| |
[Feb. 10th, 2015|10:43 am] |
*всякое разное и неинтересное за несколько прошлых дней*
***
Собираясь сегодня утром в гимназию, надел желтые штаны, зеленую майку, красную кенгуруху и стою в прихожей у зеркала, смотрюсь в него толстой своей рожей и, надевая ярко-алую шапочку (есть у меня такая, купил недавно за бесценок), напеваю: "Зачем вы, девушки, красивых любите? Непостоянная у них любовь...". Случайно напеваю, витая сам умом далеко в другом месте, среди зодиаков и миров. Вдруг же понял, что делаю, ой, покраснел в тон к шапочке и рассмеялся на всю прихожую: "Господи, ну не дурак, м-м?" Слышу, жена зашевелилась, дочка Соня в кроватке всхлипнула: пора бы мне в метро бежать. Ну и надел коричневую куртку, синие варежки, зеленый рюкзак, намотал белый шарф, наткнул оранжевые ботинки (они раньше были оранжевыми, а сейчас просто грязные) и сбежал в метро ехать. Красота — она такая, да. С прибабахом. А в гимназии сегодня вместо третьего моего урока к нам приедет отец Андрей Ткачев. И наконец-то я вживую его повидаю. И да, совсем урока не жаль: наверняка он гораздо лучше меня умеет всякое интересное рассказывать. Такие дела. Поклон, ребята!
***
Всегда как-то смутительно и неудобно, когда на урок приходят взрослые, говорят, что им самим интересно, садятся вместе со своими детьми за парты, а у меня тотчас начинают разлетаться во все стороны мысли, я теряюсь и забываю, на чем особенно я хотел остановиться для детей, чтобы они особенно запомнили. Так и сегодня: увидел за партами взрослых, всплеснул руками и забыл, что именно хотел про пророка Елисея такого эдакого сказать, чтобы они запомнили. Так, отделался обыкновенным рассказом. Даже покраснел от смущения. Заругал-заругал сам себя внутри: ну, что это, в конце-то концов, такое? И про Иону пророка уже нормально говорил: забыл, вылетело у меня из головы, что взрослые тут, да и дети куда-то вылетели, один только мальчик Федя остался у меня перед глазами, вот я все ему и рассказал. И про кита, и про дерево с одним листом. Очень он смеялся. Урок закончился, спели мы с ним вдвоем Достойно есть, он у меня спрашивает: "Дяденька Александр Владимирович, а куда мне теперь идти?" — "А, — говорю, — перемена у тебя, милый, иди, тебе на кухне чаю дадут с конфетами!" И он и пошел. Тут только я и вспомнил, что меня взрослые родители контролируют, да и других детей полно. "Ой, — говорю, — простите!" А они мне: "Да ладно, это ничего!" — "Ну, я пойду?" — спрашиваю. "Иди-иди", — говорят, а сами улыбаются. Вот я к другим взрослым и пошел-поехал на огласительные беседы. Сейчас они уже начнут собираться. Такие дела.
***
Включил себе в наушники, как пришел на работу, медленную и очень красивую, несмотря на название, компьютерную радиостанцию «Ambient Meditation – radiotunes[dot]com» — я так всегда делаю: так много лучше работается, чем под непрерывное говорение таких хороших, но таких отвлекающих сотрудников друг с другом и по телефонам; а если кому вдруг я нужен, те стучат меня по плечу, кидают в меня комки бумаги или громко-громко кричат.
Это такая иногда мяукающая, но чаще тихая и протяжная красивая музыка ни о чём, под неё очень хорошо думается обо всяком, смотрится за окно, как там то вертикально, то горизонтально летает снег, как из здания напротив из трубы вырывается дым, теряется, закручивается снаружи против часовой стрелки и растворяется в воздухе среди везде летающих снежинок, исчезает на фоне Елоховского собора, самой-самой его золоченой верхушки, что виднеется над крышами, на фоне самого-самого красивого на свете креста на его верхушке. А-то вот сейчас даже солнце вышло на чуть-чуть!
Конечно, неудобно с утра до ночи сидеть в наушниках. Но сидеть с утра до ночи без них под непрекращающиеся разговоры просто невыносимо иногда: хочется тихой музыки.
***
Иногда чувствуешь себя отчего-то совершенно разбитым, ставишь тогда свою голову щекою на локоть-подставку, закрываешь глаза и думаешь: «Будь так, как Богу надо, а не так, как я хочу!» И ещё так думаешь: «Ну это всё нафиг!» И действительно: всё через минуту уходит нафиг, всякая тревога пропадает и делается спокойно. И только чувствуешь, что рядом что-то хорошее стоит, прямо совсем рядом. Открываешь глаза — и точно! Прямо рядом с локтем стоит на подставке для бумаг деревянный афонский крест, который я с Афона привёз. У Никона-игумена (Воробьёва) где-то в его письмах про крест было. Что-то, что крест — это радость. Помню, как прочел это, так этому и обрадовался.
Но вообще-то говоря, ничего лучше Сонички у меня нет: так люблю её, что не могу удержаться всякий раз и обнимаю её крепко-крепко, а она вырывается, смеется, упирается в меня своими ручками. Потому что я колючий, потому что с усами и бородой.
Надо, чтобы всё было хорошо. Очень надо. Поэтому надо молиться: что ж ещё мы тут можем предпринять? Только молиться. Мир — он вон какой широкий, просто широченный. И на всякие твои мостки всегда лужа чуть шире найдется. Как не прыгнешь, хоть как три Бубки, а всё равно полшага не долетишь. Поэтому надо молиться: «Господи! Сделай так, чтобы всё было хорошо! Пожалуйста! Выручай, Господи!»
И тогда и мостки достанут, и полшага хватит. Или вот такая вот лисичка, как на фотографии, из-за угла на тебя как посмотрит, так хоть ложись и лежи от счастья тысячу лет. Или даже миллион. Если б на работу не надо было – точно миллион лет можно от счастья от этой девочки великолепной пролежать с улыбкою и перехваченным дыханием. Такие дела.
***
Читал от стоящей во мне который уже день радости, вот недавно совсем — этой ночью читал следующее:
Мон. Кириллъ Скиѳопольскій († ок. 560 г.), Житіе иже во святыхъ отца нашего аввы Ѳеодосія Киновіарха. (424—529):
"Когда онъ, какъ было сказано, скрывался въ пещерѣ въ большой вольной нищетѣ и, довольствуясь травами, пребывалъ единственно въ молитвѣ, пришедшій изъ Византіи нѣкій христолюбивый мужъ, почтенный саномъ иллюстрія [1], по имени Акакій [2], услышавъ объ его добродѣтели и будучи любителемъ къ пріобрѣтенію, по евангелію (Матѳ. 13, 45), прекраснаго бисера, пришелъ къ нему въ сказанную пещеру и поклонившись сѣлъ, слушая его увѣщанія и ученія. И узнавъ, что онъ никогда не дерзнетъ взять отъ кого нибудь даже мелкой монеты, молча просыпалъ въ пещерѣ сто золотыхъ и затѣмъ, облобызавъ его, вышелъ; онъ, вернувшись въ Византію, въ теченіи долгаго времени постоянно посылалъ каждый годъ нѣкое опредѣленное благословленіе золотомъ блаженному Ѳеодосію. И это сдѣлалъ Акакій, великій же Ѳеодосій, послѣ ухода иллюстрія найдя на слѣдующій день скрытое въ пещерѣ сказанное золото, прежде всего основалъ надъ пещерой страннопріимницу и принималъ всякаго, приходящаго къ нему. Онъ купилъ двухъ маленькихъ ослятъ и самъ по себѣ уходилъ и приносилъ на тѣлесную потребу. Отсюда онъ положилъ начало устроенію своего общежитія".
[1] Т. е. vir illustris, каковой титулъ придавался высшимъ придворнымъ чинамъ.
[2] Можетъ быть онъ же былъ при Анастасіи военачальникомъ въ Александріи.
То есть что получается? Авва Феодосий с двумя маленькими ослятами сам по себе отправлялся и брал немного денежки, просыпанной как бы случайно Акакием-иллюстрием, ту, что валялась то тут, то там в пещере прямо на полу, шел вниз, в город, покупал там всякого и приносил своим гостям-странникам необходимое на телесную потребу. И вот эти вот два маленьких ослёнка никак не дают мне сегодня покою.
Шел утром на работу и думал: «Ах, как жаль, как жаль, что у меня нету двух маленьких ослят: шел бы я сейчас с ними, смеялся бы, а они от смеха и вовсе останавливались бы и даже хлопали бы себя, согнувшись, ладонями по коленкам, как делают маленькие дети. Мы бы шли, шутили бы и смеялись. А еще жаль, что нет такого иллюстрия с замечательным моим любимым именем Акакий (др.-греч. Ἀκακιος — «не делающий зла», «неплохой»), жаль, нет такого иллюстрия, некоего христолюбивого мужа, который бы тайком просыпал бы у нас на кухне ну хотя бы сто золотых монет.
Впрочем, и без них хорошо (без монет, конечно, хорошо, а не без ослят). |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}