В течение года ему удалось напечатать семь рассказов и повесть. Сочинения его были тривиальны, идейно полноценны, убоги. В каждом слышалось что-то знакомое. Они звучали убедительно как цитаты. Наиболее яркими в них были стилистические погрешности и опечатки:
        “В октябре Мишутке кануло тридцать лет…” (Рассказ “Мишуткино горе”.)
        “- Да будет ему земля прахом! – кончил свою речь Одинцов…” (Рассказ “Дым поднимается к небу”.)
        “- Не суйте мне белки в колеса, - угрожающе произнес Лепко…” (Повесть “Чайки летят к горизонту”.)
        Впоследствии Потоцкий говорил мне:
        “- Я – писатель, бля, типа Чехова. Чехов был абсолютно прав. Рассказ можно написать о чем угодно. Сюжетов навалом. Возьмем любую профессию. Например, врач. Пожалуйста. Хирург, бля, делает операцию. И узнает в больном – соперника. Человека, с которым ему изменяла жена. Перед хирургом нравственная, бля, дилемма. То ли спасти человека, то ли отрезать ему… Нет, это слишком, бля, перегиб… В общем, хирург колеблется. А потом берет скальпель и делает чудо. Конец, бля, такой: “Медсестра долго, долго глядела ему вслед…” Или, например, о море, - говорил Потоцкий, - запросто… Моряк, бля, уходит на пенсию. Покидает родное судно. На корабле остаются его друзья, его прошлое, его молодость. Мрачный, он идет по набережной Фонтанки. И видит, бля, парнишка тонет. Моряк, не раздумывая, бросается в ледяную пучину. Рискуя жизнью, вытаскивает паренька… Конец такой: “Навсегда запомнил Витька эту руку. Широкую, мозолистую руку с голубоватым якорем на запястье…” То есть моряк всегда остается моряком, даже если он, бля, на пенсии…”

        С. Довлатов. “Заповедник”

        Антон Павлович как-то поспорил со мной, что он сможет написать рассказ о чем угодно, хоть бы вот об этой пепельнице. Он замолчал и стал пристально смотреть на пепельницу. Я тоже посмотрел на пепельницу, и мне показалось, что я вижу, как над ней уже роится облачком замысел чеховского рассказа.

        Из воспоминаний современника А.П. Чехова