Ходил в Консерваторию. Слушал Цемлинского. Очень хорошая музыка. После Цемлинского играли Брамса, и казалось, Брамс какой-то по-плохому наивный и неискренний [хотя это, разумеется, совсем не так; просто за 50 лет музыка и то, что в музыке сильно изменилось]. Осталось послушать еще Карла Нильсена.

[А моя мать, которая в последний момент пошла вместе со мной, сказала, что Цемлинский - это дегенеративная музыка [и в этом она солидарна, конечно, с нацистами]; еще она сказала, что странно, что исполнительница не пела, а все время как-то неприятно взвизгивала] и пришлось ей растолковать, что это так должно быть, потому что это [катастрофическая] такая музыка. Брамс ей, видите ли, гораздо ближе; она сказала, что когда она в пела в хоре Дунаевского, то они никаких Цемлинских, Малеров, Эймлеров и проч. и в помине не исполняли, потому что музыка должна быть светлой и доброй, а не мрачной, страшной, экспрессивной и истеричной.]
...
Тут некоторые обвиняют меня в страшной мизантропии. Но вот как, интересно, не стать мизантропом, во-первых живя в циничном и мизантропическом государстве [существуют ли немизантропические государства, конечно вопрос еще тот]; и [во-вторых] как не быть мизантропом, когда, например, в метро, лишь стоило мне высморкаться, женщина, усевшаяся рядом, в целях профилактики гриппа достала из сумки две дольки чеснока, засунула их себе в рот и начала смачно их пережевавыть, чавкая, и дыша чесночным запахом прямо мне в лицо?