Сегодня было бы 90 лет моему отцу. Он умер, не успев состариться, в неполных 66, накануне разгара перестройки.  Не застав ее, а затем Ельцина, Интернета, мобилок и открытых границ. Думаю, все это он бы принял с легким сердцем. Но как раз сердце-то и не выдержало первого и единственного инфаркта. Он был открыт, общителен, активен, по наивности считая себя вечным и панически боялся болеть, оглядываться на прошлое. В довольно узкой области прикладной науки у него было много учеников и я не знаю, что стало с этой школой сейчас.  Помешанность на своей лаборатории не мешала ему любить жизнь и многое от меня было скрыто за его подчеркнутой эмоциональностью урожденного одессита и харьковчанина. Если короче, я поздновато понял, насколько мы нуждались друг в друге, точнее - он во мне и эта часть недоданного, хотя последние лет 6 я старался помогать чисто психологически,  остается невостребованным и все более тяжким грузом. Самая страшная нежность - нежность задним числом. Она же и самая неизбывная. У меня вряд ли выйдет реконструировать момент, когда в вагоне послевоенного метро, где-то между  "Новокузнецкой" и "Соколом" он заприметил будущую маму, проехал несколько лишних остановок и она его не отшила. Интересовала ли его, напористого материалиста, судьба? По крайней мере, вслух он этого не говорил. Но разве бывают риск и предпримчивость отрывны от некоей молниевидной вспышки в сознании, безусловно данной и тут же отнятой, как будто все только почудилось? Папа, ты не мог бы мне подарить больше, чем она.  Я не продолжил твоего дела, но эта вспышка во мне.  И я знаю, что этот мир не окончательный. Прости меня, ладно?