Когда-то в этих землях жило множество людей, и никто из них не знал ни нищеты, ни горя. Каждый возделывал свой участок земли и получал с него столько, сколько было нужно для безбедной жизни. Земля в этих краях была плодородной и давала по два урожая за год, а то и по три. Каждый селянин держал в хозяйстве коров, овец и коз, пару-тройку лошадей, чтобы их можно было запрячь в повозку, и множество кур, гусей и уток. У каждого был сад, где росли фрукты, и огород, где росли овощи. Вокруг деревень стояли леса, снабжавшие жителей грибами и ягодами, блестели озёра и текли реки, полные рыбы, и лежали бескрайние степи, чистые и свободные.
     Необыкновенно мирная и счастливая жизнь протекала тогда в деревнях,и никому из тамошних жителей даже в голову не приходила мысль о переезде в город. Наоборот, многие горожане, измученные бюрократией и выхлопными газами, жаждали переехать в какое-нибудь маленькое уютное село, чтобы там припасть к сокам матери-природы и насладиться тишиной и покоем. И каждого, кто приезжал к ним жить, крестьяне радостно встречали и выдавали ему свой кусок земли, потому как земли было вдоволь, и она ничего не стоила. А города оставались только потому, что надо же было где-то стоять большим заводам и университетам, да и чиновников тоже надо было где-то держать, чтобы те не набрасывались на первого встречного. Так и сложилось, что в городах люди жили лишь по необходимости, а в деревне – по доброй воле и на радость себе самим.
     И вот однажды в одну из таких деревень пришёл человек. Человек этот резко отличался от всех тамошних обитателей. Он был немыт и нестрижен, вместо одежды на нём висели какие-то неопрятные лохмотья, а тяжёлый взгляд его блуждал, словно ища что-то выхватить. Он ходил, пошатываясь, от одного дома к другому, пока не остановился перед домом одного весьма уважаемого крестьянина. Крестьянина этого все односельчане уважали за ум и трудолюбие, а самое главное, за беспредельную доброту, ибо он никогда за свою жизнь никому не делал зла.
       Пришелец взобрался на крыльцо и со всей силы заколотил кулаком в дверь. Хозяин дома открыл дверь незнакомцу и с улыбкой поприветствовал его. Затем спросил его, чем он может ему помочь.
     – Я голоден, – глухо ответил пришелец.
     Добрый крестьянин, не задавая лишних вопросов, впустил гостя в дом и накрыл стол. Тот сел за стол и, не поблагодарив и даже не вымыв руки, принялся есть и пить. Ел он очень жадно и быстро, заглатывая еду целыми кусками, и очень скоро на столе не осталось ни крошки.
     – Мало! – рявкнул незнакомец, тряхнув лохматой головой. – Давай, хозяин, тащи ещё!
     Хозяин взъерошил пятернёй волосы и помчался в погреб. Вернулся он нагруженный всяческой снедью – мясом, рыбой, творогом, сыром, яйцами, овощами, фруктами, солёными рыжиками, и даже притащил ведро сырой и уже проросшей картошки. Крестьянин хотел было всё это приготовить и подать к столу, как принято у порядочных людей, но незнакомец загородил ему путь, сгрёб всё, что хозяин держал в руках, утащил в угол и принялся уминать продукты сырыми, как есть. Он запихивал в рот целую гору и жрал, жрал, чавкая, урча и рыгая, и при этом ругаясь разными нехорошими словами.
     Добрый крестьянин, бледный, стоял и смотрел на это отвратительное зрелище, не в силах что-либо предпринять. С одной стороны, он понимал, что пришелец на его глазах уничтожает все его запасы, обрекая на голод его самого, но с другой стороны, беспощадная доброта не позволяла ему недодать гостю хоть малую толику того, чем он располагал. Кроме того, хозяин уже побаивался жадного незнакомца. Да и как тут было не побаиваться, когда пришелец рос прямо на глазах. Росло не только брюхо, рос он сам, целиком, росла его голова, удлинялись и тяжелели руки и ноги. Когда незнакомец только вошёл в дом, он был одного роста с хозяином, а сейчас было видно, что если он встанет, то может пробить головой потолок.
     При этом всё съеденное и выпитое, казалось, нисколько не насыщала его, наоборот – чем больше пришелец ел и пил, тем мрачнее, злее и неистовее становился он в своей жадности. Временами, злобно и торопливо разгрызая очередной кусок, он бросал на хозяина такой взгляд, что у хозяина душа уходила в пятки, и он подумывал, не позвать ли на всякий случай кого-нибудь из соседей, чтоб не оставаться с гостем наедине.
     Когда за окнами уже стемнело, незнакомец, с наслаждением обсосав последнюю кость, бросил её в угол и заорал так, что у хозяина заложило уши:
     – Мало! Ещё хочу!
     – Но у меня больше ничего нет, – дрожа, развёл руками хозяин. – Я отдал тебе всё, что у меня было.
     – Врёшь! – гаркнул незнакомец. – Когда я проходил мимо твоего хлева, я слышал, как мычит корова с телёнком. И как кудахчут курицы у тебя в курятнике, я тоже слышал.
     – Но я же не могу их сейчас зарезать, – возразил хозяин. – Если я забью всю живность, что у меня имеется, мне не пережить эту зиму.
     – Плевать! – вскричал незнакомец. Он упёрся мощными руками в половицы и с трудом поднялся. Сейчас он уже был вдвое выше хозяина и втрое шире его. Он разбежался и выскочил из кухни, вышибив пузом дверной косяк.
     – С дороги, сучий потрох! – завопил он на хозяина, пытавшегося его остановить. – С дороги, или вместо твоей скотины я сожру тебя!
     Доброго крестьянина в жизни никто не называл «сучьим потрохом», и, ошеломлённый, он лишь испуганно прижался к стене, давая проход ненасытному гостю. Гость же, пыхтя и нелепо передвигая тумбоподобными ногами, пробрался к курятнику и запустил ручищу вовнутрь. Курицы подняли страшный переполох, но продолжался он недолго – незнакомец за считанные минуты разделался со всеми птицами. Он засовывал руку в курятник, вытаскивал оттуда жертву и живую, отчаянно клохчущую, кидал её себе в рот, затем снова запускал руку и снова ловил, и хватал, и сжирал, и так пока в курятнике не осталось ни единого цыплёнка.
     Вытерев рот от крови и перьев, он направился к коровнику. Пинками он выгнал из него корову, взял её, упирающуюся, за рога, и перекинул через себя на груду дров. Потом снова взял и ещё раз кинул, и ещё поколотил её как следует ногами, пока не убедился, что бедное животное издохло. Затем он чинно уселся перед её трупом и в два счёта умял всю корову, оставив от неё лишь голый скелет с рогами и копытами. Переведя дух, он услышал, как в хлеву жалобно мычит лишившийся матери годовалый телёнок. Вскочив на ноги, человек забрался в хлев и вытащил оттуда телёнка. Тот пытался убежать, но обжора, к тому моменту превратившийся в настоящего гиганта, схватил его за голову, и, упёршись ногой в грудь телёнку, голову оторвал и засунул себе в рот. Обезглавленный телёнок неловко задрыгал ногами и упал на землю, поливая всё вокруг обжигающей, алой, невинной кровью. Проглотив голову, страшный гость подставил ладони под струю крови, бьющую из шеи телёнка, запил, после чего взял тушу в руки и, отрывая от неё зубами огромные куски мяса вместе с кожей, прикончил и телёнка. Отбросив в сторону кости, он оглядел мутным взглядом то, что ещё полдня назад считалось самым благоустроенным хозяйством в деревне. Повсюду валялись доски, перья, кости, расползались лужи крови, и надо всем этим стояла мёртвая тишина.
     Хозяин тем временем заперся в доме, и смотрел из окна ни жив, ни мёртв, как неуклюжий гигант рушит и сжирает всё, что попадалось ему на пути. К тому времени, когда он разделался с телёнком, голова его уже доставала до крыши. Он обернулся и увидел в окне обезумевшего от страха хозяина. С подбородка великана стекала кровь; он утёр её, уставился на крестьянина и облизнулся. Хозяин словно врос в стену, не зная, куда деваться от его страшного взгляда. Великан захохотал и выбросил вперёд мощную длань. Рука пробила оконное стекло, схватила крестьянина за горло и вытащила его наружу. Великан второй рукой ухватил его за ноги и с размаху переломил об колено, словно сухую ветку. Затем, без труда отделив одну половину крестьянина от другой, запихал в пасть сначала ноги, а потом и туловище с руками и головой. Так добрый крестьянин поплатился за своё гостеприимство.
     Поковыряв в зубах, великан немного постоял и вслух промолвил:
     – Гм. А ведь я всё ещё голоден.
     Стояла ночь, и все окрестности спали глубоким сном. Только в домах по соседству крестьяне беспокойно вглядывались в темноту, разбуженные мычанием скотины и звоном разбитого стекла. Великан хлопнул себя по ляжке и направился к одному из этих домов.
     В том доме жила счастливая и многодетная семья. Великан перебрался на их участок, попросту перекинув ногу через забор. С той же деловитой кровожадностью он принялся разорять и их хозяйство, пока сама семья, запершись в доме, звала из окон на помощь. Но дома в деревне отстояли далеко друг от друга, и не каждый мог отозваться на их мольбы. Несколько крестьян, живущих поблизости, всё же услышали крики, наскоро оделись и побежали к дому, где жила семья, думая, что случился пожар или что-нибудь в этом роде. Когда же они прибежали, то увидели такое, отчего кровь застыла у них в жилах.
     Великан, сожрав всё вокруг дома и опустошив погреб, стал ростом как раз в дом и, жадно пуская слюни, бил в доме окна и пытался нащупать, где же спрятались хозяева с детьми. В конце концов он, выломав ногой входную дверь, обнаружил в прихожей под полом чулан и с ликующим рёвом принялся вытаскивать оттуда детей, мал-мала меньше, зубами откусывать им головы и кидать себе в рот. Последними он съел хозяина и хозяйку.
     Оба соседа поседели в ту же минуту, и ноги отнялись у них от ужаса. Покончив с семьёй, великан заметил одного из них, бросился к нему, поддел ногой, словно щепку, подбросил и поймал в кулак. Второй крестьянин в это время нашёл в себе силы подняться и бросился наутёк, успев услышать, как истошный крик его товарища оборвался хрустом и чавканьем.
     В два счёта крестьянин поднял на ноги всю деревню. Перепуганные жители, ничего толком не понимая, похватали всё самое ценное и укрылись в ближайшем лесу. Всю ночь они не смели высунуть оттуда носа и лишь, содрогаясь, слушали, как всеядный гигант равняет с землёй их родное село и пожирает оставленный второпях скот и птицу. Когда под утро великан покончил со всей деревней, самые высокие деревья в лесу были ему по пояс. Не став дожидаться, пока он доберётся и до них, крестьяне потихоньку стали пробираться в глубь чащи, надеясь отыскать где-нибудь приют.
     К полудню, голодные и замёрзшие, с печатью страха на лице, они пришли в другую деревню. Поначалу их рассказам никто не верил, но, поразмыслив трезво, принявшие их жители рассудили, что действительно, люди ни с того ни с сего свои дома не бросают, и потом, что-то всё-таки должно было их до смерти напугать.
     Собрался совет. Кто-то говорил, что великан уже достаточно съел и успокоился, поэтому нет нужды ничего организовывать, а отнестись к случившемуся просто как к стихийному бедствию навроде землетрясения или ежели плотину прорвало – всякое бывает. Другие возражали, что коли великан не успокоился, пока не сгубил всё село, то
кто может дать зарок, что он вскорости не придёт сюда и не начнёт творить то же самое, поэтому надо всем перебираться как можно дальше со всем скарбом, и может быть, даже в город. Третьи, в свою очередь, стояли на том, что отступать негоже и что необходимо созвать народное ополчение со всей округи и, вооружившись тем, что найдётся под рукой, сообща великана побороть.
     В самый разгар споров с опушки, неподалёку от деревни, послышался страшный треск. Крестьяне, как один, выбежали на улицу, и увидели, как страшный гигант идёт прямо на их село, проламывая себе дорогу между деревьев и хищным взглядом высматривая первую жертву. Началась ужасная суматоха – кто-то с криками побежал куда глаза глядят, кто-то закрылся в погребе, но большинство мужчин похватали кто вилы, кто топор, и в стали стеной на защиту родных домов. Выйдя из лесу, великан ринулся прямо на защитников и разбросал их в два счёта, не заработав ни царапины. Одних он убил, других съел ещё живыми, и затем принялся за любимое дело – крушить и жрать всё подряд.
     Нескольким десяткам человек всё же удалось уцелеть и спрятаться в непроходимой чаще. Долго они совещались, как им быть, как спасти себя, свои семьи, да что там говорить – теперь было понятно, что всем землям от моря до моря грозит небывалое разорение. Наконец поднялся самый умный из крестьян и сказал:
     – Силой, ребятушки, нам его не забороть. Сколько ни соберёшь народа, всё одно людоед сильнее окажется. Тут хитрость надобна.
     И предложил соорудить на великана огромную ловушку. Для начала они пошли в ещё одну деревню, которая, судя по всему, была у великана на очереди, рассказали там всё как есть и попросили в качестве приманки стадо коров. Им его дали. В те благословенные времена люди в деревнях не знали ни обмана, ни воровства, а потому запросто верили друг другу на слово.
     Стадо коров оставили пастись на поляне по дороге в деревню, а перед поляной вырыли громадный котлован, такой глубокий, что пятнадцать человек, встав один другому на плечи, не смогли бы дотянуться до его края. Крестьяне прикрыли котлован длинными и прогнившими досками, сколотив их кое-как между собой, накидали сверху земли и сучьев и попрятались в ветвях.
     Долго ли, коротко ли, великан дошёл и до того самого леса. Он был величиной с целую гору, и казалось, своими ручищами мог разгонять облака. Всё так же отвратителен он был на вид, и все те же безумные, алчные искры блуждали у него в глазах. Заприметив впереди стадо, он довольно зарычал и ринулся прямо на ловушку, протаптывая в чаще широченную просеку. Как и было задумано, доски не выдержали его, и он с грохотом провалился в котлован, так, что наружу торчала одна его лохматая голова. И тут же ему на голову сверху посыпались рыболовные сети. Тогда сети для рыбной ловли плели не так, как сейчас, – их не под силу было разорвать и киту. Великан замычал, пытаясь освободиться от сетей, но лишь ещё больше в них запутывался. Тогда он понял, что сила его росла вместе с неуклюжестью, и издал утробный, оглушительный и полный отчаяния рёв.
     И, как по команде, на него набросились сотни крестьян, собравшихся туда со всей округи. Они облепили его, как муравьи, и в лва счёта обмотали великана так, что он уже не мог пошевельнуться.
     – Ничтожества! – орал в бессилии великан, пытаясь раскидать головой насевших на него селян. – Жалкие людишки! Вы ещё поплатитесь! Я отомщу вам, слышите! Клянусь, я отомщу…
     И тут он зарыдал. Слёзы его хлынули потоком, и быстро затопили яму, и переполнили её, и ручьями заструились по земле во все стороны. Трава, на которую попадали слёзы великана, мгновенно желтела и растворялась; когда же потоки подползали к корням деревьев, деревья мгновенно высыхали, и с печальным скрипом гнулись к земле, осыпая её листвою. Крестьяне испугались и разбежались кто куда, а великан всё плакал и плакал, и лил слёзы в таком количестве, что постепенно уменьшался в размерах. К вечеру слёзы его затопили весь лес, и лес стал мёртвым – не шелестели на ветру листья, и не пели птицы, и испуганный заяц не мчался стремглав сквозь заросли черники – на месте чащи остались лишь безжизненные нагромождения сухих веток и бурьяна, а море слёз всё ширилось и ширилось, и подбиралось уже к ближайшим деревням.
     Тогда крестьяне, видя, что грядёт настоящее наводнение, решили оставить эти места на время, пока великан не изольёт всей своей злобы, и переехали кто куда, лишь бы подальше от гиблой местности. А великан продолжал неутешно рыдать, и потоки слёз залили всю округу, и расползались вширь и вдаль, пока не нуступила зима, и они не замёрзли. Когда же зима сменилась весною, и настали весенние паводки, несколько крестьян решили вернуться в родные края и посмотреть, что с ними сталось. Вся округа их была затоплена, и увидели они, что слёзы смешались с водой, и невозможно отделить одно от другого. Они взяли лодку и поплыли, туда, где ранней осенью они оставили великана на голодную смерть. И когда они приплыли на то место, они обнаружили, что от их мучителя ничего не осталось, и лишь бескрайняя водная гладь покрывала всё вокруг.
     – Он весь вытек, – сказал кто-то. – Подождём, когда схлынут паводки, и вернёмся сюда, отстроим заново наши жилища, и будем жить, как жили прежде.
     И спустя месяц, когда вешние воды вместе со слезами впитались в землю, они вернулись со своими семьями в родные сёла, разрушенные наводнением. Они снова возвели дома, и засеяли поля, но земля, пропитанная слезами великана, не давала всходов. Что бы ни пытались посадить крестьяне, сколько ни удобряли они почву, но ни одно семя не дало плода. Нечего было есть людям и нечем кормить скот.
     Люди починили колодцы и снова стали брать оттуда воду, но вода теперь имела какой-то странный, горький вкус. Делать, однако, было нечего, и за неимением другой воды приходилось пить эту, и ею же поливать огороды. Вскоре стало ясно, что растения от горькой воды только гибнут, а животные, которых поили той водой, заболевали и чахли, и умирали, не успев произвести на свет потомство.
     И сельским жителям ничего более не оставалось, кроме как пить эту воду, потому что не было у них другой. Горькая вода оказывала на людей странное влияние: выпив её, человек забывал о делах насущных, становился слаб и ленив, а через некоторое время, когда спадала слабость, делался злым и угрюмым, и мрачно глядел на ближних своих, словно пытаясь выведать, не пытаются ли они ему как-то досадить. И перестали крестьяне работать, и ухаживать за скотом, и возделывать поля, а только вели меж собой бесконечные распри и ссоры, доводя себя до исступления. Каждый завидовал каждому чёрной завистью, и каждый каждому желал зла.
     Но более всего они, все вместе, завидовали тем людям, чью землю не оросили слёзы великана, и кто оставался всё так же добр и трудолюбив, как и прежде. Долго думали крестьяне округи, как же досадить благополучным соседям, и наконец придумали.
     – А давайте пойдём и плеснём в их колодцы нашей воды, – хмуро глядя исподлобья, предложил один из них. – Нехай и они нюхнут наших бед.
     И остальные со злобной усмешкой поддержали его. И оставили они дома свои, и пошли по полям и весям, и обошли всю нашу бескрайнюю землю. И в каждый колодец, в каждый источник, в каждую реку они подлили воды с отравленными слезами, и отравили горькой водой всю землю.
     И сделались все до одного крестьяне злыми и угрюмыми, как они. И вспыхнули междоусобицы, и полилась кровь, и лилась она много-много лет.
     Пока не осталось на этой земле ни одного человека, а те немногие, кому посчастливилось выжить, навсегда переселились в города и поклялись никогда более не вспоминать прежнюю жизнь.
     И потому, от самого Города и до самой Столицы, не сыскать теперь по пути ни елиной души человеческой.