"Полиция обращается ко всем членам общества с просьбой о помощи в определении местонахождения г-на Рональда Касрилса и трёх других членов Африканского национального конгресса и Коммунистической партии Южной Африки". Только я включил программу новостей южноафриканского телевидения, как на экране появилось моё собственное лицо. "Эти четверо разыскиваются в связи с операцией "Вула" - заговором с целью насильственного свержения правительства. Их также разыскивают по обвинению в незаконном ввозе оружия, боеприпасов и взрывчатки". Детально перечислив фамилии, возраст и прочие сведения о всех четырёх беглецах и сообщив, что за нашу поимку назначено вознаграждение, диктор закончил предостережением от полиции: "Касрилс и его сообщники вооружены и крайне опасны".

      Если я и был вооружён, то только для самозащиты. Если кто-то считал меня опасным, то это было правительство, более 40 лет проводившее политику апартеида. Я рассматривал всё это как честь. Шел ноябрь 1990 года. Не впервые в моей жизни полиция безопасности Южной Африки развешивала плакаты: "Разыскивается", чтобы меня схватить.

***

      В конце 1989 года в шумном аэропорту одного из средиземноморских городов я сел на самолёт, выполнявший рейс в Йоханнесбург. После 27 лет (более полжизни), проведённых в изгнании, я возвращался домой.
      Мне было чуть больше 50 лет, но я выглядел старше. Дело было не в том, что прошедшие годы оказались недобрыми. Меня старил грим. "После того, как ты изменил внешность, ты должен замедлить движения". Это был последний совет Элеоноры, когда я отправлялся из лондонского аэропорта Хитроу на первом этапе путешествия, ещё находясь в своем обычном обличий. "Запомни: на следующей остановке ты должен превратиться в 60-летнего человека". Поскольку Элеонора сама имела опыт подпольной деятельности, она хорошо понимала, с каким риском мне предстоит столкнуться.
      Путешествие мое началось за несколько месяцев до этого в Лусаке, в небольшом офисе Оливера Тамбо - президента АНК. Штаб-квартира организации размещалась в тесном одноэтажном здании в центральной части замбийской столицы. Тамбо сидел за большим столом и вносил поправки в какой-то документ. Он поднял глаза и тепло, почти по-отечески поприветствовал меня. После длинной паузы он провёл пальцем окружность в воздухе, давая понять, что нас, возможно, подслушивают.
      Он написал на чистом листе бумаги "Операция Вула" и поднял глаза на меня. Затем он написал "подпольная группа руководителей". Постукивая пальцами по листу бумаги, он продолжил вслух: "Группа людей уже на месте, они уже успешно работают. Сообщение, которое мы получили от..." и он написал "Манделы" (который по-прежнему был в тюрьме), "пришло по их каналам связи". Он посмотрел на меня: "Они просят прислать Вас".
      Я ждал этого момента. В течение ряда лет мы стремились укрепить наши подпольные структуры и расширить вооруженную борьбу против мощного и умелого противника. Мы часто говорили друг другу, что нам не хватает внутри страны членов высшего руководства, способных принимать решения на месте.

***

      Из лондонского аэропорта Хитроу я вылетел в одну из европейских стран, встретился в надежном месте с друзьями и с их помощью изменил свою внешность. Из южноафриканского беженца, лица без гражданства, я превратился в респектабельного обладателя паспорта одной из стран Евросоюза. И по сей день те, кто помогал мне, предпочитают оставаться в неизвестности. Они наблюдали за мной из укромного места, пока я проходил паспортный контроль.
      Наконец самолёт взлетел. Мы должны были приземлиться в Йоханнесбурге на следующее утро. Я сумел неплохо отдохнуть за ночь и "заначить", благодаря гостеприимству стюардессы, две миниатюрных бутылочки виски. Я не претендую на звание "человека со стальными нервами" и давно обнаружил, что в особых случаях 100 граммов алкоголя приводят меня в нужное (без перебора) состояние. Мое предстоящее прибытие в аэропорт "Ян Сматс" несомненно было одним из этих случаев.
      "Сто граммов водки" было русской "микстурой", принимаемой их солдатами за полчаса перед боем. Мои русские друзья всегда настаивали, что это должно быть именно 100 граммов и их необходимо принимать точно за полчаса. Проблема заключалась в том, что я не рассчитал время прибытия. Вместо того, чтобы "принять" спиртное точно за полчаса до прилета, я должен был спешно глотнуть виски в самый последний момент.
      Когда мы выходили из самолёта, я почувствовал одновременно напряженность и приподнятость, как будто должен был появиться на сцене перед зрителями. Я непрестанно думал о первых словах, с которыми обращусь к служащему паспортного контроля, но с большим облегчением получил обратно проштемпелёванный паспорт без единого вопроса. Я забрал свой багаж, поставил его на тележку и двинулся к таможне. Прыщавый таможенник остановил меня. Он внимательно просмотрел содержимое портфеля деловую и туристическую литературу вперемешку. Главный вопрос, который крутился в моей голове, был: означает ли это обычную проверку, или за этим должен был последовать тщательный досмотр. Если они хотели "пронюхать" меня, рассуждал я, вряд ли использовали бы такого неопытного юнца. Именно в этот момент, всё в груди сжалось, хотя я и пытался выглядеть равнодушным, я пожалел о том, что не перелез вместо этого через пограничное ограждение.
      Скоро я уже ехал в такси, сгорая от возбуждения, но посматривая через зеркало заднего вида в поисках признаков "хвоста". В гостинице я первым делом нашёл телефон, набрал номер в Лондоне и сообщил на автоответчик о благополучном прибытии. Я знал, что после этого последует звонок из Лондона моим подпольным партнерам в Йоханнесбурге. Это, в свою очередь, приведёт к встрече на следующий день. А пока мне нужно было надежно убедиться, что я не попал под наблюдение.
      Отдохнув и одевшись попроще, я взял такси и отправился в Йовилль, где играл в детстве. Заплатив таксисту, вышел около парка. Искусство обнаружения слежки заключается в том, чтобы никогда не оглядываться. Вы должны сами создавать ситуации, которые позволят вам естественным образом осматриваться вокруг. Например, остановить кого-то и спросить: "Не могли бы вы подсказать мне, как пройти на улицу Роки?".
      Повернувшись в пол-оборота, чтобы быть лицом к лицу с прохожим, я хорошо видел, как отъехало такси. Я устроился на скамье, чтобы освоиться с людьми в парке. Нужно было обратить внимание на тех, кто появился после меня. Можно было ожидать, что на противоположном углу упицы шатается какой-нибудь бездельник. Я в особенности ожидал увидеть молодого человека, в хорошем физическом состоянии и просто одетого. Мужчину или, возможно, молодую женщину, которые бы избегали встречи глазами и изображали, что они заняты каким-то невинным занятием, типа мелкого ремонта машины или разглядывания витрин. Мимо проехала машина, полная благочестивых евреев. Вряд ли можно было ожидать, что они работают на службу безопасности ЮАР.
      Осматриваясь вокруг, я вспомнил день, когда с друзьями играл на улице в футбол. Один из мальчиков неприятно поразил меня непристойным замечанием о черном прохожем, в которого попал мяч. "Не ругайся на меня и не называй меня "боем", - был ответ того человека. Через 20 лет очень многое изменится в этой стране".
      С того времени прошло уже 40 лет. Это предсказание, хотя его исполнение и задержалось, начало, наконец, становиться реальностью.

***

      Мои спортивные таланты помогли мне получить место в средней школе имени короля Эдуарда VII. Мой класс был сборищем бездельников, интересовавшихся спортом. Мы с трудом переползали из класса. Интерес к учёбе во мне пробудил Тедди Гордон, учитель истории. Он рассказывал нам о французской революции и рисовал живые картины страданий крестьян и жестокости аристократов. Для меня параллель с апартеидом в Южной Африке была очевидной. Возможно, впервые за всё время учёбы в средней школе я внимал каждому слову.
      Мой отец был занят тем, что зарабатывал на жизнь, моя мать - замужеством моей сестры и детьми. Они не имели денег, чтобы послать меня в университет. Я сначала работал учеником в адвокатской конторе, занимаясь по вечерам в юридической школе. Я надеялся, что юриспруденция сориентирует меня в вопросах о судьбе чёрных.
      Однако большую часть того, чему я научился, я узнал от Джулая Маришане - рассыльного и так называемого "мальчика для приготовления чая". Однажды Джулай сказал мне, что я отличаюсь от других белых. "Чем?" -поинтересовался я. "Они обычно обращаются к нам, чёрным, с ледяными лицами. Холодными и морозящими. Они делают вид, что мы не существуем".
      В центре города часто случалось насилие над чёрными на расистской почве. Полицейские в штатском устраивали засады на узких улицах и набрасывались на чёрных мужчин, требуя показать их пропуска. Если человек не мог предъявить пропуска, его грубо впихивали в фургон. Если кто-то протестовал, то появлялись дубинки и чёрных разгоняли во все стороны. В одной ситуации я бессильно наблюдал, как группа белых хулиганов избила чёрного мужчину до потери сознания. Но то, что я видел лично, было ничем по сравнению с историями, которые иногда появлялись в газетах, разоблачая факты гибели людей в камерах полицейских участков и на фермах. О жестокости полиции в чёрных поселках сообщалось редко, и, с точки зрения большинства белых, это происходило как бы на другой планете.

***

      21 марта 1960 года возле полицейского участка в Шарпевилле африканцы устроили демонстрацию против законов о пропусках и были скошены пулями: в конечном счёте - 69 убитых и 179 раненых. Жертвами были мужчины, женщины и дети - все безоружные. Многие были убиты выстрелами в спину, когда они убегали.
      В дни, что последовали за расстрелом в Шарпевилле, я находился в беспокойном состоянии. Один напряжённый спор следовал за другим: в семье, с друзьями и с коллегами. За пределами моего обычного окружения мало кто из белых обнаруживал обострённое восприятие прошедшего. Общее отношение было следующим: "Мы должны расстреливать из пулемётов как можно больше".
      Что можно было сделать? Я с ужасом обнаружил, что внутри моего обычного круга общения ответа на этот вопрос не было. Была Пасха, и я решил съездить в Дурбан к родственнику, который был убеждённым коммунистом. Я нуждался в наставничестве со стороны кого-то, кто бы знал, что делать.

***

      Роули познакомил меня с АНК в Йоханнесбурге, и я стал членом Конгресса демократов (КОД), организации белых, которые поддерживали АНК. Час в неделю, который Роберт Реша просил меня уделять Движению, постепенно расширялся, захватывая практически всё моё свободное время. Комитет КОД готовил и тайно печатал листовки. Я вовлек друзей, и мы бродили по ночам по улицам, засовывая листовки в почтовые ящики и под двери. Мы выходили командами, вооруженные кистями и краской, и рисовали лозунги на стенах.
      В конце мая 1961 года доктор Фервурд, главный архитектор апартеида, провозгласил Южную Африку республикой. АНК, возглавляемый Нельсоном Манделой, ушедшим в подполье, призвал к трехдневной забастовке протеста. За несколько недель до этого мы уже работали на всех оборотах, чтобы обеспечить успех этого призыва. Трехдневная забастовка была успешной только частично. Правительство мобилизовало армию и штыками заставляло людей идти на работу. Наши активисты по всей стране задавались вопросом, можно ли расширять борьбу за свободу, используя исключительно ненасильственные средства.
      Вскоре после этого я вступил в запрещённую Коммунистическую партию. Партия, как запрещённая организация, привлекала меня своеобразной таинственностью. Было ясно, что многие из наиболее активных и уважаемых членов АНК сочувствовали Партии и, возможно, были её членами. Правительство и сверхбогатые явно ненавидели Партию, в то время как она пользовалась огромной популярностью среди чёрных, лишенных политических прав. Каждое упоминание о Партии, будь то на митингах или в частных разговорах с рабочими, вызывало положительный отклик. Каждое упоминание о Советском Союзе всегда сопровождалось одобрительным ревом толпы.
      В Движение меня привело эмоциональное отвращение к расизму. Моей конечной целью было свержение апартеида. Но скоро я был втянут в дискуссии о том, что последует за ликвидацией расовой дискриминации. Ведь страна страдала от глубокого неравенства и несправедливости задолго до того, как в 1948 году пришло к власти правительство апартеида. Капитализм без расовых барьеров, если такой вообще может существовать, всё равно закрепляет социальный раскол и неравенство.

***

      В июле 1961 года ЭмПи Найкер пригласил меня прогуляться по берегу океана. Он сообщил мне, что Движение готовится принять решение об изменении стратегии. Репрессивная политика властей убедила руководство в том, что ненасильственная борьба не принесет изменений. Мы были вынуждены ответить революционным насилием на насилие со стороны режима. Я стал членом регионального командования "Умконто ве сизве" (что на языках зулу и коса означало "Копьё нации", кратко -"МК").
      Менее чем через месяц Билли сообщил мне, что мы вскоре должны будем пройти первичное обучение у одного из наиболее выдающихся товарищей в нашем Движении. Наш гость воевал с немцами в Северной Африке. Мы поехали на небольшую плантацию сахарного тростника неподалеку от Дурбана и собрались во флигеле. Билли ввел человека в рубашке с открытым воротником и в спортивном пиджаке.
      Хотя нам было названо его кодовое имя, я узнал нашего гостя по фотографии с процесса о государственной измене. Это был Джек Ходжсон, один из руководителей "Легиона Спринбок" - антифашистской организации бывших военнослужащих. Он подчёркивал необходимость тщательного планирования и изучения обстановки перед нападением на цель. Джек напомнил нам, что действия, которые мы готовимся предпринять, не должны приводить к ранению или гибели людей. Главным в умах всех нас была необходимость нанести ответный удар и этим показать, что режиму апартеида может быть брошен вызов.
      Первые операции МК были назначены на 16 декабря 1961 года. Мы получили указание атаковать здания ведомств, связанных с политикой апартеида. Нам также напомнили о необходимости избегать человеческих жертв. Вечер за вечером мы растирали химикаты. Нам нужно было 20 килограммов "смеси Джека", чтобы сделать четыре бомбы. Это была довольно тяжёлая работа. Притом этими химикатами, которые оставляли отчетливый пурпурный след, легко было запачкать одежду и кожу.
      Целью для нашей группы был большой комплекс, из которого чиновники апартеида осуществляли полный контроль над тысячами африканцев, пытавшихся найти работу или получить разрешение на проживание в Дурбане. Я положил созданную нами бомбу к двери. Бруно привёл ее в боевую готовность. Мы обложили бомбу мешками с песком, чтобы направить взрывную волну вовнутрь, после чего растворились в разных направлениях.
      Плакаты, провозглашающие создание "Умконто ве сизве", появились на улицах города одновременно с первыми операциями. В них подчёркивалось: "В жизни каждого народа приходит время, когда остается только два выбора: покориться или бороться. Это время пришло в Южную Африку. Мы не покоримся, а будем сражаться всеми средствами, которые у нас есть, в защиту наших прав, нашего народа и нашей свободы".
      Чтобы справиться с волной диверсий, правительство пошло по пути расширения своих полномочий. Оно провело через парламент драконовский закон, позволявший задерживать подозреваемых без предъявления обвинения или суда на 90 дней и вводивший более суровое наказание за диверсии, вплоть до смертной казни.
      Чтобы ответить на этот вызов, Движение созвало специальное заседание на севере Наталя. Во время перерыва мы встретились с Джо Моднее - одним из старших командиров МК. Мы дали ему краткий отчет о нашей деятельности. Но вместо того, чтобы похвалить нас, он сделал нам строгий выговор за недостаточную активность.
      Через несколько дней пришла тяжёлая новость об аресте Манделы. Мы мобилизовали все возможности МК для того, чтобы выразить протест. К тому времени у нас было значительное число подразделений по всему Наталю. Мы обучали эти группы использованию самодельных бутылок с зажигательной смесью и поэтому смогли начать атаки на грузовые поезда, правительственные здания, на плантации сахарного тростника. По всему Наталю бушевали пожары, причинившие немалый ущерб. Но мы нуждались в более мощной взрывчатке.
      В одну из ночей наша группа подъехала на легковой машине-фургоне к складу динамита. Мы уже знали, что единственный сторож в этот час сидел и пил в местной африканской забегаловке. Бруно начал монтировкой выламывать дверь склада. Со всем возможным проворством мы стали носить ящики динамита в машину и так нагрузили её, что двоим из нас пришлось лечь поверх ящиков. "Поехали!" - крикнули мы водителю, который оставался около машины и не знал о содержимом ящиков.
      Мы дико мчались по ухабистому проселку, избегая шоссе. На следующий день огромные заголовки в газетах возвестили: "Около Пайнтауна похищен динамит". Водитель, который возил нас туда, увидел этот заголовок и тут же врезался в другую машину, проехав на красный свет. Он-то думал, что мы забирали подпольные листовки.
      В библиотеке я взял книгу, где была глава о безопасном хранении динамита. Там упоминалось о соблюдении вполне очевидных предосторожностей, например, что нельзя зажигать спички рядом со складом. Я подумал о монтировке, которой Бруно взламывал дверь склада, крушащей металл и рассыпавшей искры во все стороны. Отмечалось также, что перевозить динамит можно со скоростью не более 20 миль в час. Я вспомнил о дикой гонке, когда мы уходили от склада. Но, по крайней мере, всё это было уже в прошлом.
      Наличие мощной взрывчатки означало, что наши подразделения могли перейти в наступление: разрушали помещения бюро по выдаче "пропусков" и взрывали железнодорожные линии, но избегали человеческих жертв.
      Мы решили провести специальную операцию против системы энергоснабжения Наталя. Выбрали три особо важных мачты, подрыв которых мог вызвать прекращение подачи электричества в регион. Мы прикрепили динамитный заряд к каждой опоре мачты. Через 40 минут Элеонора и я были уже дома, высадив по пути наших компаньонов. Долго ждать не пришлось. Внезапно наш коттедж погрузился в темноту. Мы выбежали наружу, чтобы оценить масштабы "затемнения". Жуткая темнота окутала весь город. Мы обнялись и станцевали джигу. Помня о рейдах Специального отдела, мы помчались назад в коттедж. Через десять минут около парадной двери со скрежетом тормозов остановилась машина. Это был полицейский из Специального отдела. Он приехал проверить, дома ли мы. Мы спросили, что случилось со светом. Он ухмыльнулся: "Вы прочитаете об этом завтра в газетах". Сообщения о диверсии в Дурбане стали главными новостями как в самой Южной Африке, так и за рубежом. Мы решили продолжать наступление, невзирая на усиливающиеся полицейские рейды, круглосуточную охрану стратегических объектов и патрулирование города армией и полицией. В наших ушах звенели слова Джека Ходжсона: "Когда они вынуждены будут охранять всё, что открывается и закрывается, у них не останется никого, чтобы контролировать народ".