"...Никита Сергеевич во вступительной речи не смог избежать обобщений: покритиковал Интернет, факс, e-mail и даже телефон, восхитился пользой шерстяных носков и процитировал Льва Толстого. По словам Михалкова, сетовавшего на равнодушие молодежи к фильмам про войну, выходило, что ни одной стоящей батальной картины со времен Бондарчука и Озерова в России не делали – «Кукушка», «Звезда», «В августе 44-го», очевидно, в счет не шли. Сразу стало понятно, кто возьмет на себя миссию по приобщению племени младого-незнакомого к ужасам и геройствам Великой Отечественной. А помогут в этом все знакомые зрителю герои, в частности экс-комдив Котов в исполнении автора фильма и его дочь Надя в исполнении Надежды Михалковой. Поиск отцом и дочерью друг друга на полях войны и станет главным сюжетом фильма. Правда, с Надей выходит недоразумение. В 1994-м, в «Утомленных солнцем», ей (и ее героине) было шесть лет, а действие происходило в 1936-м. В 2004-м, когда начнутся съемки, Надежде Никитичне стукнет уже семнадцать, что вполне соответствует ее сценарному чину старшего сержанта, только ведь действие фильма перенесено в 1943-й, а значит, Наде должно быть максимум тринадцать.

Но все эти детали, право, забылись, когда началась главная часть вечера – чтение вслух фрагментов из сценария. Михалков не сразу решился на это, но когда начал – его было не остановить. Автор, по совместительству превосходный актер, был настолько увлечен собственного сочинительства диалогами и коллизиями, что не мог иногда удержаться от смеха и чуть не заплакал в конце.

Начало фильма застанет бывшего героя Гражданской Котова в лагере: его «опустили», и он все подписал (пусть кто-нибудь только попробует найти в этом малейшую параллель с самым, по мнению Михалкова, мучительным и неприятным фильмом всех времен и народов, – «Хрусталевым» Алексея Германа!). В прологе Котов окунает самого товарища Сталина мордой в шоколадный торт с его, Сталина, профилем… разумеется, во сне, который снится главному герою в лагере. Вы можете удивиться тому, как Котов и Надя вообще выжили, но после того как в нескольких эпизодах неоконченного сценария отряды штурмовиков и бомбардировщиков уничтожат весь лагерь, оставив в живых лишь героя Никиты Сергеевича, а затем те же самолеты разбомбят баржу с ранеными и детьми, пощадив по случайности одну лишь Надежду, вопросы исчезнут сами собой.

По словам Никиты Михалкова, для него ситуация войны ставит вопрос существования Бога, который решает, кому жить, а кому умереть. Сценарий будущей картины сразу расставляет точки над i: Создатель очевидно неравнодушен к семье Михалковых. А все потому, что и они его любят. В одной из сцен Надя грузится с другими детьми-пионерами на баржу, дабы плыть в эвакуацию, и у нее на глазах майор НКВД расстреливает женщину в пенсне, «похожую на актрису Фаину Раневскую», за то, что та пытается погрузить на борт партийного катера старинный гроб с музейными рукописями. После этого средь синего моря Надя плывет на барже, на которую совершают налет немцы. Причем без агрессивных намерений – просто тренируются, а раненым и детям ничто не угрожает. Пока один из немцев, «упитанный и рыжий Ганс Хоффман», не решает на бреющем полете... обкакать капитана судна. Тогда, не выдержав такого унижения, безымянный сержант разносит из подвернувшейся под руку ракетницы жирную задницу фрица. Разумеется, собратья захватчика решают отомстить и безжалостно уничтожают баржу. Выплывают двое – безногий солдатик с васильково-синими глазами и, сами понимаете, Надя Котова. Раненый сапер оказывается еще и священником, отцом Александром из-под Смоленска. Он по-быстрому крестит пионерку Надю, и в доказательство божьей воли новообращенной является вернувшийся добить русских вражий самолет; по чистой случайности он касается крылом воды, взрывается и тонет.

Надя и священнослужитель остаются невредимы, хотя последний неожиданно решает утонуть – следует ненавязчивая цитата из «Титаника». Надя совершает краткую молитву, цепляется за немецкую мину и засыпает. По пробуждении послушная михалковскому замыслу мина доставляет ее на берег. Поцеловав спасительный шарик и поблагодарив его, Надя отправляет мину в туман, где та моментально подрывает грешный катер НКВД. Рядом со спасенной девочкой падает отбитая голова гипсового бюста Сталина. Затемнение.

Или другая сцена – ничуть не хуже. Штрафбатовец Котов в болоте ловит языка, а в ожидании оного приманивает страстным «та-та-та-та» (очень артистично зачитанным Михалковым со сцены) селезней. Те готовятся переориентироваться с намеченной утки на нашего счастливого героя, когда откуда ни возьмись появляется немец. Схватив и обезоружив его, Котов ведет пленника в часть, но тот коварно усыпляет экс-комдива немецкой колыбельной и бежит. Котов настигает фашиста в находящейся неподалеку церкви, тот пытается пырнуть преследователя финкой. Котова спасает пряжка ремня с советской звездой. Тогда, не решившись покончить с врагом в божьем храме, герой принимает оригинальное решение – сняв с немца штаны, порет его ремнем, причем с каждым ударом звезда с пряжки отпечатывается на ягодицах злодея. Внезапно (интересно, с какой целью?) на церковь совершает налет очередной немецкий самолет, который разносит здание до фундамента. Невредимыми остаются трое: Котов, картинно поседевший от ужаса немец и икона Казанской Божьей Матери. Во внезапном порыве обратившись к ней, Котов просит вернуть ему дочь. Затемнение.

Наконец, еще один эпизод показывает эвакуацию раненых из госпиталя. Суровая начальница-врачиха с нерусской фамилией Гринберг отказывается спасти от наступающих врагов простую русскую бабу, беременную на самом распоследнем месяце.

Разумеется, на помощь приходит Надя – уже в чине старшего сержанта. На машины совершают налет немцы (их самолеты, кажется, только и ждут сигнала авторов сценария, чтобы вылететь из-за угла в нужный момент). Ясное дело, погибают поголовно все… кроме тех, кому посчастливилось сесть в одну машину с Надей. Они не только выживают, но и рожают общими силами младенца, перерезают пуповину штыком и нарекают младенца Иосифом Виссарионовичем.

Любому, кто обвинит Михалкова в натянутости сюжета, он возразит, что просмотрел сорок часов хроники. Кто из вас, критиков, похвастается тем же? Вот то-то. Правда, ветеран-выборжанин Александр Орестович попытался объяснить Никите Сергеевичу, что Хенкель – бомбардировщик, а не штурмовик («Понимаете, мне была нужна боковая дверь!», – объяснил в ответ автор) и что обкакать кого-то в полете почти невозможно. Михалков умиленно рассмеялся: «Дай-то Бог, чтобы все ваши замечания, дорогие ветераны, были именно такими!»..."