|
| |||
|
|
лирический дайджест Обветренные и заскорузлые хиппи, эпигоны второсортных поэтов, потряхивающие немытыми волосами, раскладывающие на вписках своих герлушечек, - встали и пошли отсюда нахуй. Лоснящиеся горбоносые пикаперы, знатоки пятирублевой карманной психологии, предстоятели провинциального гламура и картонной трагики, - встали и пошли отсюда нахуй. Именно так. И только так. Потому что я помню, как смыкаются овальные стены камеры обскуры, и крылья закрывают небо, и лиловатый, точно голуазная пачка, трамвай увозит в ад мимо черемушкинского рынка, как невозможно выкарабкаться из сдавленного кокона и как свисает с потолка трехаккордный пилотный шнурок. Потому что я люблю ее. А вы - нет. перепросматривает классику и Пишет чудище страшное для сексуальных извращений nikakogowertera@lj:Ни одна область жизни не предоставляет столько пространства для уловок и ухищрений, сколько таит в себе любовь и сопутствующее ей половое влечение. Игра на бирже, лошадиный тотализатор, авиарейс душанбе-москва вряд ли могли бы привлечь такое количество мошенников и трюкачей. Назови ничтожные уловки на фоне девальвации ценностей ловкими приемами - и получишь пикап; нареки липкое жеманство кинематографической изящностью - и увидишь завидный флирт; овладей законами забвения и презрения - и носи сколько хочешь желтую майку лидера или бойцовку животного альфа. Главная же мишень всякого спекулянта - это ревность, которую он зовет собственничеством, пережитком фрустрации, верной спутницей комплексов и часовой бомбой, заложенной в фундамент традиционных отношений. Больше всего на свете поцелуйный наперсточник презирает патриархальное мироустройство, потому что знает: мир, устроенный по таким законам, вытеснит его из своих пределов с проворством идеального газа. У Джулиана Барнса есть роман "До того, как она встретила меня": пронзительная хроника любовной трагедии человека, отважившегося оборонять свое чувство на просторах порнокинотеатра; несколько отстраненный, но невероятно компактный рассказ о том, как в условиях ярмарки сексуального тщеславия разрушается личность и надламывается внутренний стержень. Помещенный в стеклянный корпус короткого романа с линейной композицией, Грэм Хендрик, посмевший ревновать возлюбленную - второсортную актрису - к каждому экранному партнеру, останется навсегда проигравшим - вне зависимости от предсказуемой ружейной развязки. Апологеты фальшивой любви, асы фрилава и кинестетики уничтожат его в каждом кинозале, на каждом ветреном перекрестке. Или совсем другой пример. Все помнят историю Левина и Кити Щербацкой - редкий на страницах русского классического романа случай последовательно счастливого и гармоничного брака; слезоточивое утешение для отрешенного одиночки, "жертвы бессонниц с прозрачной ледышкой внутри", привычно ищущего утешения в книге. В "Карениной" присутствует сюжетная линия, которую за прочими - и за сроком давности - легко выпустить из памяти. В первое лето после свадьбы Стива Облонский привозит в Покровское Васеньку Весловского - совсем еще юношу, не то чтобы волокиту, но во многом эпикурейца и бонвивана. Васенька Весловский невинен как дитя, он носит зеленую блузу, он "отличнейший малый и страстный охотник", ему нравится Китти, и уж конечно он не видит ничего предосудительного в том, чтобы "слегка за ней поволочиться". Пройдясь по саду, побывав на конюшне и даже поделав вместе гимнастику на баррах, Левин вернулся с своим гостем домой и вошел с ним в гостиную. - Прекрасно поохотились и сколько впечатлений! - сказал Весловский, подходя к Кити, которая сидела за самоваром. - Как жалко, что дамы лишены этих удовольствий! "Ну, что же, надо же ему как-нибудь говорить с хозяйкой дома", - сказал себе Левин. Ему опять что-то показалось в улыбке, в том победительном выражении, с которым гость обратился к Кити... <...> "Нет, это невозможно", - думал он, изредка взглядывая на перегнувшегося к Кити Васеньку, с своею красивою улыбкой говорившего ей что-то, и на нее, красневшую и взволнованную. Было нечистое что-то в позе Васеньки, в его взгляде, в его улыбке. Левин видел даже что-то нечистое и в позе и во взгляде Кити. И опять свет померк в его глазах. Опять, как вчера, вдруг, без малейшего перехода, он почувствовал себя сброшенным с высоты счастья, спокойствия, достоинства в бездну отчаяния, злобы и унижения. Опять все и вся стали противны ему. <...> - Так нельзя жить! Это мученье! Я страдаю, ты страдаешь. За что? - сказала она, когда они добрались, наконец, до уединенной лавочки на углу липовой аллеи. - Но ты одно скажи мне: было в его тоне неприличное, нечистое, унизительно-ужасное? - говорил он, становясь пред ней опять в ту же позу, с кулаками пред грудью, как он тогда ночью стоял пред ней. - Было, - сказала она дрожащим голосом. - Но, Костя, ты не видишь разве, что не я виновата? Я с утра хотела такой тон взять, но эти люди... Зачем он приехал? Как мы счастливы были! - говорила она, задыхаясь от рыданий, которые поднимали все ее пополневшее тело. Садовник с удивлением видел, несмотря на то, что ничего не гналось за ними и что бежать не от чего было, и что ничего они особенно радостного не могли найти на лавочке, - садовник видел, что они вернулись домой мимо него с успокоенными, сияющими лицами. После этого у Левина - любящего мужчины - никакого выбора не остается. На сайте пикаперов его бы назвали тфн - типичный фрустрированный неудачник. То есть муж своей жены - и славянские корни здесь сильнее паспортного содержимого. О хрестоматийной модели поведения тээфэна - читаем дальше у Толстого. "И что общего между нами и им?" - подумал Левин и пошел отыскивать Весловского. Проходя через переднюю, он велел закладывать коляску, чтобы ехать на станцию. - Вчера рессора сломалась, - отвечал лакей. - Ну так тарантас, но скорее. Где гость? - Они пошли в свою комнату. Левин застал Васеньку в то время, как тот, разобрав свои вещи из чемодана и разложив новые романсы, примеривал краги, чтоб ездить верхом. Было ли в лице Левина что-нибудь особенное, или сам Васенька почувствовал, что ce petit brin de cour, который он затеял, был неуместен в этой семье, но он был несколько (сколько может быть светский человек) смущен входом Левина. - Вы в крагах верхом ездите? - Да, это гораздо чище, - сказал Васенька, ставя жирную ногу на стул, застегивая нижний крючок и весело, добродушно улыбаясь. Он был несомненно добрый малый, и Левину жалко стало его и совестно за себя, хозяина дома, когда он подметил робость во взгляде Васеньки. На столе лежал обломок палки, которую они нынче утром вместе сломали на гимнастике, пробуя поднять забухшие барры. Левин взял в руки этот обломок и начал обламывать расщепившийся конец, не зная, как начать. - Я хотел... - Он замолчал было, но вдруг, вспомнив Кити и все, что было, решительно глядя ему в глаза, сказал:- я велел вам закладывать лошадей. - То есть как? - начал с удивлением Васенька. - Куда же ехать? - Вам, на железную дорогу, - мрачно сказал Левин, щипля конец палки. - Вы уезжаете или что-нибудь случилось? - Случилось, что я жду гостей, - сказал Левин, быстрее и быстрее обламывая сильными пальцами концы расщепившейся палки. - И не жду гостей, и ничего не случилось, но я прошу вас уехать. Вы можете объяснить как хотите мою неучтивость. Васенька выпрямился. - Я прошу вас объяснить мне... - с достоинством сказал он, поняв наконец. - Я не могу вам объяснить, - тихо и медленно, стараясь скрыть дрожание своих скул, заговорил Левин. - И лучше вам не спрашивать. И так как расщепившиеся концы были уже все отломаны, Левин зацепился пальцами за толстые концы, разодрал палку и старательно поймал падавший конец. Вероятно, вид этих напряженных рук, тех самых мускулов, которые он нынче утром ощупывал на гимнастике, и блестящих глаз, тихого голоса и дрожащих скул убедили Васеньку больше слов. Он, пожав плечами и презрительно улыбнувшись, поклонился. Именно так и только так поступает настоящий мужчина, уважающий и любящий свою спутницу. Отбросив дешевый салонный этикет, перенятый от беглых французских гувернеров, правила несуществующего уважения и кодекс рогатого мужа, - защищает свое счастье - самым действенным способом. Встал - и пошел отсюда нахуй. Обветренные и заскорузлые хиппи, эпигоны второсортных поэтов, потряхивающие немытыми волосами, раскладывающие на вписках своих герлушечек, - встали и пошли отсюда нахуй. Лоснящиеся горбоносые пикаперы, знатоки пятирублевой карманной психологии, предстоятели провинциального гламура и картонной трагики, - встали и пошли отсюда нахуй. Именно так. И только так. Потому что я помню, как смыкаются овальные стены камеры обскуры, и крылья закрывают небо, и лиловатый, точно голуазная пачка, трамвай увозит в ад мимо черемушкинского рынка, как невозможно выкарабкаться из сдавленного кокона и как свисает с потолка трехаккордный пилотный шнурок. Потому что я люблю ее. А вы - нет. |
|||||||||||||