Страх в потёмках оседает чуть ниже гортани. Я боюсь увидеть с вершины кургана вместо вида обширной долины дохлую корову. Я боюсь опередить полупустыню стать ею самой прежде моего появления в ней. Я хочу обогнать на велосипеде обновление мира. Это предложение какой-либо уместной ситуации, возможной в данной местности когда-либо. Я не предсказываю будущее дохлой коровы в рамках вечного возврата. Если в поле стоит дерево, значит под ним когда-нибудь, кто-нибудь уснёт. Я уже сплю под этим деревом и не слышу сквозь тонкую непромокаемую ткань, как на востоке формируется гроза. Люди могли бы вселяться в животных, но ни у кого не возникнет желания идти против ветра. Это вертикальные волны, пища плотоядному цветку, в бездонных глазах моих перепончатых. Есть ли прямой угол в них и не в полу и не наоборот корни на ширину моего шага. Воск, размазанный лимонным соком, на затылке, запах гербария, сияние, шкура хамелеона под потолком. Сквозь трезубцы фольги, в темноту выхода, на прощание силуэт печени на столе из плюща. Укрытые глаза мои стаей голодных клещей. Кометой из папье-маше повален лес. Основание мыльного раствора, страх надутый углекислым газом. Зубной порошок, лунный песок, окуклиться рыбьим жиром в оранжевом тумане. Печаль растворённых конечностей, высасывает костный мозг. В пищеводе баракуды засален и уютен мой сон. Я нахожусь на знакомой мне с детства улице. В мгновения надвигающейся катастрофы. Мой дед на моём велосипеде смотрит в белое небо. Я следую за его взглядом. По небу перемещаются гигантские космические корабли. Они тёмно-жёлтого цвета. Один выше всех самый широкий. А под ним несколько очень узких, как небесные паровозы. Но что-то идёт не так. В их мирном перемещении что то трещит и раскалывается. Я понимаю, что один из длинных космических кораблей сейчас начнёт падать. И он падает, как бумажный змей в исчезнувшем воздухе. Он старается похоронить меня под собой, падая кусками. Но я, уворачиваясь, думаю о дедушке. Успел ли он убежать. И когда я оборачиваюсь к себе, космическая конструкция падает на меня. Очень мягко и совсем не тяжёло. Потому что её склеили из картона. И я понимаю, что эти картонные корабли. И есть тот отвлекающий манёвр. Будто мы все одновременно покинем планету. Оставив их в одиночестве без боя и прочего. А весёлые люди просто прячутся чтобы сделать им сюрприз. В таком положении я не долго учился чревовещать. Осознав себя внутри кашалота, словно в самолёте без крыльев. Не много опечалившись тем обстоятельством, что летит он не совсем далеко. Как паразит из множества других подобных мне питавших своё тело потрохами морских млекопитающих. На вспаханном кургане, с палкой и мешком халвы, не встреченный ни кем, ни кем не поприветствованный. Деревня моего детства, казнившая своих стариков в угоду инопланетным шаманам в межсезонье расплодившимся в пруду птицефабрики. Я прощупываю клинообразные бороды статуй, стоя по пояс в плотоядных цветах. У меня не получается удивиться самозарядному револьверу найденному рядом с моей отстреленной головой . Наскальная живопись абсурдна, как истинный танец саранчи. И я пляшу, словно каблуками моих сапогов говорит любой астероид мечтающий опустынить нашу планету. Пропитавшись росой и вишнёвой смолой, я пускаюсь искать свой велосипед, спрятанный мной под стогом сена полвека назад. И местные дети научены гнаться за мной в догадках. Что это именно я надоумил местных брахманов разделить между собой то, что осталось от кашалота. Посмертный товарный обмен гораздо важнее, по моим предствлениям. Нежели предсмертный опыт. Или последнее совокупление перед концом света в любых галлюциногенных травах. Даю ли я самому себе уроки чревовещания, сидя на жёстком сиденье зала ожидания. Пред своим зеркалом я молчу. Но прохожие непринуждённо пытаются заглянуть в моё фиолетово-зелёное отражение. В отражение зелёного кота вцепившегося в моё плечо. Здесь плотоядный цветок проглотил кисть руки. Тёплый вечер ослепил мембраны оранжевым фонарём. В предгорьях туман и исчезающая в деревьях река. Как будто лотосы или два лебедя меж камышей. Далеко за обрывом средневековый собор запускает в космос бумажных змеев. Нарушение сказанного на ржавом листе покроет мою дорогу глубокими колеями вслед проливному дождю. Любой лес упрётся в пустыню. Я проползу мимо заброшенного колодца и не увижу тысячи пингвинов обитающих на его дне. Не поглажу волка стерегущего их. Ударом кожаного мяча я обрушу древние дворцы. Луна станет считать распластанным и наполовину поглощённым почвой всё. Что лишилось головы в послеобеденное время. Богомолы вынут своими чудесными руками белое желе из отверстий спящих под непромокаемой тканью. Секретное оружие конденсируется в непосредственной близости от слизистой оболочки моих мембран. Абсолютное спокойствие в плоском штопоре. Килограмм динамита в кишечнике плотоядного растения. В какой город перемещают моё тело два каменных колеса. Вся саранча бежит за мной. С разбега они подпрыгнут. Пшеничное поле обернётся плющом. Перочинным ножом распилю баобаб. Нижней челюстью откопаю метеорит. Дыханием осушу болото. В этом направлении белые меланхолики читают лекции о тайге. Меняя монеты с ликом минотавра на туши жареных баракуд. Как только высохнут детские платья на высоковольтных проводах. Рыбаки вернутся домой. Не очевидным способом осмотрев мои владения. Грунтовые дороги скроются под снегом. Зимние трамваи пустятся в ход. Машина времени вряд ли обгонит хамелеона. Обгонит своё отражение. С явными морщинистыми перепонками в количестве трёх. Умеющие болтать не останавливаясь. Я лишусь касты и отправлюсь в длительное путешествие. Набирая вес. Питаясь своей кровью. Высасывая костный мозг. Я сдохну коровой. Или вернусь в своё или чужое гнездо. В индейском жилище наперекор струям радостного дыма. Я буду хрипеть замыленным в агонии. В мешке проросшей клубники. На ветке этого дерева.