![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}
О Петре Пане - 2. @ 10:18 pm
Оригинал взят у ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif)
tataole@lj в post
Читать я начала в три года, в пять уже читала взахлеб. С фонариками под одеялом, гуляя с раскрытой книгой на улице и стукаясь лбом о мимопроползающие столбы, в общем, классика.
И больше всего я, конечно, любила сказки. Я их и сейчас, признаться, люблю – если бы вы видели, какую часть нашей семейной библиотеки занимает фантастика и фэнтези всех сортов – вы бы навеки потеряли ко мне уважение.
То есть, вплоть до того, что надпись на обложке «основано на реальных событиях» - вполне способна отвадить меня от приобретения приглянувшегося томика.
Ибо вопрос «а зачем об этом писать, если это и так было на самом деле?» , заданный мною кому-то из родственников в детстве, до сих пор остается для меня слегка неотвеченным.
Шучу-шучу. Все равно еще никому не удавалось пришпилить реальность к бумаге даже кончиком талантливейшего из перьев.
И естественно, что у меня были любимые сказки.
(Те, что на самом деле сказки, а не мифы древней греции с калевалой, которые я тогда вообще воспринимала как правдивейшие учебники по безопасности жизнедеятельности или что-то столь же насущное).
Во-первых, конечно, «Алиса в стране чудес» – заученная мною в прямом смысле слова наизусть. Для меня это была самая смешная книжка в мире, а фразы типа «пусть Билль тащит лестницу», «приступим к верчению тушею», «ушки мои усики, как же я опаздываю!» или «ну и много же у них парников!» до сих пор составляют огромную часть моей повседневной речи, не делая ее понятнее для людей, мало знакомых а) со мной и б) с творчеством мистера Доджсона.
«Малыш и Карлсон», разумеется. Мне и многие другие книжки Линдгрен нравились, но «Малыш и Карлсон», (которую папа называл «Библией Хулиганства» и периодически от меня прятал) – была ни с чем не сравнима. Кстати, снятый по ней советский мультфильм я ненавидела. Это была, думаю, моя первая встреча с таким прискорбным явлением, как экранизация классики, и негодование, которое я испытала, увидев, что авторы фильма сотворили с Моими Любимыми Героями, сдобрилось искренним недоумением «Но зачем?? За что?!»
И, безусловно, Мэри Поппинс. (Которой, надо сказать, с экранизациями не везло до сих пор даже еще больше, чем гражданам с пропеллерами, и я никогда – даже если меня будут ножиками резать - не соглашусь понять, зачем на роль демонической, вселяющей в людей ужас няньки , которая в тексте неоднократно описана как тощая, некрасивая, синеглазая брюнетка с прилизанными блестящими волосами, режиссеры с разных полушарий одинаково брали сексапильных шатенок Эндрюс и Андрейченко, вся загадочность которых обретается где-то на уровне их чулочек с подвязками).
Вот три любимейших. Были и другие.
Винни Пуха и сказки дядюшки Римуса я считала слегка скучноватыми, Муми-троллей, в целом, любила, хоть меня и смущала их мрачноватая сентиментальность , российские авторские сказки мне казались второсортными , немного ненастоящими, все эти незнайки, дяди федоры и праздники непослушания… То есть, я охотно читала их и перечитывала, но где-то на заднем плане всегда подозревала, что король-то голый.
Но была одна – знаменитейшая! – детская книжка, которую я горячо и искренне ненавидела.
Мне было лет семь или восемь, мама отвезла меня в гости к семейству Рябухиных , где мы всласть набесились с Димкой, старшим мальчиком, так что нас традиционно развели по разным комнатам, чтобы мы успокоились и перестали орать и бегать. Мне сунули в лапы книжку - и я сидела в сумерках дядигенининого кабинета, читала и покрывалась мурашками от злости и отвращения.
Эта книга, написанная слащавым, демонстративно детским и простым языком, описывала мир столь чудовищный, что когда я закончила ее читать, я пребывала в стойком убеждении, что получила ее – в наказание.
Я пошла к нашим с Димкой мамам на кухню за разъяснением – за что со мной так поступили?
Тетя Таня фыркнула чаем и выразилась в том смысле, что я – совсем тю-тю.
- Ты что, совсем тю-тю? – спросила она. – Это же Питер Пэн! Это же жемчужина, бриллиант, это же долбануться можно, как интересно!
Я попыталась объяснить, что я думаю об этой книге. Что она написана про ненастоящих картонных людей, которые ведут себя как опасные сумасшедшие, что влетающие в окно мертвые мальчики – это могло бы быть интересно, но когда они при этом поют песенки и играют на дудочке, и пьют воображаемый чаек, заодно выпуская ножичком кишочки пиратам, и строят понарошечные домики и скучают по мамочке и страдают склерозом, и скармливают людей крокодилам, а потом водят радостные хороводы и остаются все такими же дохлыми, и убивают все, что шевелится, а потом хихикают, а вокруг сидят полоумные девочки-мамы в ночных рубашках и штопают носки корзинами… А главное все это еще и неимоверно скучно.
- Вот непонятно, - сказала тетя Таня моей маме. – Вроде бы у нее все в порядке с воображением, откуда такой комсорговский приземленный рационализм?
- Что такое комсорговский? – спросила я.
- Тебе это пока еще рано знать. И с чего ты взяла, что Питер Пэн – мертвый?!
- А какой же еще? Кем может быть мальчик, который в возрасте одного дня сбежал из дома, чтобы никогда не повзрослеть? Нежить он! И вообще вурдалак, как у Пушкина. Он же человеческим мясом и костями животных кормит!
На новый год мне подарили детгизовское издание «Питера Пэна» . Я дождалась ночи и тихо выкинула книжку в окно.
Спустя четыре дня мама отправилась со мной в театр на детский утренник. Давали «Питера Пэна», естественно. Когда со сцены стали требовать, чтобы «ребята похлопали, может быть, удастся спасти фею Диньдинь!» , я вцепилась в бархатные поручни кресла – другого способа выразить протест у меня не было – мама столь явно была настроена избавить меня от комсорговского рационализма, что лучше было сделать вид, что у нее все получилось.
На обратном пути я сказала, что спектакль классный и мне очень понравилось все. Особенно когда фея ожила.
Но я врала.
Я по-прежнему была убеждена, что история про Питера Пэна – это подделка, что она только делает вид, что она сказка, а на самом деле она вся насквозь ненастоящая , выдуманная каким-то противным дураком как бы история для детей, этих самых детей унижающая, а единственное, что в ней настоящего – это зло и жестокость, которые особенно жутко смотрятся в окружении цветочков , веночков и феечек-убийц . То есть, Ахилл, который тащит за взмыленными лошадьми пыльный труп Гектора - в моем детском сознании был , в общем, понятен. Но в питер-пэновской версии Ахилл бы пек из Гектора торт с глазурью, нарядившись в хорошенький передничек с розочками. И это для меня уже было чересчур.
А потом я выросла, и узнала в Питере Пэне с его козликом и свирелью - бога Пана. И прочитала про трагическую судьбу мальчиков - воспитанников Джеймса Барри. Про то, что книга была посвящена умершему мальчику - брату писателя, чья смерть превратила детство Джеймса Барри в кошмар.
В общем, чутье-то у меня в малолетстве было, да….
tataole@lj в postЧитать я начала в три года, в пять уже читала взахлеб. С фонариками под одеялом, гуляя с раскрытой книгой на улице и стукаясь лбом о мимопроползающие столбы, в общем, классика.
И больше всего я, конечно, любила сказки. Я их и сейчас, признаться, люблю – если бы вы видели, какую часть нашей семейной библиотеки занимает фантастика и фэнтези всех сортов – вы бы навеки потеряли ко мне уважение.
То есть, вплоть до того, что надпись на обложке «основано на реальных событиях» - вполне способна отвадить меня от приобретения приглянувшегося томика.
Ибо вопрос «а зачем об этом писать, если это и так было на самом деле?» , заданный мною кому-то из родственников в детстве, до сих пор остается для меня слегка неотвеченным.
Шучу-шучу. Все равно еще никому не удавалось пришпилить реальность к бумаге даже кончиком талантливейшего из перьев.
И естественно, что у меня были любимые сказки.
(Те, что на самом деле сказки, а не мифы древней греции с калевалой, которые я тогда вообще воспринимала как правдивейшие учебники по безопасности жизнедеятельности или что-то столь же насущное).
Во-первых, конечно, «Алиса в стране чудес» – заученная мною в прямом смысле слова наизусть. Для меня это была самая смешная книжка в мире, а фразы типа «пусть Билль тащит лестницу», «приступим к верчению тушею», «ушки мои усики, как же я опаздываю!» или «ну и много же у них парников!» до сих пор составляют огромную часть моей повседневной речи, не делая ее понятнее для людей, мало знакомых а) со мной и б) с творчеством мистера Доджсона.
«Малыш и Карлсон», разумеется. Мне и многие другие книжки Линдгрен нравились, но «Малыш и Карлсон», (которую папа называл «Библией Хулиганства» и периодически от меня прятал) – была ни с чем не сравнима. Кстати, снятый по ней советский мультфильм я ненавидела. Это была, думаю, моя первая встреча с таким прискорбным явлением, как экранизация классики, и негодование, которое я испытала, увидев, что авторы фильма сотворили с Моими Любимыми Героями, сдобрилось искренним недоумением «Но зачем?? За что?!»
И, безусловно, Мэри Поппинс. (Которой, надо сказать, с экранизациями не везло до сих пор даже еще больше, чем гражданам с пропеллерами, и я никогда – даже если меня будут ножиками резать - не соглашусь понять, зачем на роль демонической, вселяющей в людей ужас няньки , которая в тексте неоднократно описана как тощая, некрасивая, синеглазая брюнетка с прилизанными блестящими волосами, режиссеры с разных полушарий одинаково брали сексапильных шатенок Эндрюс и Андрейченко, вся загадочность которых обретается где-то на уровне их чулочек с подвязками).
Вот три любимейших. Были и другие.
Винни Пуха и сказки дядюшки Римуса я считала слегка скучноватыми, Муми-троллей, в целом, любила, хоть меня и смущала их мрачноватая сентиментальность , российские авторские сказки мне казались второсортными , немного ненастоящими, все эти незнайки, дяди федоры и праздники непослушания… То есть, я охотно читала их и перечитывала, но где-то на заднем плане всегда подозревала, что король-то голый.
Но была одна – знаменитейшая! – детская книжка, которую я горячо и искренне ненавидела.
Мне было лет семь или восемь, мама отвезла меня в гости к семейству Рябухиных , где мы всласть набесились с Димкой, старшим мальчиком, так что нас традиционно развели по разным комнатам, чтобы мы успокоились и перестали орать и бегать. Мне сунули в лапы книжку - и я сидела в сумерках дядигенининого кабинета, читала и покрывалась мурашками от злости и отвращения.
Эта книга, написанная слащавым, демонстративно детским и простым языком, описывала мир столь чудовищный, что когда я закончила ее читать, я пребывала в стойком убеждении, что получила ее – в наказание.
Я пошла к нашим с Димкой мамам на кухню за разъяснением – за что со мной так поступили?
Тетя Таня фыркнула чаем и выразилась в том смысле, что я – совсем тю-тю.
- Ты что, совсем тю-тю? – спросила она. – Это же Питер Пэн! Это же жемчужина, бриллиант, это же долбануться можно, как интересно!
Я попыталась объяснить, что я думаю об этой книге. Что она написана про ненастоящих картонных людей, которые ведут себя как опасные сумасшедшие, что влетающие в окно мертвые мальчики – это могло бы быть интересно, но когда они при этом поют песенки и играют на дудочке, и пьют воображаемый чаек, заодно выпуская ножичком кишочки пиратам, и строят понарошечные домики и скучают по мамочке и страдают склерозом, и скармливают людей крокодилам, а потом водят радостные хороводы и остаются все такими же дохлыми, и убивают все, что шевелится, а потом хихикают, а вокруг сидят полоумные девочки-мамы в ночных рубашках и штопают носки корзинами… А главное все это еще и неимоверно скучно.
- Вот непонятно, - сказала тетя Таня моей маме. – Вроде бы у нее все в порядке с воображением, откуда такой комсорговский приземленный рационализм?
- Что такое комсорговский? – спросила я.
- Тебе это пока еще рано знать. И с чего ты взяла, что Питер Пэн – мертвый?!
- А какой же еще? Кем может быть мальчик, который в возрасте одного дня сбежал из дома, чтобы никогда не повзрослеть? Нежить он! И вообще вурдалак, как у Пушкина. Он же человеческим мясом и костями животных кормит!
На новый год мне подарили детгизовское издание «Питера Пэна» . Я дождалась ночи и тихо выкинула книжку в окно.
Спустя четыре дня мама отправилась со мной в театр на детский утренник. Давали «Питера Пэна», естественно. Когда со сцены стали требовать, чтобы «ребята похлопали, может быть, удастся спасти фею Диньдинь!» , я вцепилась в бархатные поручни кресла – другого способа выразить протест у меня не было – мама столь явно была настроена избавить меня от комсорговского рационализма, что лучше было сделать вид, что у нее все получилось.
На обратном пути я сказала, что спектакль классный и мне очень понравилось все. Особенно когда фея ожила.
Но я врала.
Я по-прежнему была убеждена, что история про Питера Пэна – это подделка, что она только делает вид, что она сказка, а на самом деле она вся насквозь ненастоящая , выдуманная каким-то противным дураком как бы история для детей, этих самых детей унижающая, а единственное, что в ней настоящего – это зло и жестокость, которые особенно жутко смотрятся в окружении цветочков , веночков и феечек-убийц . То есть, Ахилл, который тащит за взмыленными лошадьми пыльный труп Гектора - в моем детском сознании был , в общем, понятен. Но в питер-пэновской версии Ахилл бы пек из Гектора торт с глазурью, нарядившись в хорошенький передничек с розочками. И это для меня уже было чересчур.
А потом я выросла, и узнала в Питере Пэне с его козликом и свирелью - бога Пана. И прочитала про трагическую судьбу мальчиков - воспитанников Джеймса Барри. Про то, что книга была посвящена умершему мальчику - брату писателя, чья смерть превратила детство Джеймса Барри в кошмар.
В общем, чутье-то у меня в малолетстве было, да….
| | Add to Memories | Tell A Friend