных кругах! Все словно с ума посходили. Экзальтированные девицы расцеловывают портреты Пушкина, дамы читают воспоминания его многочисленных любовниц, а господа - скабрезные бульварные листки с интимными похождениями поэта и описание его дуэлей. И то, и другое, разумеется, фальшивое.
- А есть такие, которые поэта читают, а не только портреты целуют? – осведомилась я. – Что-то в вашем описании я не видела истинных почитателей творчества Александра Сергеевича.
- Конечно же, есть! – горячо возразил мне Иловайский. – И вот для них мы собираемся издать неизвестного Пушкина.
- Как это? Еще одного?
- Нет, ну что вы, Аполлинария Лазаревна, зачем нам еще один Пушкин? Второго такого нет и не будет! Вы представляете себе, в какие места вы приехали? Здесь все помнит его, дышит им. Тригорское совсем недалеко, Михайловское, Вульфы-Осиповы, могила Анны Петровны Керн. И этот дом на горе, который я купил совсем недавно, вполне вероятно, имеет отношение к поэту. Меня не покидает уверенность в этом.
Особняк долго стоял нежилым, и говорили даже, что здесь водятся призраки. Я произвел полную перестройку дома, в чем мне помог уважаемый Аристарх Егорович, но никаких следов призраков мы не нашли. Но я ни в малейшей степени не сожалел, что купил этот дом. Однажды мне рассказали одну легенду, в которой, на мой взгляд, правды больше, чем вымысла. В ней говорилось о доме, на фронтоне которого высечен из камня герб. На нем изображается волк, стоящий на задних лапах в полный рост и со свитком в вытянутой вперед лапе. Девиз написан по-латыни: Ora et Spera - "молись и надейся". Над волком - боевой шлем, а на щите - три звезды, значение которых до сих пор не разгадано. Этот волк охраняет рукописи Пушкина, который он написал под диктовку архангела Гавриила. Да-да, не удивляйтесь, господа! Не «Гаврилиаду», запрещенную цензурой, – она была написана молодым Пушкиным просто из-за того, что его переполняла любовь к жизни! Поэт просто записывал речи архангела и был его проводником в этот телесный мир. А «Гаврилиада» уж потом была написана, не смог он сдержать тайну откровения и заменил ее бойкой фантасмагорией.
Проникнувшись этой мыслью, я объездил окрестности и нашел пустынный особняк, на фронтоне которого, под слоем штукатурки скрывался герб. И я немедленно купил дом.
Вскоре после покупки особняка я повстречал Марину Викторовну, и она оказала мне великую честь, согласившись выйти за меня замуж. Мы поженились, нанесли визиты соседям, и они нам подтвердили, что действительно: многие слышали эту сказку, но не могут что-либо дополнить. И я решил найти сам тайные рукописи Александра Сергеевича.

(продолжение следует)