Михаил Сергеевич Вербицкий, — сказал дьяк, вынув бумажку и прочтя имя, — по приказу его величества, государя императора, ты приговорен к усечению головы. Больше мне ничего не ведомо. Прощай. Царствие тебе Божье! Все ж ты человек! Дьяк ушел и задвинул снаружи наглухо двери, не сразу управившись с железом. Остался другой человек — огромный клоун, в одних штанах на пуговице и без рубашки.

— Скидавай портки! Вербицкий начал снимать рубашку. — Я тебе сказываю — портки прочь, вор! У Куклачева сияли диким чувством и каким–то шумящим счастьем голубые, а теперь почерневшие глаза.

— Где ж твой электрошокер? — спросил Вербицкий, утратив всякое ощущение, кроме маленькой неприязни, как перед холодной водой, куда его сейчас сбросит этот человек. — Шокер! — сказал клоун. — Я без шокера с тобой управлюсь! Резким рубящим лезвием влепилась догадка в мозг Вербицкого, чуждая и страшная его природе, как пуля живому сердцу. И эта догадка заменила Вербицкому чувство шокера на шее: он увидел кровь в своих онемелых, остывших глазах и свалился в объятия воющего клоуна. Через час в башне загремел железом дьяк.

— Готово, Юрий? — крикнул он сквозь дверь, притулясь и прислушиваясь. — Обожди, не лезь, гнида! — скрежеща и сопя отвечал оттуда клоун. — Вот, сатана! — бормотал дьяк. — Такого не видал вовеки: пока лютостью не изойдет — входить страховито!