Cо вторым напарником (еврей селезневоподобный) — мужик лет так 45, полный, в меру солидный как-то — пришли в контору, выкатили пушку и стали стрелять на мосту охрану, старикана какого-то. Палю, а они как-то двигаются не особо. Не катило, спросил заряды картечные — мне какой-то тип в парике 17-го века сказал: „Да тут они должны быть!“ и из-под лавочки в публичном парке выкатил три-четыре ядра. Замесили в мясо, в курятину. Кто-то предложил мясца взять. Потом тетка говорит: „Ну да, чо поделать“, жена что ли, взял я пакеты с лимонами-леденцами, с апельсинами и какой-то желтой веретенью с розовым сверху. Она заметила: „Эти-то – самые вкусные“.

Потом пришел – а это ванная, говорят „Абрамович вас арестовывает, потому что ООО „Клад“ согласилось долг заплатить, и заплатило – а вы тогда-то и начали палить“. Расстроились, я боюсь, что нас вязать начнут. Я спрятался в туалете. Зашли два голых. А, да, публичный туалет, не винтить меня. Потом куча детей, беспризорников зашли, они поняли, что ныкаюсь, говорят – щас тихий час, мы по кроватям, сказали подвернуть штаны, положить на себя полотенце и лечь на трехъярусную кровать, посередине. Лег на кровать, подтянул штаны. Подвернул, лег как-то между другими. Говорят, придет воспитатель. Лежим, значит, пацанов десять так-то вот. Каждый рассказывает, как мажет оранжевым вокруг губы и брови, историю должен рассказать. А я вижу, как они малюют свой портрет как бы. Моя очередь – я как девушка стал, ну т.е. вижу ее, деперсонизировался и рассказываю, как, мол, трахнул кого-то. Так — быстро, кратко, чтобы не выпадать из общего фона. Потом передаю Иван Алексеичу и вижу, как он жестко пишет карандашом по стене „Союз советских социалистических республик“, рассказывает что-то про революционную обусловленность, которая должна стать нормой жизни общества, как он выражается. Потом утро и я смылся что ли.