Примерно 40 страниц более или менее связного текста и сырая масса набросков, сделанных на излюбленных автором каталожных карточках, представляет узкоспециальный интерес для профессионалов — никак не больше. Тем более сомнительно бегство по этим едва различимым следам издателей русского перевода.

        Царапина львиного когтя узнается на той или иной фразе. Тут и любимая гностическая тема Набокова — обращение сырой и грубой реальности в воздушный, отлетающий, воспаряющий вымысел. Сам Набоков писал об этом едва ли не лучше всех, а лучшее из лучшего у него в этом смысле — "Приглашение на казнь". Здесь смело можно окончить пересказ материала, пересказу принципиально не поддающегося, по причине какой-то вопиющей его неготовности к печатному воспроизведению, каковое начинает и продолжает восприниматься как коммерческий трюк, раскрутка бренда, давно, впрочем, умершего естественной смертью. Издание Лауры-Лоры-Флоры — надругательство над фактом смерти, больше всего напоминающее архетипическую историю о выигравшем лотерейном билете, захороненном вместе с покойником в пиджачном его кармане. Потребная интригой эксгумация произведена, но выигрыш оказался невелик и вряд ли принесет проценты (по-западному — "интерес").

        Американских рецензентов (которых за три дня с 17-го числа появилось немногим больше трех) умилила фраза о способе совокупления невропатолога с развратной молодой женой: откинувшись на диванные подушки и ее имея сидящей на коленях спиной к нему, в результате чего процедура приобретает сходство с катанием детей на санках с ледяной горки. Милое набоковское детство — в полутропическом каком-то, полутаврическом саду. Но в данном случае возникает еще одна литературная реминисценция: из "Волшебной горы" Манна, где трупы туберкулезников спускают с этой самой горы на бобслеях.

        Борис Парамонов