HANDWRITTEN

Куклей и Миклей
Умом своим острым додумался до того, что агиографический сюжет без деталей и хоть какой-то характерологии вряд ли состоится, так вот коротко сказать, мол такой-то тогда-то там-то пострадал за веру, – не получается, тем более, что становится непонятно, чем же один святой отличается от другого, который в другом месте и другом времени за ту же веру пострадал? Взять, к примеру, виленских мучеников, там же все дело в деталях: как Куклей и Миклей, они же Кумец и Нежило, они же Иоанн и Антоний таились в своем христианстве, но все равно образом жизни, внешним видом (не стриглись, как язычники), поведением отличались от окружающих язычников, и Ольгерд таки спросил, в чем, мол, дело, и им пришлось признаться, а тут пост, и на пиру отказались есть мясо, как за год, проведенный в темнице, Иоанн пал духом и убоялся сырости, мрака и мук, просил князя освободить его, обещав усердно исполнять все приказания, а Ольгерд заодно и Антония освободил, братья ж, и старший брат внешне отрекся от христианской веры, за что все его запрезирали, и язычники, и одноверцы, а Антоний, духом тверже, опять попал в темницу, и клял оттуда своего брата, а тому уж всеобщее презрение допекло, да и стыдно стало, вот он в бане признался Ольгерду, что вообще-то он христианин (под это дело Дарюс Баронас смешно писал, что, мол, не каждому же князь такую честь окажет, доверит с собой в баню идти, а другом месте – поиздевался над историками, усмотревшими в том, что Ольгерд тут же в бане не бросился на Антония с кулаками, великую литовскую толерантность, издавна им свойственную), за что ему ничего не было, потому что в бане, тет-а-тет, но когда о том же он сказал публично, то дело приняло государственный оборот, ввергнувший означенного исповедника в темницу, и как их потом мучили, младшего, но более упорного Антония повесили на дубе, а Иоанна спустя какое-то время сперва задушили и уж потом повесили на том же дереве. И это мы еще до Евстафия, который на том же дубе вообще чуть не год спустя оказался, не дошли, с ним тоже сюжет в несколько ходов, с особыми зверствами лично Ольгерда. Симптоматично, что с францисканцами, хотя и при том же Ольгерде и всего лишь лет десять спустя, таких деталей не было; даже имена их неизвестны, отрубили семерым голову, других семерых поймали на горе и с нее сбросили – и делу конец. А потом руками татар с призванными Гастольдом другими 36 расправились добрые виленчане; кроме символики цифр и роли Гастольда, ничего не вытянешь, чесслово.