"Пятая власть", или глобализм спецслужб

 <?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" />

</font></span>

Прогрессистская мысль нередко страдала нетерпением и даже фанатизмом и готова была применять насилие в отношении "саботажников" прогресса. Что было вовсе ей несвойственно, так это расистское высокомерие, самоощущение себя в качестве касты избранных, судьба которой решительно расходится с судьбой большинства. Цивилизация развивалась, преодолевая уклоны раскольничества и сектантства, в которые периодически впадали отдельные привилегированные группы общества.

Критерий здесь однозначный: там, где мы говорим об универсалиях прогресса, предназначаемых стать общим достоянием, — там царит дух открытости, просвещенческой ясности и оптимизма. Там же, где речь идет о монополии, которую меньшинство желает сохранить для себя, тайно от "этой" страны и "этого" народа, — там воцаряется мораль тайных обществ, с ее тайными стандартами и бухгалтериями.

……

Американский образец демократии, сформировавшийся в XVIII-XIX веках, фактически представлял демократию меньшинства, типичным носителем которой выступал белый, протестант, домовладелец. Так называемое политическое участие — претензия быть услышанным в процессе принятия важнейших социальных решений — должно было оставаться уделом благополучного большинства, для того чтобы демократия оставалась устойчивой.

Словом, парадоксом демократии является то, что она основана на политическом участии тех, кто мог бы и не участвовать, кого сложившийся статус-кво в целом устраивал. Когда же на участие стали претендовать социально не устроенные и недовольные, политическая стабильность грозила пошатнуться.
Холодная война подоспела кстати: в ее условиях правящие верхи добивались лояльности граждан не столько завораживая собственным примером, сколько пугая примером другой стороны. Демонизация противной стороны, находящейся по ту сторону железного занавеса, необходима была не только для оправдания гонки вооружений, но и для демонстрации собственному населению преимуществ его положения по сравнению с ужасами чужого правления. Пропагандистский аппарат и спецслужбы стран — участниц холодной войны затеяли большую стратегическую игру, сообща создавая пропагандистские страшилки для своих народов.

В одном лагере лояльность собственного народа пытались получить, эксплуатируя миф об "абсолютном и относительном обнищании" при капитализме, в другом — о коммунистическом рабстве. По высоким стандартам Просвещения, это должно быть оценено как посягательство на универсалии прогресса, в которые верили люди предыдущей эпохи. Прогресс терял на глазах черты христианского Бога, дающего свое обетование всем народам, и все больше обретал черты ревнивого Бога Израиля, удостаивающего лишь "идеологически близких", относящихся к своему лагерю и грозящего полным отлучением тем, кто принадлежит к чужому.

На глазах современников, помнящих более либеральные времена, происходила разительная архаизация социально-политического мышления стран — участниц мирового противостояния. Если демократическая традиция приучала заниматься преимущественно критикой собственного правительства и искоренять недостатки в собственном доме, то новая, связанная с холодной войной, предписывала искать изьяны в стане противника и демонстрировать верноподданническую лояльность у себя дома. Эта милитаризация менталитета, вооруженного подозрительностью в отношении чужих, переворачивала с ног на голову большинство демократических принципов и установок. По мере того как демократия становилась массовой, ей предписывали становиться военной, мобилизованной на противостояние внешнему противнику. На Западе это касалось в первую очередь Американской республики, становившейся имперской республикой — новым Римом, сражающимся с Карфагеном.

Этот принцип внешней мобилизации не менее последовательно использовался на Востоке. Обе стороны играли в азартную игру манихейского противостояния, позволяющую шельмовать внутренних критиканов как пятую колонну другой стороны. Чем дольше велась холодная война, тем больше она обретала характер сговора играющих партнеров, намеренно использующих фобии оборонческого сознания в целях стабилизации собственного строя.

Фактически по обе стороны железного занавеса формировались наряду с "внешней" партией, ведущей диалоги с общественностью, свои "внутренние" партии, лучше осведомленные о подоплеке глобального конфликта и таящихся в нем внутриполитических дивидендах. Со временем языки "внешней" и "внутренней" партий становились все менее взаимопереводимыми. "Внешняя" партия, занятая демонстрационными эффектами, бранила внешнего противника и льстила собственному обывателю, внушая ему представления о завидности его положения по сравнению с положением населения противной стороны. "Внутренняя" партия все более дистанцировалась от собственного обывателя, находя все больше сходства между политическими заботами официального противника и своими собственными.

"Внутренние" партии все более проникались осознанием внешних, глобальных предпосылок внутриполитической стабильности, связанных с милитаризацией общественной жизни и конфронтационным мышлением, тогда как "внешние", публичные партии мыслили более провинциально и традиционно. Иезуитская изобретательность и "проницательность" "внутренних" партий все больше противопоставляла их широкой общественности собственных стран и как-то невольно и незаметно сближала с противником — "внутренней" партией другого лагеря. В диалоге друг с другом партнеры чувствовали себя настоящими профессионалами, противостоящими дилетантизму публичных политиков

Само собой разумеется, что контингент "внутренних" партий в основном составляли мозговые центры спецслужб. Спецслужбы стран — участниц холодной войны противостояли друг другу, но не могли не замечать, что "по профессиональному счету" взаимного сходства у них больше, чем между ними и собственной общественности — наивной, обремененной грузом стереотипов и предрассудков. Все чаще наблюдались такие случаи, когда скрыть ту или иную деликатную акцию от собственной общественности было важнее, чем от противника, у которого были свои, никак не меньшие трудности с его профанным окружением.

Так наполнялась копилка совместных профессиональных тайн, по взаимному джентльменскому соглашению не разглашаемых перед общественностью. Спецслужбовский "авангард" создавал свой новый театр абсурда. То, что не являлось тайной для спецслужб противника, прятали как тайну от собственного населения. То, что было деструктивным с точки зрения обычных целей нормальной политики, могло использоваться в качестве полезного инструмента на эзотерическом уровне тайной власти. Пожалуй, удобно было бы назвать ее "пятой властью" — и в целях отличения от известных четырех властей (исполнительной, законодательной, судебной и СМИ), и по ассоциативной и смысловой близости с "пятой колонной".

А чему противостоит "пятая власть", в чем она усматривает свое антиподобие?

Профессиональное самоопределение этой власти, получившей название тайных служб или спецслужб, строится на дихотомиях: специальное — общедоступное, тайное — гласное. Здесь можно говорить о чем-то специфически антиподобном демократической морали открытого общества, ценностями которой являются нормальная соревновательность и гласность. Выборной "республике депутатов" начинает противопоставляться тайная власть экспертов, дилетантизму публичных политиков — эзотерическое знание прячущихся за кулисами профессионалов, касающееся тайных пружин и теневых сторон политики, в принципе не подлежащих разглашению.

"Пятая власть" несовместима не только с провозглашенными принципами демократии: контроль снизу, подотчетность и легитимность, но и с более общими принципами Просвещения: презумпциями доверия к разуму рядового гражданина, обладающего универсальной интеллектуальной потенцией.
С позиций новой эзотерики, исповедуемой "пятой властью", позволительно расширять теневую практику, ускользающую от традиционной национальности и легитимности, и вместо единого просвещенческого стандарта ввести двойной: для внешнего общественного пользования и для профессионального, "спецхрановского" пользования, недоступного остальным.

Границы между доступным и недоступным, логикой Просвещения положенные в качестве временных и относительных, здесь становятся непереходимыми. Общество тем самым возвращается к допросвещенческой архаике скрытых сект, кощунственной магии нелегального, но властного жречества, наделенного правом дезориентировать и одурачивать публику. Такой статус спецслужб подрывает и еще один важнейший принцип современного демократического общества — принцип политического суверенитета большинства.
Чем шире прерогативы спецслужб, тем более призрачным и условным становится политический суверенитет большинства, от которого скрывают наиболее важные тайны и пружины власти. Эта ситуация постепенно становится оскорбительной не только для демократической общественности, но и для публичных политиков, все чаще чувствующих себя марионетками театра кукол.

Сговор "профессионалов"

К числу таких политиков в США принадлежал Джон Кеннеди. Он выразил настроения нового поколения, в новых условиях сопоставившего великий проект Просвещения и его демократические обещания с "презренной действительностью". С первой просвещенческой волны XVIII века импульсы Просвещения периодически то ослабевали, наталкиваясь на сопротивление обстоятельств и привычное уныние обывателя, то вновь крепли, вдохновляя сердца. Рубеж 50-60-х годов ХХ века был переломным для народов по обе стороны железного занавеса. Новое поколение ждало обновления жизни и политики. Кумиром этого поколения суждено было стать Джону Кеннеди.

Он мечтал в новых условиях утвердить в США универсалии Просвещения и на их основе сформировать единую политическую нацию, свободную от расовых и этнических барьеров. Брезгливой этнической впечатлительности господствующего слоя — белых, англосаксов, протестантов — он противопоставил свою веру в человека и в то, что именно Америка сможет стать для него землей обетованной. До того времени, как это ни странно, американцы не стали еще по-настоящему урбанизированной нацией, не освоили вполне культуру города, в которой нивелируются различия, связанные с этническим и региональным происхождением людей. Америка оставалась провинциальной, снобистской, подозрительно относящейся к "чужакам", подверженной предрассудкам и фобиям. Эта психология провинциальной "бдительности" в отношении всего уклоняющегося и необычного служила опорой политической лояльности и всячески поддерживалась властями.
Против всего этого и выступил Джон Кеннеди. Ревнивому и подозрительному сознанию протестантских "малых обществ" он противопоставил новое мышление единого Большого общества, в котором реализует себя американский гражданин — независимо от цвета кожи, вероисповедания и других цензовых особенностей. В таком обществе мощный луч Просвещения должен высветить все затхлые уголки, прогнать нечисть сумерек, устранить антидемократическую эзотерику решений, принимаемых немногими и для немногих.
Надо сказать, многие "профессионалы" в Америке испугались за свои профессиональные тайны и привилегии, и в первую очередь это были профессионалы спецслужб. Для них Кеннеди олицетворял фигуру опасного дилетанта и краснобая, принявшего всерьез принцип "публичной политики" и незаконно посягающего на "подводную часть айсберга", которой надлежит оставаться в ведении "глубоководных аквалангистов" их профессии.

Уже тогда, в начале 60-х годов, мы встречаем симптоматичное столкновение эзотерического глобализма с универсалиями Просвещения. Кеннеди верил в открытое общество — в социум, лишенный сословных барьеров и тайн, в котором различия в происхождении и стартовых условиях не могут иметь решающего значения.
Его оппоненты из стана эзотерического глобализма спецслужб верили в другого "гражданина мира" — в интернационал тайных хозяев мира, пасущих наивное и своевольное народное стадо. Этих хозяев объединяет тайное профессиональное знание, сходные заботы, совместный жреческий кодекс. Последовавшие вскоре драматические события подтвердили, что барьеры, отделяющие профессионалов плаща и кинжала от рядовых граждан собственной страны, несравненно выше и непроницаемее того национально-государственного барьера, который должен был бы, с позиций здравого смысла, разделять между собой этих профессиональных дуэлянтов.

Один американский молодой человек, по имени Ли Харви Освальд, с непринужденностью пересекает непроницаемый железный занавес, поселяется в Советском Союзе, женится там, а спустя некоторое время возвращается в США с тем, чтобы совершить "преступление века" — убийство американского президента. Характерно, что в разгар этих драматических событий спецслужбы обеих стран хранят деликатное молчание по поводу странной отлучки убийцы президента в Советский Союз. Тогда-то, по-видимому, и был создан прецедент делового сотрудничества "профессионалов безопасности" за спиной общественности. (aleks1958.Я, кстати, не согласен с положительной оценкой личности Кеннеди. Однако с тем, что ИМЕННО В ТОТ МОМЕНТ зародился интернационал спецслужб – согласен)  Кеннеди напугал "профессионалов" по обе стороны занавеса своим демократическим просвещенческим пафосом — готовностью претворить в жизнь великие принципы суверенного гражданского общества, которое никто тайно не опекает и не контролирует.

Он, разумеется, не хотел упразднить спецслужбы — утопистом безгосударственности он не был. Но он хотел устранить комплексы, страх и барьеры сегрегационного общества в Америке, не смеющего быть по-настоящему единой политической нацией, без внутренних изгоев. Он хотел, чтобы общество, даже страдая от несовершенных или ошибочных решений, знало, что это его собственные, гласно принятые решения, а не сговор прячущихся за кулисами "профессионалов".

Что же объединяло "профессионалов" с обеих сторон?

Здесь были и общий "пессимистический реализм", противостоящий романтизму Просвещения с его лозунгами свободы, равенства, братства, и ревность профессионалов, защищающих свои прерогативы от вмешательства дилетантов публичной политики, и, главное, стремление сохранить то, что является социально-психологической базой господства спецслужб в обществе, — климат общего недоверия и подозрительности.

Убийство Кеннеди было одной из первых глобальных операций складывающегося глобального интернационала, первым эшелоном которого стал интернационал спецслужб.

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

(Aleks1958. Тут у меня противоречие было, когда я считал КГБ ГЛАВНЫМИ ответственными за развал СССР. Читая книги воспоминаний и интервью работников спецслужб и наблюдая за нынешними ветеранами спецслужб, возникло устойчивое убеждение в их дегенеративности и слабоумии. Понятно, их подвиги- вымысел и сказки , рассказанные услужливыми  лакеями спецслужб, или вынужденные дела, сделанные, когда партия серьезно бралась за этот сброд.

Интернационал спецслужб – это ответ, как это слабоумное стадо смогло переиграть партийцев.

Им просто помогли. Учреждения Гвишиани и были сделаны для этого. Там наверняка не только реформаторы стажировались , но и сами спецслужбисты . Все таки , ИМХО, ЛИБ прекрасно все видел и понимал.По хорошему ,конечно, надо было туда поставит Николай Ивановича с задачей очистить ТОЛЬКО КГБ . Однако времена изменились и ЛИБ делал это путем сдержек и противовесов внутри груп – ПАРТИЯ- КГБ – Армия -милиция – промышленность – интеллигенция - общество .Великий человек был. ОДИН боролся с интернационалом спецслужб и без крови. Статья о руководящей и направляющей спасла чекистню от массовых репрессий.

Интересно,  ему памятник поставят или нет ? . Ну хоть клеветать перестали сильно. Видно умные люди все таки подсказали… )

 </font></span>