Великая утопия - ч.3
В СССР люди, как известно, были хорошие, но квартирный вопрос их испортил. Он портил их десятилетиями. И даже в оптимистичной Третьей Программе этот самый вопрос был назван "самой острой проблемой".

"КПСС ставит задачу разрешить самую острую проблему подъема благосостояния советского народа — жилищную проблему. В течение первого десятилетия в стране будет покончено с недостатком в жилищах. Те семьи, которые проживают еще в переуплотненных и плохих жилищах, получат новые квартиры. В итоге второго десятилетия каждая семья, включая семьи молодоженов, будет иметь благоустроенную квартиру, соответствующую требованиям гигиены и культурного быта."

Мало того, была обещана повсеместная электрификация, канализация и "в необходимой степени газификация" уже через десять лет. А еще через десять, как вы помните, все эти услуги должны были стать бесплатными.

Пересмотр жилищной политики случился несколькими годами раньше 22 съезда, - в 1957-м вышло постановление "О развитии жилищного строительства в СССР", в котором ключевой темой было искоренение коммуналок.

В 59-м году заработали первые домостроительные комбинаты и развернулось масштабное индустриальное строительство, результат которого жив до сих пор - это хрущёвки. Они были маленькие, тесные, экономные, но это были отдельные квартиры со всеми удобствами. И я отмечу, что в определенном смысле, это было лучше, чем сталинское жилье. И не только потому, что их было больше.

Слово "сталинка" вызывает образ сталинской высотки, дома на Набережной, образцово-показательных номенклатурных домов ("директорские", а позже - еще и "цековские"). Но жилье третьего класса, распространенное в промышленных городах и рабочих посёлках, представляло собой малоэтажные постройки с печным отоплением, дровяными плитами и клозетами с выгребной ямой. При этом в нем были 3х-метровые потолки, но обусловленные санитарной нормой - объемом воздуха на человека при плотном проживании.

В общем "система коридорная: на тридцать восемь комнаток — всего одна уборная" это про них. Хотя начало строки - "Все жили вровень, скромно так" - распространяется только на обитателей этих коридоров. Тут пора вернуться к трудам Станислава Густавовича Струмилина. Он был человеком старого большевистского закала, на момент публикации "Нашего мира через 20 лет" ему было 87 (он немного не доживет до ста) и идея отдельного семейного бытования в своем углу была ему не близка, хотя и проблемы совместной жизни в коммуналках он признавал и описывал в красках:

"Так, например, на уровне нищеты приходилось поневоле мириться многим и с таким типом общежитий, в которых в одной квартире ютится по нескольку семей, теснясь у одной и той же кухонной плиты, сталкиваясь перед одним умывальником, задерживаясь в досадной очереди перед уборной и растрачивая повседневно в этой тесноте и неизбежной склоке массу нервной энергии, душевной опрятности и моральной чистоты. По сравнению с таким печальным бытом перспектива получить каждой семье особую и притом вполне благоустроенную квартиру — с газовой плитой, опрятной уборной и ванной — представит собой огромное благодеяние. Но в какой мере при этом будут соблюдены все общественные интересы и принцип экономии, это еще не ясно."

Поэтому он принялся описывать жизнь коммунальную, какой она виделась в 1919-м году, со всеми ссылками на работы Ленина и Первую программу КПСС, - с общей кухней и столовой, с коллективным воспитанием детей с самого младенчества, в конце концов, на верхних этажах его идеальных "дворцов-коммун" располагалась ровно та же "коридорная система":

"Скажем, на втором этаже в одном крыле размещаются детские апартаменты, в другом — старики, нуждающиеся в уходе, и обслуживающий их персонал, на третьем этаже — квартиры в две-три комнаты для семейных, на четвертом — отдельные комнаты для каждого из взрослой рабочей молодежи и студентов".

А всё свободное время и семейная жизнь людей нового типа должна была находиться под неусыпным контролем:

"Однако это отнюдь не исключает необходимости самого тщательного присмотра и общественного контроля и за детским воспитанием, и за общественным питанием, и за общим культурным благоустройством в каждом таком домовом коллективе или потребительской общине грядущих дней. Будут ли для этого избираться специальные домкомы, наблюдательные советы и контрольные комиссии или возникнут иные формы общественного самоуправления, предугадать, конечно, трудно, но во всяком случае к участию в общественном контроле можно будет привлечь и лучших ветеранов труда, не теряющих и в пенсионном возрасте вкуса к общественной деятельности, и комсомольский актив, и всех других общественников, способных свободное время своих сограждан в домашнем их быту организовать так, чтобы оно было использовано культурно, с наибольшим эффектом и интересом."

С небольшими допущениями:

"Неплохо иной раз забыться и в молчаливом «одиночестве» вдвоем любящей брачной паре."

Под молчаливым одиночеством очевидно подразумевается секс, "иной раз".

Здоровый досуг детей дошкольного возраста выглядел так:

"Но требуется больше всего в этом возрасте движение, игрушки, утренняя зарядка под музыку, прогулки под барабанный бой и всякий иной ритмический трам-та-рарам."

Безусловно, совместное пение, чтение и прогулки под барабанный бой не являются обязательными для граждан, просто они сами этого захотят:

"Все индивидуалисты по призванию и воспитанию, а также прирожденные мизантропы-затворники и отшельники смогут при желании и впредь оставаться вне коммуны, на положении единоличников, отказываясь от всех бытовых преимуществ коммуны и сохраняя за собой полную свободу самообслуживания, свою индивидуальную кухню и полную на ней автономию собственноручно жарить себе яичницу и жить бирюками, по своему собственному вкусу. Но преимущества коллективного быта, все возрастая с приближением к условиям полного коммунизма, будут так велики, что отказываться от них даже среди бирюков слишком мало найдется охотников."

Академик Струмилин, воспевая радость коммунальной жизни, конечно, знал об опыте предшественников:

"Бытовые коммуны многократно возникали и в прежние, даже очень отдаленные времена. По свидетельству «Деяний апостолов», уже первые христиане пытались создавать общины, в которых у всех «было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее... и каждому давалось все, кто в чем имел нужду». Пытались и много позже жить такими общинами и верующие сектанты, и неверующие социалисты-утописты, но каждый раз эти попытки кончались полной неудачей. От всех подобных опытов не сохранилось ничего, кроме досадных воспоминаний. Устраивали такие опыты, между прочим, и толстовцы. Но сам Л. Н. Толстой, говоря о них, в 1908 году так расценивал их судьбы: «Сколько людей устраивались общинами, и из этого ничего не выходило. Сначала вся энергия уходила на внешнее устройство жизни, а когда устраивались, начинались ссоры, сплетни, и все распадалось...»

И тут же парировал, что мирные толстовцы-веганы и ранние христиане очевидно не были склочниками по природе своей, а значит, дело не в психологии человека, а в экономических причинах.

"Частная собственность и частные интересы, противостоящие общим,— вот что становилось яблоком раздора в этих ячейках и вело к их распаду. "

А вовсе не "досадная очередь перед уборной". Надо сказать, что у первых христиан с частной собственностью было не очень, хотя у них и очередей перед уборной тоже, думаю, не было. Струмилин предусмотрительно на это отвечает - да, они-то сами были сознательными коммунарами без собственности, но они были окружены "целым океаном чужой собственности и всеми соблазнами мятежных страстей и злостных интриг, ожесточенной рыночной конкуренции и товарно-денежных спекуляций в интересах овладения чужой собственностью и личной наживы" и даже приводит в пример Евангелие, не называя ни источник, ни имена действующих лиц (как это современно!) - один казначей предал маленькую коммуну из 12 человек за 30 сребреников.

Саму религию Струмилин относил к бездеятельному досугу на ряду с пивными, игрой в карты и лото, а также посещением и угощением гостей. Последнее меня удивило, потому что хождение в гости есть очевидно коллективное времяпрепровождение, может, там они поют песни или читают, а вовсе не играют в упадническое лото. Но пораскинув умом, я пришла к выводу, что за "гостями" скрывается бытовое пьянство.

Отказ от этих занятий помог бы сэкономить часы из фонда свободного времени. Будучи экономистом, Струмилин вообще рассматривал окружающий мир, как совокупность фондов. Тема экономии времени красной нитью проходит и у него, и у Кассиля, как вы помните.

"...вместе с тем во много раз сократились потери времени на религиозные обряды и прочие «требы» ветхого культа. Советская культура вытесняет его в деревне столь же энергично, как и в городском быту. И колхозники уже к 1934 году сэкономили по этой статье до 100 часов, а колхозницы даже до 143 часов в год."

Отставали, по мнению 87-летнего Струмилина, только старухи за 60:

"Сильнее всего эта приверженность к религии сохранилась у старух свыше 60 лет. И среди них выполняли регулярно церковные обрядности, по обследованию 1923 года, все 100 процентов, расходуя на это не менее 175 часов в год, а в 1934 году — уже только 48 процентов из числа опрошенных старух данного возраста."

Я рассчитывала, что в третьей части моих записок я уже перейду к Выводам (The Message!), но так увлеклась, что придется писать продолжение, которое следует....