"Говорят: "я" и "моя воля", как если бы это были два разные по объёму понятия, первое из которых превосходило бы и включало второе. Я могу пожелать того или иного, могу принять решение, а мог бы (тут вступает в игру сослагательное наклонение, величайший соблазн, предоставленный языком к нашему услаждению) принять и иное. Но что если изменить ракурс и переместить его с "меня" на "волю", поняв её как нечто отдельное от "меня", как нечто, "меня" порождающее в качестве остаточного образа? Потому что "я" состою не только и не столько из тех решений, которые принимаются волей, которую мне угодно в своём бесконечном ослеплении принимать за свою собственную, но в значительной мере из тех, которые существуют в моём воображении как возможные, тем самым подкрепляя иллюзию того, что я действительно, выбирая из многого, выбрал то, что было "по мне". На деле же никакого "меня" нет, есть лишь воля, и каждый её акт воления всегда один-единственный и в этом своём качестве истинный, как называем мы истинным предложение, которое соответствует положению вещей. "Истинное Я" -- то, которое полностью совпадает с волей, которая уже не понимается ни как принадлежащая ему способность, ни как то, что "мной" движет и управляет: оно без остатка растворяется в воле и теряет какое-либо собственное наполнение: там, где есть воля, нет никакого меня. Я воле совсем не нужно, оно возникает как помеха, но такого рода, которая не в состоянии помешать воле, а лишь создать замутнение, которым, в сущности, и является наше сознание. Любое препятствие воле происходит всегда извне, во мне нет ничего внутреннего, потаённого, никакой глубины, как бы нам ни хотелось думать обратное. Я всегда раздроблено, разделено, части его нередко вступают в борьбу между собой, но на действии воли это никак не сказывается. Подчас представляется, что тот галдёж, что части эти устроили между собой, они лишь для того и затеяли, чтобы смутить воды, в которых воля, неузнанная, с лёгкостью совершает своё движение -- но ничего не желает знать об этом сокровении, предназначенным не столько для неё самой, и даже не для другой воли, сколько для себя самого, для того, чтобы поддерживать видимость я для него самого. Мы думаем, что совершаем поступки -- и на этом держится вся система правосудия, любая нравственная система, всё то, что позволяет нам продолжать существовать, как ни в чём не бывало -- но не следует думать, что это происходит потому, что полезно воле: сама по себе она лишена какого-либо участия к собственной судьбе и конечный итог её всегда -- разрушение, воля сама по себе практически бессмертна, поскольку ничего не знает о своём конце, не стремится ни избежать его, ни достигнуть, потому что сама по себе является чем-то целым, не-дробным (в отличие от я) и, значит, в каком-то смысле уже завершённой, свершившейся"