В первый же день приезда на фест, ко мне подбежал Дмитрий, и схватил меня за руку.

- Смотри, чувак, вот у нас на Лазоревском телевидении работает замечательная девушка. Вот, знакомьтесь.

- Женя.

- Женя.

Красивая девушка, - думаю. Ну и пошел со включенным диктофоном к людям приставать.

Сижу, значит, в зале, а тут эта Женя выходит с парой маленьких рыжих паралитиков. У мальчиков ДЦП, нечего тут смотреть.

А они читают стихи, оба. Причем охерительные стихи.

Вышел покурить, и тут вижу – она.

- Слушай, - говорю. – офигенные дети. А можно их стихи переписать?

Мне правда понравилось.

- Я с ними свяжусь, - заулыбалась Женя. – Я курировала этот фестиваль, на котором они стихи читали. Правда, хорошие ребята?

- Да, ништяк.

- Я побегу, ладно?

Не надо было отпускать, лоханулся.

- Конечно.

Она ушла по своим делам, а я пошел бухать. Остаканился, нашел этих своих друзей-шапсугов. Не могу сказать, что было плохо – но могло бы быть и лучше.

А вот второй день.

Я сидел и слушал умных людей, рассуждавших о судьбах северокавказского кинематографа. Они изрядно меня заебали как своими рассуждениями о судьбах многострадальных кавказских народов, так и загонами про отсутствие специальной студии документальных фильмов под кодовым названием «СевКавТВ». Ну правда, так и называли. Жорик Вартанов стоял у меня перед глазами после каждой реплики про эту студию.

Да, сидел в заднем ряду, чтобы не отсвечивать сильно. Когда мне становилось скучно представлять Жорика Вартанова, я рассматривал зал. И тут смотрю, сидит эта девушка, Женя, где-то в другом конце зала.

А в президиуме сидела шапсугская толстая заслуженная кавказская мама.

Ну на кого еще смотреть, если выбор стоит между командой придурочных престарелых киношников-документалистов, шапсугской теткой и симпатичной блондинкой?

Во-во. Я всю дорогу на нее пырился.

Иногда она выходила из зала. Когда из зала выходил я – чтобы перекурить, ибо все это продолжалось долго – она все время стояла с микрофоном, и брала у всех этих СевКав-деятелей интервью.

Человек работает, что тут непонятного. Я тоже, в принципе, хотя мне не надо было новостей каждый вечер делать.

Потом всех повезли в кабак.

Возили, кстати, забавно – вместо того, чтобы пройти триста метров до пляжа, всех посадили в автобус, а потом проехали пару кварталов. Это заняло15 минут, но только по приезду я понял, что можно было пройти те самые триста метров пешком.

Вру. Сначала все должны были посетить концерт талантливых детей. Рассудив, я решил, что довольно глупо смотреть эти никому не нужные номера, раз концертный зал находится прямо на пляже, и, к тому же, температура воздуха около 17 градусов. В общем, я убежал от кинематографистов, быстро разделся, и полез в море.

Как потом заметил Георгий, помочил гениталии.

Не, я даже проплыл с десяток метров от места, где уже не доставал до дна, но потом решил, что холодно, все-таки, и вернулся. Вылез, вытерся майкой, и оделся. Пошел смотреть концерт. Глупо побывать в Сочи в ноябре, и не искупаться, пусть даже и так.

Концерт был говно, как и следовало ожидать. Самая приятная деталь такая: в начале ведущая объявила коллектив «Какие-то бирюзовые залупы». Они вышли, и слабали на гуслях. Через три номера ведущая объявила танцевальный номер от ансамбля «Русь-матушка» - и вышли те же самые три девочки и один мальчик. И так четыре раза.

Негусто там с художественной самодеятельностью, ну да кому она на хуй нужна?

Больше описывать там нечего, дошли до кабака.

Мэр города решил устроить в честь киношников и примкнувших к ним долбоебов званый ужин. Снял этот самый ресторан, все накрыл. В итоге по залу ходил какой-то тип (ну, не какой-то, а целый поэт. Этот поэт бесил меня все три дня фестиваля – он бесконечно читал свои хуевые стихи, а когда дело доходило до ресторанов, отчаянно тамадил), и говорил тосты. В частности, он предложил прокричать троекратное гип-ура нашему дорогому хозяину, мэру Лазоревского.

Нет, я все понимаю, я понимаю, что должна быть благодарность за кабаки, проживание, прикольный фестиваль и прочую хуйню. Но зачем стоя-то пить? Не баба же этот мэр, все-таки.

Ну я и не вставал. Тем более, что думал о бабах, вернее, об одной, вполне конкретной. Тем более, что она бегала по залу, и брала эти блядские интервью. Я возненавидел профессию журналиста в тот день.

Вышел покурить с Дмитрием – а тут подбежала эта Женя. Что-то там они проговорили, и она убежала, дальше брать интервью. Но что меня удивило: ни вчера, ни сегодня, она на меня не смотрела. То есть, было похоже, что она не хочет встречаться со мной взглядом. И это учитывая, что я пялился практически в упор.

Вот, думаю, незадача какая. То есть, варианта два – либо у меня настолько омерзительная рожа, что на нее даже посмотреть страшно, либо это любовь, и вообще. Но я пессимист, к тому же я, по утрам, когда бреюсь, хочу себе в харю плюнуть, так что предпочел вариант с мерзкой рожей.

А потом мне стало совсем грустно, и я подрулил к полосе прибоя. «Слушай, - думаю. – Бог, которого нет. Дай мне нормальный шанс попробовать, а? Хотя бы попробовать, чтобы вокруг не было всего этого блядства и алкоголизма, ей не нужно было бы разговаривать со всеми этими мэрами и кавказскими киношниками, и вообще».

Как говорили древние: хочешь рассмешить бога, расскажи ему о свои планах. А еще – когда бог хочет наказать, он исполняет желания.

И тут мы плавно перетекаем в третий, последний день.

Опускаем очередное обсуждалово, самое веселое было на банкете.

В общем, какой-то пригород Лазоревского, очередной кабак, и прощальный банкет. Типа, потусовались, сейчас пожрем, всем вручат призы и грамоты, и уебывайте, откуда приехали.

А у меня фантазия буйная. Я со вчерашнего дня уже изрядно загнался. У себя в голове я уже взял Женю замуж, и живу с ней на берегу Баренцева моря, или еще где.

И вот я вхожу в зал, и ко мне подбегает какой-то незнакомый мне ранее чувак в клетчатой толстовке. Это у Пелевина темная достоевщина, а для меня прикид в клеточку однозначно означал Коровьева, хотя это и было весьма смутное предчувствие.

- Привет, - сказала местная инкарнация Коровьева. – Ты Женя из Москвы?

- Да, - говорю. – А мы знакомы?

- Нет, но я тебя знаю, - Коровьев дернулся. – Я Коля, монтажер. Тебя Женя просила подойти во-от к тому столу.

У меня в голове началась ментальная буря, приведшая к полному ступору. Я ни хуя не понял. То есть, я понял, что нужно идти вот туда – а там стояла Женя, и Баренцево море перекатывалось внутри. Подошел.

- Привет, - говорю.

- Привет, садись где-нибудь.

Кое-как я нашел свободный стул за столом. От окончательного гормонального психоза меня спасло вот что: как оказалось, мои абхазские знакомцы, Асланбек и Астемур, уже за ним сидели. Поэтому, когда я начал в сомнамбулическом состоянии бродить вокруг, Асланбек схватил меня за руку, и предложил садиться. Поскольку мне было уже похуй, где падать, я и сел.

Мне сразу же накидали в тарелку мамалыги. Бля. Я был в таком ахуе, что даже начал ее есть. Механически ответил на несколько необязательных вопросов за жизнь. Сам-то я в это время думал – что, блядь, происходит?

А происходил пиздец. Началось награждение. В центр зала вышел давешний тамада, и предложил, в очередной раз выпить стоя. Я встал, выпил, и побежал курить на улицу.

Съев три сигареты, я решил, что невежливо вот так себя вести. Тут мое смятенное состояние дало себя знать – начались нервные желудочные спазмы. Поскольку бухаю я давно и успешно, решил, что нужно прогуляться в сортир.

Не блевалось, хотя хотелось. Но было нечем. Я к этому моменту не ел уже сутки, ибо не мог – вот оно, следствие воображения. Так что блевать я не стал, а просто дождался момента, когда закончится очередное гип-ура, и проскользнул в зал.

Накатил с Астемуром и Асланбеком.

А Женя сидела точно напротив меня. И тут она сделала движение бровями в мою сторону, и мотнула головой в сторону выхода. «Охуел» - самый точный термин, хоть я его упоминаю к месту и не к месту. Но я охуел. Я даже оглянулся, и, с вопросительным выражением лица ткнул себя пальцем в грудь.

Она кивнула.

- Пошли, покурим.

Пошли, покурили.

Пока я дебильно улыбался, она мне рассказала что-то. В данном случае, это не имеет значения, ибо все это касалось хода фестиваля. Уже собираясь уходить, я спросил:

- А почему Коля позвал меня за этот стол?

- Не знаю, - ответила Женя, и мы пошли в зал.

За столом меня ждали Асланбек и Астемур.

- Брат, с тобой что-то случилось? – спросил Асланбек.

- Да, выходил с одним лицом, вернулся с другим. – уточнил Астемур.

- Все ништяк, - ответил я, хотя и не был в этом уверен. Особенно я не был уверен в своем лице, которое, меня, видимо, выдало со всеми потрохами. – Давайте выпьем.

Выпили.

Закончилось награждение.

Ко мне подошел Коля-Коровьев.

- Пошли, выпьем.

- Коль, - говорю. – А откуда мы знакомы? Я точно помню, что с тобой не встречался.

- А просто все. Я монтажер, и сижу в монтажке. Ко мне попадают все записи, которые снимает оператор. И я просто тебя запомнил, потому что ты спрашивал у Жени про этих рыжих паралитиков.

- Ага, - ответил я, и мы выпили.

Концепция такая: он не мог видеть меня на пленке. Момент, на который ссылается Коля, не был зафиксирован камерой. Когда я спрашивал у Жени про рыжих паралитиков, камеры рядом не было. То есть, либо он видел меня не в монтажке, либо слышал про меня. Вариант с отсутствием в монтажке я отметаю, - а вот «Женя рассказала» тешит самолюбие. Хотя самое простое объяснение в том, что я либо не заметил камеры тогда, либо Коля сам был рядом – но я об этом не думал, конечно же.

Загадочным макаром за одним столом собрались я, Коля-Коровьев, оператор лазоревского ТВ и Женя. Выпили.

- За знакомство, - сказал Коля-Коровьев.

- Одно из немногих приятных знакомств за время фестиваля, - сказала Женя, чокаясь со мной.

Тут я понял, что и дальше щелкать ебалом по меньшей мере глупо, и предложил ей составить мне компанию на тему выпить кофе.

Доехали до какого-то кафе. Она рассказывала за жизнь. Не буду приводить. Во-первых, при необходимости она сама могла бы рассказать, если бы захотела, а во-вторых – я ни хуя не понял. То есть, понять-то понял, но я ощущал себя форменным пингвином. Вот девушка что-то говорит, и я даже разбираю слова, но вникать в их смысл мне совершенно неинтересно. Я даже в музыку давно так не вслушивался, как в ее голос.

Проводил до дома.

- Слушай, а можно еще завтра зайти? – я должен был отъехать только в пять вечера.

- Давай.

- А когда?

- Когда удобно, ты все равно встанешь позже меня.

Не вопрос, пошел в гостиницу. Поскакал просто. Было три часа ночи.

По дороге до меня доебались местные гопники в количестве трех штук, и предложили дать мне по ебалу в обмен на наличные средства.

Диспозиция была такая: я иду по тротуарчику, а гопники сидят на лавочке, стоящей на обочине. Когда я услышал первое «эй, бля!» тот, что сидел ближе всех, начал вставать, и получил с локтя. Начал вставать второй – но на него упал первый. Третьего я ткнул пятерней в лицо.

- Слышь, ты охуел? – спросил первый.

- В натуре охуел, - продолжил третий.

- Мы к тебе нормально, как к человеку, а ты как пидор, - подытожил второй.

- Пошли пива выпьем, - предложил я.

Выпили. Расстались друзьями. Их звали Ашот, Володя и Виктор, соответственно, первый, третий, и второй.

Нормальные чуваки оказались. Когда мы разошлись – я же был под эндорфинами – Ашот спросил:

- Слушай, у тебя деньги есть?

- Конечно, - говорю. – есть.

- Возьми денег, поймай тачку, - сказал, покачиваясь Виктор. – Тут гопоты дохуя.

- Спасибо, у меня есть.

- Не, ты возьми, - он протянул мне стольник. Учитывая, что пиво на четверых обошлось мне в 130, нормальная компенсация.

Я пообещал, что поймаю такси, и пошел домой пешком, а они пошли в другую сторону. Все равно они не поверили бы, что в Москве три километра – это так, прогулка. На вырученные от моих новых друзей деньги я купил еще пива.

Придя в номер, я не смог заснуть, и кое-как дождался восьми утра. Я же искренне думал, – да ничего я не думал, я спать не мог – что вот, я прихожу, и тут такое счастье, к нам приехал наш любимый Семен Михалыч (или как его там?) дорогой.

Восемь утра. Взял цветочков, значит, хризантем, они мне нравятся, желтых. Хотя желтые мне как раз не очень, и пошел. Пока шел, наступило девять.

Пришел. Позвонил. Телефон не отвечал.

Ушел. Прождал еще час. Цветы начали вянуть.

Вновь пришел, позвонил. Телефон молчал. Одиннадцать.

Выкинул цветы нахуй в помойку, ибо они совсем завяли.

Добрался до номера, собрал манатки. Наступил полдень. Пошел накатить. Дай, думаю, позвоню. Она ответила. Встретились.

У нее, кстати, есть сын, нормальный такой чувак, двух лет, Женя его выгуливала, а потом ушла домой, так как у него тихий час.

Я спросил – какой номер квартиры, ибо хочу занести этих сраных цветочков. Она назвала.

Опять купил.

Пришел, даже квартиру знал. Звонил на телефон, никто не ответил. Звонил в дверь – эффект тот же. Постучал в дверь ногой – ноль реакции. Попросил соседей передать цветы – как выяснилось позднее, передали.

Кое-как доехал до аэропорта. Прошел контроль. Еду в автобусе-шаттле, и думаю: бля, почему же все так хуево?

«Слушай, - думаю. – Бог, которого нет. Ебни этот сраный самолет оземь, чтобы я не так обламывался. Ты же исполнил одну мою просьбу? Исполни и вторую».

Не ебнул. Когда я проснулся, самолет садился в Шереметьево. Видимо, я сел не на тот рейс, на который всех блядей за год собирали. Или ему было не смешно.