HANDWRITTEN

наших струмени родзица
Нет слов, чтобы объяснить, до чего изумителен «Конрад Валленрод», не только по бездне сюжетов и мотивов, то-то оттуда кому что надо было черпали, но как объяснить, до чего изумителен, разве что сравнить его, например, с какой-нибудь из корон британских королей: совершенная структура, но и по отдельности бриллианты с бриллиантами. Особый, конечно, бриллиант «Вилия, наших струмени родзица». Как Майронис перевел: „Vilija, mūsų upelių matutė“, или у Кудирки: „Vilija mūsų motina upelių“. Надежда Дурова это читала, а Пушкин на вступлении остановился, на 39 начальных стихах, так что, может, и не дошел. На русский песню можно и не переводить, и так все понятно: струятся же Нарочь, Жеймяна, Вильня, Воке, вот они струмени, а Вилия им, конечно, родзица. Асеева перевод попался:

Вилия – мать родников наших чистых,

Вид ее светел и дно золотисто,

Но у литвинки, склоненной над нею,

Сердце бездонней и очи синее.

Владислав Ходасевич правильно, наверное, писал, что ни одного из двух-трех русских переводов нельзя дочитать: «В лучшем случае – все стерто, сплющено, лишено энергии, силы, остроты, глубина. В худшем – просто переврано, искажено, обессмыслено». И дальше про то, что «Конрад Валленрод» написан тем божественно прозрачным стихом, какой видим в лучших созданиях Пушкина, в Полтаве, в „Для берегов отчизны дальней“ » (Возрождение. 1927. № 905, 24 ноября). Вот именно. Красотища же, бриллиант бриллиантом (Томас Венцлова написал бы не меньше абзаца про str, rdz, złc и src):

Wilija, naszych strumieni rodzica,

Dno ma złociste i niebieskie lica;

Piękna Litwinka, co jej czerpa wody,

Czystsze ma serce, śliczniejsze jagody.

И т. п., эротика, межэтнические отношения, нарциссы и тюльпаны, проблемы глобализации и массовой эмиграции, знаменитый мотив «литовской пленницы».

Но вот что характерно: Вилия, оказывается, не только «наших струмени родзица», но и наших архитекторов гробница: мало того, что, как общеизвестно, в бурных волнах Вилии закончилась жизнь славного нашего профессора Михала Шульца в тот самый день, когда вечером в Закрете начался знаменитый бал, на котором Александр узнал о переправе Наполеона через Неман (Неман, конечно, тоже фигурант песни про Вилию), так еще, оказывается, и Жозеф Пусье, губернский архитектор, творец кордегардий на Лепкальнё и в конце Басанавичяус, – на картинке одно из того немного, что после него осталось, – а также ампирных ворот католической духовной семинарии в бывшем кармелитском монастыре, не говоря про сад генерал-губернаторского дворца, тоже утонул в Вилии, спасая, как пишут в компилятивном шестом томе про архитектуру и архитекторов в компилятивной „Encyklopedii Ziemi Wileńskiej“ под редакцией хорошо нам всем знакомого Мечислава Яцкевича (Bydgoszcz: Towarzystwo Miłosników Wilna i Ziemi Wileńskiej, 2006), тонувших в наших струмени родзице. Надо будет на досуге разобраться, во-первых, что там в августе 1821 случилось, и в отношениях Вилии с архитекторами, в частности.