|
|
Пишет kermanich (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} kermanich)@ 2006-11-28 09:53:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Мысли о Моравиа
Перечитываю «Письма из Сахары» Альберто Моравиа. Брал эту книгу с собой в Северную Корею и потерял где-то в пекинском аэропорту. А на днях нашел ее на букинистическом развале. Купил там целую подборку книг из замечательной серии советской печатной африканистики.
Тексты Моравиа служат очередной иллюстрацией к «Ориентализму» Саида. Это замечание справедливо как для описаний североафриканского Магриба – составной части исламского мира, так и для очерков из экваториальных французских колоний, вроде Берега Слоновой Кости. (Кстати, это квазиромантичное название блестяще иллюстрирует товарную, коммерческую природу европейского интереса к землям, «открытым» империализмом – в качестве новых рынков сырья и сбыта). Последовательный антифашист и человек левых взглядов, Моравиа пытается преодолеть колониалистский взгляд на жизнь и бытовую культуру африканцев. Однако, помимо своей воли, все равно смотрит на этот мир через призму старых культурных стереотипов европейца, отягощенного «естественным» чувством цивилизационного превосходства.
Перечитываю «Письма из Сахары» Альберто Моравиа. Брал эту книгу с собой в Северную Корею и потерял где-то в пекинском аэропорту. А на днях нашел ее на букинистическом развале. Купил там целую подборку книг из замечательной серии советской печатной африканистики.Тексты Моравиа служат очередной иллюстрацией к «Ориентализму» Саида. Это замечание справедливо как для описаний североафриканского Магриба – составной части исламского мира, так и для очерков из экваториальных французских колоний, вроде Берега Слоновой Кости. (Кстати, это квазиромантичное название блестяще иллюстрирует товарную, коммерческую природу европейского интереса к землям, «открытым» империализмом – в качестве новых рынков сырья и сбыта). Последовательный антифашист и человек левых взглядов, Моравиа пытается преодолеть колониалистский взгляд на жизнь и бытовую культуру африканцев. Однако, помимо своей воли, все равно смотрит на этот мир через призму старых культурных стереотипов европейца, отягощенного «естественным» чувством цивилизационного превосходства.
При этом, у Моравиа можно найти блестящие замечания – например, его описание пары немецких туристов, подростков из поколения 60-х, любителей демонстративно покурить марихуану на виду у черной прислуги. «Моя попутчица не только ничего, абсолютно ничего не знает о черном континенте, но и не хочет знать. Если я заговариваю о нравах и обычаях прибрежных народностей, она сразу утрачивает интерес к беседе и начинает шарить по горизонту небесно-голубыми и словно бы стеклянными глазами. Но если я завожу разговор о пище, о ценах, об удобствах, она оживляется... Кто эти двое? Мелкие буржуа, жалкие служащие (она сообщила, что оба работают в страховой компании), одетые под хиппи, или же они – хиппи, вынужденные оставаться служащими? Вопрос, повторяю, праздный, но он ставит нас перед другой, более широкой, и, возможно, более интересной проблемой. Чем был на самом деле так называемый молодежный бунт? Преследовали ли его участники цель выйти из рядов мелкой буржуазии или же, напротив, остаться в ее рядах, обновив ее однако, и усилив?»
Действительно важный вопрос, ответ на который особенно очевиден не в мятежных парижских аудиториях, а там, где задает его Моравиа – в глубине Третьего мира, задавленного экономическим и культурным господством неоколониализма.
