tapirr

Помню, как тогда объявили о смерти А.Д., и я пришёл в училище в чёрном костюме. "Национал-патриот" Миша ухмылялся и говорил: "Ты что, в трауре?"

Потом я ходил прощаться. Очередь ко гробу академика растянулась на много кварталов. Сотни тысяч человек стояли несколько часов на улице. Был мороз, и на следующий день я почувствовал, что простудился.
it

Священник Георгий Чистяков

Памяти А. Д. Сахарова

из книги "В поисках вечного града"

«В этой церкви не только Пушкин венчался с Натальей Николаев­ной. Там венчались и мои папа и мама. А маленьким мальчиком меня во­дили сюда причащаться», - эти слова произнёс Андрей Дмитриевич Саха­ров в разговоре со своим старым приятелем и однокурсником по универ­ситету М. Л. Левиным, показав ему из окна машины на храм Большого Вознесения у Никитских ворот в Москве.

Это было за несколько дней до его смерти - 8 декабря 1989 года, в день похорон С. В. Каллистратовой, «адвоката, много лет защищавшего всех несправедливо преследуемых». Удивительно, но меньше чем за не­делю до смерти, «на пороге как бы иного бытия» Сахаров, уже совсем прозрачный и словно заживо теряющий свою плоть, вспомнил о том, как в детстве он ходил в церковь и причащался. Причём было это во время бе­седы не, к примеру, с о. Сергием Желудковым (с которым он был знаком) — по принципу cum nauta de ventis, то есть «с моряком о ветрах», как го­ворили римляне, а с ироничнейшим агностиком Михаилом Львовичем. Вот почему это замечание кажется особенно серьёзным.

Софью Васильевну отпевали в церкви Ильи Обыденного на Осто­женке. На отпевании, во время которого поминался и Анатолий Марчен­ко (см. здесь и здесь), умерший ровно за три года до того дня - 8 декабря 1986 года, был и Са­харов. «Как хорошо, - сказал он Левину, - это поминальное объединение Софьи Васильевны и Толи!.. Оба они... "за други своя"». Андрей Дмит­риевич процитировал Евангелие от Иоанна (15. 13):

«Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».

Ровно через не­делю, когда Сахарова заочно отпевали в Елоховском соборе (это было за день до похорон, в четыре часа дня), сотни собравшихся там людей, разу­меется, ничего не зная об этой фразе, вспоминали именно этот евангельский стих.

Иллюстрация: А.Сахаров в детстве

Об отпевании Софьи Васильевны рассказывает и другой однокурс­ник Сахарова, Акива Моисеевич Яглом, который тоже был в этот день в церкви: «Андрей сказал, что в первый раз присутствует на полном цер­ковном отпевании и этот обряд ему нравится (икак-то это по-человече­ски"), затем он вспомнил похороны моего брата, где сын брата вместе со своими друзьями читали над гробом еврейские молитвы. Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и тёплым». В те дни многие спорили — имея в виду, что обычно Сахаров в церковь не ходил и о своей вере никогда не говорил, — уместно ли было это очень неофициальное, но всё же отпевание в кафедральном соборе. Теперь, прочитав воспоми­нания Левина и Яглома, я понимаю, что оно было не только уместно, но и необходимо, ибо явилось как бы логическим завершением разговора, о котором пишет Левин в своём очерке «Прогулки с Пушкиным», и тех пе­реживаний Андрея Дмитриевича, на которые обратил внимания Яглом. «Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и тёплым».

Слова «за други своя» во время отпевания не читаются. Это значит, что Сахаров просто вспомнил их тогда на паперти Ильинского храма. А что касается той любви, больше которой нет ничего на свете, то сам он был действительно переполнен ею. В самом деле, вряд ли в России конца XX века был человек смелее и мужественнее, чем этот болезненный и хи­лый, абсолютно невооружённый интеллигент. Один из младших коллег Сахарова, Борис Комберг, писал в своих воспоминаниях: «Люди безжало­стно относятся к своим пророкам. А пророки - на то они и пророки, чтобы понимать и жалеть людей, помогать им и указывать им путь, сжигая се­бя...». Жалеть можно по-разному. Можно как-то свысока и, главное, со стороны (такая жалость, возможно, и вправду унижает), но можно жалеть и по-другому - «сжигая себя», заболевая от боли за другого. Именно так жалел каждого Андрей Дмитриевич, у которого не было какого-то своего особого круга друзей и соратников: его другом сразу становился всякий, кто попадал в поле его зрения и нуждался в его участии.

Сахаров всегда кого-то защищал, всегда вставал на сторону слабого и при этом никогда не рассчитывал заранее, хватит у него на это сил или нет. Так, когда Горбачёв позвонил Андрею Дмитриевичу в Горький, что­бы сообщить, что ему разрешается вернуться в Москву, он тут же обра­тился к генсеку с требованием освободить всех до единого узников совес­ти. «Всех их нужно освободить», -твёрдо сказал Сахаров и затем напом­нил своему собеседнику о том, что на днях в чистопольской тюрьме погиб Анатолий Марченко.

Андрей Дмитриевич представляется мне христианином действия. Он никогда не отчаивался, никого не боялся и, непременно прислушива­ясь к мнению каждого, всегда слушался только своей совести. Пытаясь в эти дни, через 10 лет после его кончины, увидеть Сахарова глазами его друзей, не могу не вспомнить ещё об одном человеке - об Олеге Всеволо­довиче Кудрявцеве, с которым Андрей Дмитриевич вместе учился в школьные годы.

«Олег с его интересами, знаниями и всей своей личностью, - писал Сахаров в "Воспоминаниях", опубликованных в журнале "Октябрь", -сильно влиял на меня, внёс большую "гуманитарность" в моё миропони­мание, открыл целые отрасли знания и искусства, которые были мне неиз­вестны. И вообще он один из немногих, с кем я был близок. Мне очень горь­ко, что я мало общался с ним в последующие годы». Олег Кудрявцев стал историком, специалистом по античному миру, работал в журнале «Вест­ник Древней истории», где редактировал публиковавшиеся там переводы античных авторов с греческого и латыни, и умер очень рано - в 1955 году. Он был не только беспартийным, но и верующим и никогда не скрывал этого. И вообще не боялся говорить о советской системе всё, что он о ней думал. Тонкий, но, разумеется, никогда не публиковавшийся поэт, в сти­хах, посвященных памяти своего отца, похороненного в Москве на Вве­денском (иначе Немецком) кладбище, Олег писал:

Здесь сойтись из бесчисленных стран

И в единой ограде лежат

Лютеранин, сыны латинян,

Православный и с ним реформат.

Разве здесь не великий пример,

Что должны быть едины уста

У людей всех народов и вер,

Всех, кто следует слову Христа.

Сахаров прямо говорит о том, что был близок с автором этих строк. Это не случайно. Сахаров же всё время говорит и о том, как важно, чтобы люди понимали друг друга и видели главное, что их объединяет. Конечно, мировоззрение Андрея Дмитриевича не было конфессиональным, но Бог жил и действовал в нём каким-то особенным образом. «Модные сейчас рассуждения о глубокой религиозности позднего Пушкина Андрей не принимал всерьёз», - пишет М. Л. Левин. Поэтому говорить о «глубокой религиозности» Сахарова было бы и неверно и, главное, нецеломудренно. Однако как его друг, православный Олег Кудрявцев, так и Андрей Дмит­риевич, казалось бы, агностик, знал, что важнее всего «следовать слову» Того, Кто некогда сказал Своим ученикам: «Не бойтесь». Невооружённая смелость Сахарова для нашего столетия - это одно из главных проявле­ний той силы, что совершается в немощи, силы, в которой людям являет Себя Бог.