Завершение

ЧАСТЬ 3

 

1.

 

- Отчество?– большелицый хирург в зеленом, торчащем колпаке, не спрашивал, а внушал, - Семенович? Как? Самойлович? Молодцом. Я уж не надеялся.

 

«Внушаемый» чувствовал себя обернутым несколькими слоями скотча. Хитрый же хирург просто знал ответ. Голенького переложили на каталку, запахнув толстой резиной. Лампы погасли, хирург стянул перчатки, за ним семенила свита. Каталка, повизгивая всеми четырьмя колесиками, заюлила по коридору. Хирург, мажорный, с широко расставленными, густыми глазами, плюхнулся в своем кабинете на диван с багетной окантовкой. Шесть часов. Для вырезания мегадолихасигмы предел. Постучали. Не вошел, а втерся в халате, наброшенном на среднего качества костюм, ровно таких же лет, но с выправкой, в меру обтекаемый сотрудник.

- Товарищ генерал-майор!

- Я у себя штатский, - отвернулся хирург к окну. Там висела серая чернота, - Вы все видели, детальку прилепили.

- Этого никто...

- Ассистенты, - перебил его хозяин кабинета, - не знают ее назначения. Признаться, как и я.

Он взлохматил и откинул фонтан шевелюры.

- Поручено представление Вас – если всё удастся…

- Да какие награды, теперь все в его руках, - хирург поднял указательный, красиво слепленный палец к потолку.

- На третьи сутки милости прошу. А сейчас я кое-что должен обдумать.

 

Оставшись один, лицом повалился на стол, как раненый медведь. Под гипнозом – известны случаи – человек себя выдает, а вот под «кубиками» - с помощью какого аппарата? Ноль движения – вдруг ровный глуховатый диктант – и самописец реагирует соответственной «пилой». Этот «наблюдатель» в толпе студентов спохватился первым, щелкнуло у него в кармане. Дозу парню на столе вкатывали по максимуму. Он еще что-то пожелал, типа, «Господь вас благослови!». А речь была монотонной, как позывной текст Гидрометцентра для застав и аэродромов. О каких-то будущих годах. О 60-х. С металлическими оттенками. С первого же осмотра помнил хирург этот голос. Чуть помертвелый, сдавленный сейчас, но явно того, кто был распят и под наркозом. Хирург сделал знак: работаем, до конца. На третьем часу в паузе доставили эту штуковину (вместе с запиской из АМН) – величиной с ноготь, японскую, как было сказано, пришлось прерваться. «Жучок»? Наощупь – что-то плотное, нашлепка, шайба, клейкая, как леденец. Удалось прилепить ее на один из швов толстой кишки (шов должен был со временем рассосаться). Шансов у пациента год без операции, гарантированных три–четыре с ней. А там вновь палец к потолку. За это время пластиночка вряд ли что усугубит. Но если б не приказали – не вплавил бы. Даже не приказ – мальчик (тридцатника нет – разве не мальчик?) поступил через Игоря (сын Игоря с ним дружил), а Игорь, - (Игорь Иваныч К., начальник Всесоюзного Угро), - был друг его, Главного армейского хирурга. На органы работал Игорь, их жучок. Смертника – а что умрет разрезанный, интуиция прям-таки ревела – в подопытное существо сейчас превращал он. Если бы не Игорь, не дрогнул с отказом. Руки работали отдельно, подавляя идущее откуда-то сверху осознание беспомощности. Знал это шаманство: вдыхать как можно больше в распластанный комок жил, вен и сочленений. Часа за два до зашивания «от живота» в гортань двинулось потоком: Николина, свиристенье в сумерках, спуски к реке, муштра бездетной Полины Галактионовны («Будущее начинается с прямой спины!» - заставляла утром окатываться ледяной водой и бегать по морозу); первой любовью, без помех перешедшей в счастливый брак (знал будущую жену чуть ли не с пеленок, на раннем снимке она полголовой выше, чулочки его сморщились, но – мужик мужиком, к таким прикипают), все, все врожденное, до стона отдавал в разворошенный кишечник, в странно сомкнутые губы – он как бы укачивал засыпающего плаксу-грудничка – с одной лишь разницей: сейчас его самого укачивала чья непонятно воля, он сам трясся на чьем-то плече, карабкался к шее, теряя концентрацию, впору бы и впрямь занюнить: отдаваемый ребенок вырывался на волю, а тот, кем пользовались, становился хозяином и опекал.

 

Что было нужно этому «штабнику» среди моих ассистентов? ИХ интерес (быстренько с «жучком» подсуетились) к чему? Все подстроено? Запись когда включена? Но меня зачем «разводить»? Слишком извилистый сценарий. Парня с приступом привезли на «Скорой» не ко мне. Затем Игорь предложил взять. Но спровоцировать приступ? (А откуда знаешь, мало ли у НИХ игрушек разработано?). Хорошо, зачем? Значит, за привезенным давно наблюдали? Опять лабиринты. Два выхода: «объект» либо специально подводили к нужной точке, либо каждого подловит налаженная сеть, не больно-то и разбираясь: попался - служи. А я? Ломать, все на хрен ломать! И дружбу с Игорем тоже? Ты кто, Сахаров? Глубоко зашло дело, аж до князя Ясное Солнышко, академик – так, мелочь! И ты на посылках, на тебя и свалят: извини, брат Шляпников, пардон, Крышуев! Но разве, знай все, ты б не взялся за операцию? «Жучка» не вшил бы точно.

 

Думал редко, точнее сказать – отдельно, как сейчас, думал редко. Только в работе, на страшной скорости, автопилотом. Думать в покое было страшней. Обнажалась почва бунта. Органы, паразитарно вшиты в страну своего псевдослужения – швы давно размылись – придет ли время отдирания мертвой кожи? – резать и сшивать – вот миссия, сшивать и резать, в этом ты ювелир, а смерть придет – поддакивал отчаянному внуку мануфактурщик- дед (увел себе барышню, из дворянок, от какого-то военспеца, инженера, дорос до контр-адмирала, битого сначала при Ежове, после войны же - битого под раздачу «ленд-лизных» отношений, «за контакты с идеологическим противником») – помирать будем. Ну, это еще … надвое..., скальпель держу, – придет ли, а звать, по крайней мере, не собираюсь.

Так он, сдутый, каким себя не помнил, словно бы учась плавать на боку – не спать! не спать! – чувствовал щекой сукно стола. Жесткий дедовский диван и не располагал ко сну, просто в бою – госпиталь же, да и вокруг все армейское – оберегает реликвия – хотя бы диван, как ваксою начищенный, но вроде иконки.

А месяца через два, если что-то будет мешать парню (возможны спазматические реакции) положу вновь и чертову штуку нах ... Право наблюдать пациента мое. Пациент, между прочим, пожизненный.

На сегодня все отменяю. Последний тур футбола – само собой. Биллиардная в ЦДЛ – туда же. Домой и в ванну.

 

Звонок застал его блаженно текущим по столу, с полуобугленным, ярким глазом, где все замысленное состоялось и успокоилось.

- Ну, как, оттаял? – Игоря, видать, уже проинформировали, - прислать машину?

- Я свою отпустил, ты же знаешь, после тяжелых пешочком люблю.

- Ничего, подхватим, где-нибудь на Чкалова. И к нам, на дачу.

- Давай в субботу, Иваныч.

- До субботы проснется?

- Переведем в палату, сможет вставать. Я бы не спешил.

- Тем более. «Мартель» твой ждет.

- В субботу, Игорь. Сейчас отойти надо помедленней.

- Жаль. Я тут сюрприз приготовил, но всему свое… ты прав. Ладно, будь поосторожнее.

 

Странное последнее слово зависло у двойных рам и улетело в теперь уже черную черноту.

Хирург с отлежанной щекой (от сукна как будто борода росла быстрее), слегка крякая, приподнялся, два легких шага вокруг стола – был почти что невесом. На перекидном никаких записей на завтра. В сейфе всегда пятизвездный «Арарат». До чего же невесом – только сейчас, перед уходом и вспомнил. Без лимона, две стопки – одна за одной. Никакого эффекта, кроме тепла, разумеется. И не надо никакого.

Перед реанимационной дежурил «новичок», - тоже был в свите – глаза выдают. (Уже и охрану поставили). Незнакомый недобро улыбнулся, то есть, полагая, что улыбнулся приятно. Все по инструкции. Уже и охрана. Пить все-таки надо больше, а то коньяк не берет, «Старка» не берет, спирт – гадость, пищевод как бы залит мастикой.

На улице любимая его ноябрьская сырость. До снега ходил без шапки (если не требовалось напяливать папаху) спортивно, упруго, подсвистывая галкам на тополях. Мерзлый грунт хорошо пружинил. А сразу за воротами парка – ледок, накатанная полоска – разбежался и заскользил, чуть не упав на спуске. Маршрутом этим до Садового пользовался в последний раз уж и забыл когда. Но главное – дышится, дышится. Не отдам этого бедолагу! Хоть сотню бугаев ставьте – швы я снимаю! И от лоботомии упасти бы надо.

«Дерсу Узала! Расхрабрился! чего тебе мало?! – адмиральская кость! Контр-адмиральская. Моря, вот чего! Воздух морской, а море отнято».

За поворотом простучал трамвай. Медленно ехала какая-то серая «Волга» – уж не за мной ли?! На черную уже не тяну? Едет, едет крыша… Нет, два денька полной отключки. Хотя бы субботу. Как обещался Игорю. Ненужный будет разговор. Он сам первый не начнет. А и я не начну. Да, сюрприз. Что за сюрприз? Ружье? Или еще один «Фауст» – для коллекции (собирал все издания, все когда-либо изданные переводы, особенно нравилось, как это по-испански звучит – «испанский» Мефистофель не в пример фривольней и глубже фрицевского; дошел до легенд и всяческой о них литературы), а ружье… ружье имеет свойство стрелять без предупреждения, не дожидаясь третьего акта.

 

- Мужчина!

Особа в короткой шубке двигала у рта раздвоенными пальцами.

- Не курю, - бросил, исподволь отмечая фиолетовый лак на узких ноготках и начало груди, не стесненной, но и не выставленной а-ля «красные фонари».

- Да? – искренно удивилась особа. – О-о!!

Наконец-то она его разглядела. И без стеснения прильнула к руке, обвив своей, встав рядом и пытаясь шагнуть в такт, смешно переступая.

- Эй, коза! - от выступа стены отделился «колобок», оставляя позади двоих помощнее.

- Скорее, скорее, он меня убьет!

- Я-я!!!… к-к-кому-у…!

«Колобок» сгреб шубку пятерней в районе позвоночника, и владелица едва не упала, еще крепче прильнув к хирургу той самой грудью.

- Понравилась девочка? -

 

Хирург высвободился из лиан и азартно, с полуоборота на приставалу дохнул: - Дз-з-з!

Повел подбородком: … А не то… отойдешь….

- Командир…

- Мне повторить?

- Ну, если коза с тобой…

- С ним я! Он - мужчина. Руки видишь?

 

Девушка развернула большую ладонь хирурга, вчитываясь в пересечение линий, потом вдруг провела по ним губами – он покорно ждал, пока губы насытятся, а она все водила и водила, челночила.

 

- У него «пушка». Не поворачивайтесь! – зашептала в ухо.

И не поверить было нельзя. Если бы не предостережение Игоря. Уж слишком совпадений много на один вечер.

 

- Эй! – голос у амбала был как бы в песке.

- Отойди, - шепнул хирург той, которая предупредила, и резко ее оттолкнул, оставаясь в позе, когда вот-вот попросят «руки за голову».

- Ты бы парень – извини, что фамильярно – знал, с кем дело имеешь. «Пушку» скинь.

 

И выждав, чиркнул немыслимым сальто, сбивая амбала с ног (трюк был оттренирован в том же подвале, где и стрелять учился).

Из пистолета не успело полыхнуть – сунул трофей во внутренний кожанки – выбрасывать куда? Все на виду, хотя и фонари едва теплятся.

 

- Связываешься со всякими, - буркнул девушке, неистово тащившей его на противоположный тротуар и за поворот.

- Пойдем? – она стала тихой и преданной.

Хирург почувствовал, что ухмыльнуться не выйдет.

- Ты гэбэшник? Только пойдем скорее.

Она вновь обвила его левую руку.

- Хирург я, - ответил хирург.

- По национальности? – как-то близко-близко ввернула.

- Жена-а-тый... – не дожидаясь ответа.

Что-то в ней мерцало цыганское.

 

- Женатый.

 

- Да. И очень ее люблю.

 

- Бывает же! И давно?

 

- Э-э...

 

- Наверное, столько не живут. Ладно. Только не бросай сейчас, ладно?

 

Довоенной кладки дом, перемазанный несмываемыми следами ремонта, выглядел, как и все дома той эпохи, лагерником на поселении. Вечная оборона. Эффект усиливала тщедушная лампа в «наморднике» на пятом, кажется, этаже – выносной, советского конструктивизма, лифт оказался временно декоративным. Зато утопающая в сухих цветах прихожая благоухала джунглями тепла. Не зажигая света, девушка повисла на шее опустошенного шестью часами борьбы с отростком, который уже покоился в казенном растворе, готовый к лекционным смотринам.

 

- Ни о чем не думай.

- Гитара твоя?

- Где? Господи, ты видишь в темноте? Ты еще и кот?!

- Есть грешок.

- А медведь медведем! … Я сейчас!

- Нужен телефон! - крикнул ей вдогонку, выпрастываясь из тяжеленной куртки, тяжелее обычного (пистолет все же весит).

- Заходи, теперь можно!

 

В комнате было несколько ламп, любовно и небрежно-любовно завешенных разными шалями - по углам и на низком столике, типа ломберного, у тахты

- Я его вырубила. Не бойся. Ты ведь ни разу не обманывал жену. Верит и пусть верит. Ну, слушай.

 

Она обняла гриф, подбородком почти касаясь центральных струн, и пахнуло дачной эстрадой в прилипших листьях, с куполом – отголоском планетария - томной Плевицкой, томной и затертой до несчетных подскакиваний иголки на вираже. Только текст был смелее – о каких-то пущенных с холма горящих колесах, о Венеции, ее горизонтальных зеркалах, над которыми летишь, а это зима, непонятно где, очень окраинное, домашнее, нерасколдованное, подавленный и преображенный плач.

 

- Остановись, - попросил, - нельзя так много. Все твое?

- Нет. Я сама не пишу. Писала раньше…

- Стесняешься?

- Выпьем? Ненавижу портвейн. Пить ненавижу. Будешь?

- Бесполезно. Бесполезный перевод продукта.

- Тебя не берет, я знаю. И что сегодня у тебя удача большая – знаю… Генерал, старенький…- она погладила щетину, садясь к нему на колени, как в седло, и упала, потершись о шею и основание ключицы.

- Старенький, - повторил хирург, ошарашенный и цыганством, и своей опустошенностью, находясь как бы в кометном хвосте спетого только что.

 

Строчка впаялась: «Приближается время наших ранних смертей» - чужая играющим детям, Венеции, холму с колесами, а ему – возмутительно чужая, но ведь самое ненужное – чирк! – и запоминается. Делая тебя слабым.

 

- Шел-шел, (какие же у тебя роскошные…- она погладила волосы) - и напоролся! Врать приходится?

- Ради работы.

- Значит, - она вздохнула, - я никогда не смогу работать.

- Ты поёшь. И картины эти, как я понимаю…

- … не мои. Не-а!

 

- Ты меня сегодня спас?

- Парня спас. И то, на год – самое большее …

- Вида крови не боишься, - значит, добрый.

- Добрый…, - он махнул куда-то, - мясник-резектор…

- Нет! – она закрыла ему свежей ладошкой рот, - Я к тому, что все равно нельзя. У меня… ну, ты понимаешь… Хотя… Бог дал, Бог взял.

- Час поздний, - он приподнял ее за талию, как будто готовясь подкинуть.

- Не уходи – она опять на него упала горячим сугробом, - побудь без этого, ну, просто. Я свет погашу.

 

Метнулась – и все три лампы умерли.

Только сейчас он обнаружил, что под ногами ковер, а с улицы что-то слабо сигналит.

Совсем уже легкий, как бы обесточенный, подошел к высокому окну, к ее закинутым на шею рукам и щекотке шепота в самое нутро:

- Я думала …, а ведь вправду - следят…

 

Да. Значит, с головой все в порядке тогда, на улице.

Слева от их подъезда, за газоном притаилась – вроде она ни при чем – ёкнуло – интуиция просыпалась всегда некстати - «Волга», та самая, что «показалась».