Четыре частных соображения об известном персонаже
1. Шпатель верхнего мира

Многое становится на свои места, если дать себе отчет, что по целому ряду параметров доктор Грегори Хаус - не врач, а шаман. Колченогий социопат, большую часть времени он проводит, принимая снадобья и ожидая озарений. Больной его не интересует, поскольку в качестве объекта приложения для сил Хаус рассматривает непосредственно злого духа, - то есть болезнь. Именно со злым духом он взаимодействует, именно его старается удержать под контролем и выдворить вон, именно на него направляет боевой луч сакрального знания, зачастую рискуя жизнью при переходе между мирами (вспомним хотя бы нож в розетке). Пациент же - всего лишь несчастная жертва, ставшая уязвимой, скорее всего, в результате собственной глупости или неосторожности, и теперь стыдливо лгущая о причинах, по которым дух смог забраться именно в ее мягкое нутро. Для того, чтобы привязывать одержимого к лежанке, засовывать ему в рот амулеты, отирать пот у него со лба и бормотать наивные слова утешения, при шамане состоят бедные суслики. Их обожание и преклонение перед шаманом, а также страх перед доступной шаману магической силой и надежда когда-нибудь приобщиться к оной, удерживают сусликов в состоянии полуобморочной покорности.

Да, кстати, история про заражение Формана и Кэмерон во втором сезоне - типичная история о том, как непокорный дух, вырвавшись на волю, не был немедленно уничтожен, но в результате профессиональной ошибки шамана вселился в одного из подручных.

2. Почему доктор Росс и доктор Грин больше ничем не могут нам помочь


...
Одна из главных магических составляющих "Доктора Хауса" заключается, конечно, в том, что он существует на культурном пространстве, которое можно охарактеризовать как "post-ER". До ER "Доктор Хаус" был, надо полагать, невозможен. Во-первых, в ER и в сериалах-сателлитах (в т.ч., например, в полупародийном Scrubs) были отработаны, многократно обсуждены и выведены в расход (в качестве масскультурных сюжетов, естественно) разномасштабные гуманитарные стереотипы, связанные с медициной, врачами, болезнью, смертью и прочими элементами соответствующего смыслового пространства. Вместо того, чтобы пробираться сквозь них, стало можно заниматься более интересными вещами.

Во-вторых, - что гораздо важнее, - ER задавала крайне интересный дискурс болезни и смерти. Простыми словами этот дискурс можно описать коротко: "Все там будем". ER делала страдания плоти, лечение и последующий исход (тот или иной) элементами поточнго процесса, - что, кстати, полностью соответствовало специфике работы самого отделения. Пациент поступал в отделение с чем попало и при каких угодно обстоятельствах, обычно - в высшей степени ординарных. В отделении его лечил кто попало, - дежурный стажер или, случалось, уборщица, - поточным методом, стандартными приемами, с предсказуемым результатом. Если результат был положительным, то больной все по тому же конвейеру передавался в профильное отделение. Если же усилия и знания персонала оказывались недостаточными, больного скромно списывали в расход по раз и навсегда принятой процедуре. ER сделала наши болезни и нашу смерть безликими, лишенными индивидуальности, массовыми явлениями, - мы, доставленные в отделение пациенты, оказывались просто несчастными, подхватившими тот или иной тип смерти, и на нашем примере стажеры естественным образом учились распознавать эту конкретнуую смерть, чтобы в своей дальнейшей практике взаимодействовать с ней снова, и снова, и снова.

На этом вытоптанном унылом пространстве и возникает "Доктор Хаус" с его поразительной концепцией индивидуальности страдания, - и, что куда важнее, с присущим ему важнейшим важнейшим аттрибутом индивидуальной надежды. Оказавшись пациентами Грегори Хауса (кстати, в большинстве случаев переведенными под его опеку откуда? - правильно, из ER, из приемного, стало быть, покоя) мы, соответственно, оказываемся людьми, вырвавшимися из конвейера. Под конвейером тут подразумевается не последовательность обслуживания пациента в больнице (хотя мы счастливо выпадаем и из нее), но куда более неприятная последовательность: "болезнь-больница-лечение-смерть". Грегори Хаус создает у нас ощущение, что этот порядок, - а может быть, и какой-нибудь бругой, более высокий и менее доступный человеческому разуму устрашающий порядок, - может быть счастливо, магически нарушен. Марк Грин и Даг Росс, по большому счету, могли сделать для нас только одно: помочь нам умереть достойно. Их достойные методы, достойная этика, достойные постные мины способствовали этому достойному занятию, и для девяностых "умереть достойно" значило очень немало. Но девяностые трагически закончились осенью 2001 года, и в последовавший период мы с интересом осознали, что ни малейшего желания умирать достойно у нас больше нет, - мы хотим жить, вашу мать. И доктор, который взламывает нашу квартиру, предлагает начальству провести аутопсию на живом пациенте, не верит ни одному нашему слову и оскорбляет наших родственников, но при этом гарантирует своим недостойным поведением, что вместо достойной смерти мы получим обратно собственную недостойную жизнь, полностью нас устраивает.


3. За что мы так хорошо к нему относимся


За то, что он оправдал наши худшие подозрения. Мы всегда знали, что врачи - самоуверенные гады, считающие себя и.о. Господа Бога; мы всегда подозревали, что при таком легком доступе к лекарствам они должны жрать вещества из списка "А" пачками; мы чувствовали, что мы их бесим; мы не сомневались, что они убеждены, что мы все врем; мы были уверены, что они говорят о нас гадости за глаза и называют нас обидными кодовыми кличками; а в особо неприятных случаях мы ясно понимали, что интересуем их, в первую очередь, как занимательный биологический материал. Все это заставляло нас леденеть от страха, потому что ставило под угрозу наше здоровье и нашу жизнь. Но Грегори Хаус сделал нам два бесценных подарка. Во-первых, оправдавшиеся подозрения переносятся куда лучше, чем панические фантазии. А во-вторых, - нет, нашей жизни ничего не грозит: наоборот, именно эти качества врача, оказывается, обеспечивают его уникальную профпригодность. А поскольку мы, как уже говорилось, теперь хотим жить любой ценой, мы готовы отзываться хоть на "мерзкого земляного червяка". Да, и, кстати, нам очень надоело чувствовать, что эти люди в белых халатах неоспоримо лучше нас. Наконец-то перед нами стоит этот хмурый гоблин, и мы прямо-таки чувствуем, что мы гораздо, гораздо лучше его. По сравнению с ним мы просто Даг Росс и Марк Грин, вместе взятые.


4. Why It's Never Lupus

Потому что по мере того, как даже СПИД теряет стигму "социальной болезни" (в рамках медленного, более чем двухсотлетнего процесса разделения понятий "болезнь" и "божья кара"), мы твердо приходим к одному важному убеждению: чем бы мы ни болели - мы не виноваты. It just can't be autoimmune.
It simply can't be us.

источник-snorapp@lj

читать полный текст со всеми комментариями