(НАЧАЛО)

ТОЛЬКО СЛЕД

 

1.

Прилажены запястья под жгуты:

«Господь храни Вас, анестезиолог!» -

Над марлей перегляд («С кем шутишь ты?!»).

И замелькал туннель, я им исколот,

закат цепляя за волосы в хрип,

гол под клеенкой (малость не отлип),

к водоразборке – клюв замерз орлиный –

скольжу ли, балансирую, скользя

натертою полосочкой - нельзя

не засмотреться в льдяные глубины

барахтаньем до темной смычки глаз,

до полыньи, где родинкой ожглась

Венера сквозь гармоний разбеганье –

живительное, звенное зиянье…

 

2.

Очнешься — пригласят, чтоб сообщить:

жемчужинку вертя, как часовщик, -

не заземлен последний Пиросмани,

шляп чемоданы у него слонами.

трубят на задних лапах, сам же – стоп,

и кадр в отвал, мангалу на растоп:

«Смотрел я Съезд. Монтаж мой - черепаший.

Крах царству царств от всей его параши,

я кончился и в лентах не найдусь…

Давайте же, простимся наизусть!

Блажен, кто призван любоваться тупо

на пятна жира в утлой ложке супа.

Мне, старику, за пазухой искусств

я в тягость сам, взбешенный, многогрешный,

пусть даже прав я». И добавив: «Пусть!» -

дым отошел от серых побережий.

 

3.

 

Еще незнаменитый, безбородый,

набрасывая «Исповедь» (свободой

тогда не дуло изо всех щелей -

без ОРЗ, ей богу, веселей!),

срок подхватил на первом курсе ВГИКа,

но выкуплен был хитрою роднёй,

под «Цвет граната» стряпают второй -

вязать метлу из проволок и лыка...

Себя «прелестным и невыносимым»

оттуда объявляя, полосат,

он семечко раскрыл шехерезад,

вставая и ложась под гнойным гимном.

 

…Вдоль горной речки — пахлава, кувшины,

бык повалился набок — и не встать,

украл, украл Европу, тряпки, власть,

мы их то выпускали, то крушили...

Теперь прогнозы все антициклонней,

упрямый дух отнюдь не посторонний,

репрессий ждет, дарящих огоньком

(с кавычками и без)…

 

А на Донском

стена плюща и мрамор с тенью хвои,

каменьев неразъемный ураган.

Мутнеет в нише сморщенный стакан,

Цветочков два с поминок чьей-то Оли.

Овал заиндевелый обкололи,

как гранями искрится радонит,

взгляд мартовский – проталины враскид.

Березу – брызни тень – и не догонишь,

а с Богом… Бог, он здесь, дыхни в него лишь,

разрозненное зеркало звенит,

где горизонт был – был, и раскорчеван.

(Таким вот днем и Ольгу взяли черным...).

 

4.

Я на отшибе рос, я ждал комет,

других училок не видать и нет,

беру, где сам собою подытожен

опереженный, где с дробильным ложем

не пьянствует песок и днищем вверх

бродяжины Васильева лодчонка

одышливому Фету с треском, звонко,

сквозь джунгли соловьев отпустит грех.

У черствых пней без чеков и квитанций

не забалуешь кольцами скитаться

а шилом если – р-раз! - и припечет,

айда же (званых дней наперечет)

леветь, да просто быть – в своем кругу ли,

в девятом, в тридевятом – гули-гули! –

 

ты шутишь? Как известно, раз на раз

и шутка из-за пазухи фугас

покажь врагу – и где он, враг? а впрочем

и яйца голубиные обочин

от языка на миллиметр, дразня,

подтают манной – он и был окончен

урок порыва из ежей в князья,

к Жар-Птице в Жар-птенцы!..

 

 

 

 

 

5.

…но для чего же

скамья волною и киоск сапожный

вахтанговскому терлись о подол,

зачем сукном экзаменов расцвел

тест на испуг: кто всех румяней, строже,

разбрасывая ноги далеко

из грубой синевы комбинезона

(«Лючией-Сантой» штрих на «Сулико»),

квадратики зачертит упоенно?

- Поехали готовиться? (Ого!)

Я Ваш портрет на кухне дорисую, -

Чертаново, час ехать…».

 

Кольцевую

как море, слышно. Сбоку, у плиты

парит картон в цветных мелках растертых.

«Во-первых, поедим». – «Ну, а в-четвертых?»

- «Омлет?» - Вы? Можно. – «Можно и на «ты».

- Ты рисовала? – Я. Но для начала

ответь ей, как тебе я отвечала».

 

6.

Диагональ картины – остров бурый.

Три… семеро на фоне золотом,

студеном фоне - голуби гуртом

облепят крышку люка…Тронь фигурой –

и сразу там...

Как с пенкой молоком

по горлу резануло, вспухший ком

(пузырь-громада) истончен, двоится.

Не личико – белёсая волчица

капуст морских податливо плотней,

а ближнее – рогатый муравей –

метнулась, незатейливее ила

зубная бухта – даром, что мелка

трясучая (для лязгов и кивка)

раскопана, покромсана уныло…

Но я спиной (да где ж резервы пыла

в ковчеге? – Ох, тяжел тебе ковчег!

- «Мой, это мой любимый человек, -

гася комфорку, Ольга ставит блюдо, -

«готово, я кормлю!» – как свечку в снег, -

но теплиться – и теплишься оттуда...

 

 

 

 

7.

Я чувствую себя картиною той кухни -

жесть - расходиться, что-нибудь да бухни.

Окошки запотелые – плита

в четыре Колизея синеглазых

шумит-горит, но истина не в газах,

вестимо, чем тусовка занята:

идея почвы, дзен-хлопОк с властями,

чернуха, членство, шансы на отъезд –

забей на все. А кто дымит – не ест.

«Быть можешь? Будь! А выдох мы растянем».

 

Радищевы, - тесней! Тесней к Баркову!

Находит юбку, ищущий подкову

и в неводе курант семейный блюз

пеленками подсушен духовыми.

(Жалея музу, гнали б да хвалили,

а от ума – умри! – не отобьюсь).

Сам, критик, сядь – мы скрестим по-индусски

взамен трех стен блатные три подушки,

с четвертою - дунь крепче – полетим!

«Смотри, смотри, как путь необратим,

и не от магий, не из тайных обществ

избранничество – чуешь, а не хочешь:

начал начало не приемлет ниш,

мы для того и встретились. Смотри ж –

 

8.

под потолок вздуваемые шторы

с фломастером пеналы зацепив

разматывают облачный залив

гребенкой вроде радужной опоры –

и уносись. Локтями, как на лыжах,

без напряжений — прядью от виска -

колечки свиста отстают слегка

от жеста в колебаньях неподвижных.

Внизу, размером конусной тиары

застенчиво пылят сверхвуковых

цветные сопла.

Удивленный вихрь

тасуя фильтры (все равно непарны),

как съехавшая маска – много ль их,

из подражаний слеплен позвоночник

горой тарелок – на одну одна –

держась собою сам же – тронь – струна! –

и трогали прикольнее, в непрочных

оттенках: «любопытство», «злая лесть»,

кадр групповой: мечтательно присесть,

и вот уже соскальзывают в прорубь

на оба локтя (очертаньем – голубь),

укол неся, рельефное клеймо:

«Привитый небу, грядеши камО?»

 

 

 

 

 

 

9.

Шипит кофемашина – ланч, Манхеттен,

подглазий складки, талия грузна,

фавор TV окуклен сном конкретным,

и негде пробу ставить – времена.

Пан Юстас (лайнер, «Боингу» двоюрод),

улыбку желваком утяжелив,

он в яблочко загадочно ленив

и бархатен. Так с кем и как воюет?

Вот с ним Поэт - аэропорт и шарф

кузнечика (семь пятниц на левкасе),

оценим ракурс в духе Куросав:

итак, они друзья? Ни в коем часе! –

сиамцы, но другие: звон-изъян,

шкала развертки – дважды океан.

Юн ум-талант, а все никак не женим,

оса рассвета в абразивной пене

впустую жалит синевы стакан,

кричи – не докричишься, зов незван

«За мной, кто любит!» - где же войско Жанн?

Пыль млечная над пропастью весенней.