Провёл я сегодня два семинара: теория моральных ошибок, моральный аболиционизм и проч. Все говорили и говорили, а мне и рта не давали раскрыть. После занятия подошла одна девочка и удивила меня тем, что попросила дать интервью про "Последний патрон". Откуда дети знают эту музыку и слушают же! Вот как проект Игоря Жевтуна отозвался в душе народа. И я туда попал со своими декламациями (так что будет и мне, старичку, почёт и уважение). А в хорошей я там компании! - Дмитрий Колоколов, Игорь Гуляев, Джексон и Аркадий Кузнецов.

ЧТО БЫЛО В МОЁМ ЖУРНАЛЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД. Мирослав Бакулин про снег. Там и про меня, вороного коня, написал Мирослав Юрьевич. Так что будет мне земная слава!
СНЕГ.
Снегу, снегу, угенс, угенс. Ожидание снега и ненависть к нему. Когда осень еще оранжевая, желтая и местами зеленая, то она не осень, а лето. Осень – это голые деревья, сантиметр грязной жижи на асфальте и серые облака: мир после ядерной катастрофы. Снег всегда неожиданный, как ответ Бога на молитву. Если Бог долго не отвечает, это значит, что в сердце таится какая-то страсть, которая исцеляется этим ожиданием. Поэтому мы теперь ждем снега до нового года. Ждем его и готовимся ненавидеть его полгода, от октября до апреля. И вот ты проснулся и жмуришься. Запах сломанного огурца или арбуза, свалившегося со стола. Кругом что-то ужасно белое, сияющее как ризы Христа на Преображение. Преобразилось все кругом, белила снега добавлены во все краски мира и он продолжает идти большими белыми хлопьями, словно падают накладные ресницы снежной королевы. Но внутри снег остр, как разбитое зеркало. Все снежинки шестиконечные, и нет ни одной похожей, это синоним наших грехов, которые как песок морской. Снег выравнивает белесое небо и землю. Мир становится простором, беспределом, русский любит простор, только в нем он чувствует себя свободным. Снег никогда не белый, он синий в тени и оранжевый, желтый на солнце, холодный как перина и теплый как могила. Пьяному хорошо замерзать в сугробе. Помню, как мы с Володей Богомяковым поехали на камазе с двумя немцами-водителями покупать молочные сепараторы на оборонном предприятии «Полет» в Омске. По дороге нас остановили пьяные люди, у одной бабоньки был открытый перелом ноги, они просили нас подвезти их больницу. Их было трое: мужик и двое баб, все отчаянно и прекрасно пьяные. Меня оставили на дороге ждать. Было градусов тридцать мороза и снег синий, как сволочь. Для пролетающих спутников я оставил на заснеженном поле у дороги огромную надпись, протоптанную в снегу: «Вы над СССР». И стал замерзать, ребята чего-то задерживались. Вот тогда снег первый раз поманил меня своим теплым сиреневым пальцем. Я вспомнил, как в детстве мы барахтались в снегу, и тело горело от жара. Вспомнил игру в царя горы, когда кровь из разбитой губы сладко капает в снег, протаивает его, и как снег восторженно щекочет разбитую переносицу. В снегу очень хорошо драться и так вкусно заедать снегом разбитый рот. Тогда, маленький я остановился, отвернулся от друзей, которые сцепились в один клубок, и увидел лицо снега. Увидел, что он – живой. Ну, не то, чтобы как человек, а как грибы, когда радуешься, выходя на полянку, всю покрытую шляпками грибочков. Я посмотрел на живой снег, и вдруг во двор вбежали две собаки и стали, как дельфины нырять в наших сугробах. Они гонялись друг за другом, острыми мордами на скаку врезались в мягкое покрывало снега, на секунду исчезали и снова выныривали, крутили шерстью, снег летел от них фонтаном, во все стороны и с небес. Я смотрел на них, пока кто-то не ударил меня по голове и я упал в мягкий снег, лежал и чувствовал как снег тает на припорошенном лице. Потом я вскочил и бросился в нашу кашу-малу.
Так вот, я стоял в поле у дороги, где-то между Тюменью и Омском, в небе падучими звездами смотрели на мою надпись космические станции, в которых, прилипнув носами к иллюминатору, плакали пьяные космонавты, тоскуя о покинутом доме, отхлебывая водку из тюбиков. Их отделял от нас пустой и бездушный холод космоса, а меня, здесь на земле, поманил снег своим серебряным пальцем. Было часа три ночи. Я не знаю, о чем он шептал мне, замерзающему. Только я узнал его. Он был похож на водку, которой отпаивали меня вернувшиеся после спутники. Он был похож на баню с можжевеловым веником, из которой бросаешься в снег, его сухую колкость, когда в тебя вонзается тысячи можжевеловых иголочек. Он был похож на драку, когда кожа на лице хрустит своими хрящами. Он был похож на неожиданность, когда ты стоишь ночью под фонарем, поднимаешь голову и – щелк, – из ниоткуда, из ничего в кулек света вдруг влетают белые хлопья, которые делают темноту сиреневой – угенс, угенс…