Светолов

Лучший рассказ о любви
Опыт инвентаризации во сне

Возвышенная мораль – последнее прибежище, когда человек чувствует, что стоит на безнадежно неправильном пути.
А. Кроули
Стиль – последнее прибежище пидараса.
В. Пелевин

Настроение: элегическое
Слушать: Slash Dot Slash «Palookaville» 2004 Fatboy Slim

1) переносной аквариум. Что меньше всего ожидаешь увидеть в гостиничном номере, так это переносной аквариум. Штука сколь неудобная в постоянных разъездах, столь и бесполезная. Аквариум в доме якобы призван создавать иллюзию покоя; созерцание инородной жизни, плавно скользящей по ту сторону стекла, вроде бы должно настраивать на философский лад и все такое прочее – но тут роль играет, на минуточку, еще и объем. Мы хотим сказать, одно дело ступенчатый, многоярусный подводный лес с затонувшими фрегатами, городами атлантов, трехуровневой системой очистки воды и компрессором, и совсем другое дело – шестилитровый куб с зеленоватой водой, где плавает одинокая рыбка, которую золотой назвать можно разве из жалости. Явно недостаточно для врачевания болящего командировочного духа, с учетом того, что вокруг – обрыдлые географические стены, выкрашенные всегда одной и той же краской, над кроватью имеет место яркий образчик примитивной поэзии:

Хучь ты, Зигги, и Стардаст –
тебе любая баба даст!

- а напротив пришпилен лубок «Притча О Человеке, Который Возил С Собой Кипятильник» (в шести сценах). Угрюмо-угловатая мебель, так и не вышедшая из пубертатного периода. И эта незабываемая собственная атмосфера: хлопчатобумажные носки, носимые обычно до стадии тления и/или распада, плюс дешевый мужской дезодорант. Глубина погружения – восемь-двенадцать поколений снабженцев, что жили здесь до тебя.
История аквариума такова: когда-то давно, когда Куэбар еще не был нынешним Куэбаром… постой-постой, говорит типа внутренний голос, это что за херня? Откуда такое имечко? Сериалов обсмотрелся? И не кажется ли тебе, что начинать надо все-таки с описания главного героя, а не со скучной инвентаризации предметов, случайно оказавшихся в номере провинциальной гостиницы? Вообще это такой же дурной тон, как, скажем, с ходу вбрасывать читателя в какой-нибудь диалог, и здесь прав классик (послушаем его надтреснутый баритон): «Никогда не начинайте рассказов «диалогом» - разговором, это прием старинный и неудачный. Нужно, чтоб читатель сначала видел, где говорят и кто говорит… Толстый, рыжеватый, босой говорит с маленьким, суетливым, остроносым <…> дальше он сам, своим воображением, дополнит картину. Этим вы как бы заставите читателя быть одним из действующих лиц в вашем рассказе». Подобные назидания почему-то всегда заканчиваются одинаково: «написано на скорую руку, непродуманно и небрежно», «не могу сказать, следует ли вам вообще заниматься литературной работой, но подготовлены вы к ней слабо», «рассказ ваш плох, но хорошо, что вы сами чувствуете это» и т. д.
О чем это мы? Мы хотели сказать – отъебитесь оба, и типа внутренний голос, и вислоусый классик с окающим говорком и печально знаменитыми «Письмами к начинающим литераторам». Просто отойдите в сторонку, покурите, покалякайте о житейском. Будут вам и портреты, и характеристики, и прочая фактура. К слову, даже у классика случаются просветления: «Место действия – изба, вот и надо показать в ней что-либо характерное, что сразу осталось бы в памяти». Собственно, этим мы и будем заниматься на последующих страницах нашей инвентарной описи.
Итак, переносной шестилитровый аквариум главный герой по имени Куэбар когда-то подарил своей супруге (терпение, терпение) на восьмое марта. Если быть совсем точным, аквариум был вручен очаровательной Анестехии девятого числа. Потому что пятого, шестого и седьмого Куэбар с дружками в очередной раз предавался пьянству и разврату, не столько утонченному, сколько жизнеутверждающему – кто знает, тот поймет. Такая традиция. А восьмого марта, в восемь часов семнадцать минут по местному времени, то есть Международным женским утром, если можно так выразиться, Анестехия, придя с ночного дежурства, обнаружила супруга там, где ему и полагается быть – на супружеском ложе. Только с обеих сторон возлежали, (слева) уткнувшись в куэбарову подмышку и (справа) посасывая собственный кулачок, две особы женского пола, явно легкого поведения и явно с незаконченным средним образованием. Чем не сюжет для анекдота? Дорогая, я не знал, чем тебя порадовать. Хотелось чего-то необычного, особенного. Цветы и торт – это так пошло. Драгоценности – ха, зачем тебе драгоценности? Вот, полюбуйся-ка лучше. Анестехии, понятно, было не до смеха. Не потеряв ни капли своего очарования, она с треском выдворила из квартиры двух малолетних потаскушек и провела с мужем, туго соображающим спросонья, воспитательную беседу. Результатом которой стал синяк насыщенного фиолетового цвета, по мнению многих, лишь оттеняющий природную глубину бархатно-карих глаз Анестехии.
На другой день Куэбар, пребывая в болезненном, воистину христианском состоянии всепрощения, отправился на городской рынок. Трудно сказать, что в конечном счете повлияло на его выбор – всегдашняя рыночная суматоха, от которой начинала ныть сломанная в детстве рука, гипогликемия или пара кружек темного пива в забегаловке на набережной «У Джонатана» (на вывеске – чайка с необыкновенным выражением крыльев) - но в конце концов он обнаружил себя стоящим у прилавка зоомагазина «Маленький Принц» («Мы в ответе за тех, кого…») и пялящимся на разнообразные клетки с маленькими мучениками. Вон та черепаха до жути похожа на маму жены, не к ночи будь помянута. Абстиненция, как известно, обостряет способность к ассоциативному мышлению.
Если какое-то время наблюдать за ленивыми эволюциями рыбки, а потом прикрыть глаза, то на изнанке век вспыхивают зеленые, красные и синие сполохи, зарифмованные с движениями обгрызенного хвоста. Как будто кто-то палит из сигнального пистолета в вечереющее небо.
Известно, что прекрасная Анестехия посоветовала мужу одеть подарок на голову, а лучше на тот предмет, которым… В общем, спустя какое-то время Куэбар выехал из апартаментов Анестехии со всеми своими пожитками, включавшими теперь и злополучный аквариум. А вся-то проблема была в неудачном расположении Анестехииной работы: будь больница, где она исполняла обязанности ночной сиделки, двумя-тремя остановками дальше, подружки Куэбара успели бы смыться, как пить дать, успели. Известно также, что все, что приобрела супруга в результате – это еще один синяк для симметрии и приставку «экс-» к своему статусу.
Об этом думает Куэбар каждый раз, когда выгружает-загружает переносной аквариум из вагона-в вагон, из вагона-в вагон, из вагона-в вагон, несть им числа, когда пытается разместить его в тесном купе, когда бредет с ним в руках по узким безымянным улочкам, чувствуя на себе недоуменные взгляды, когда отвечает на осторожные вопросы у стойки администратора в очередной провинциальной гостинице, когда, получив номер и оставшись один, смотрит на рыбку, которая когда-то была золотой – вот примерно так, как любой месяц в году для кого-то может стать медовым, а потом все возвратится на круги своя – и угадайте с трех попыток, как зовут рыбку.

2) железнодорожные билеты и страховка. Тетрадочка из трех (кажется) продолговатых листов бледно-желтой бумаги, плотной и важной на ощупь – подделка проездных документов преследуется законом, даже водяные знаки имеются – впрочем, страховка идет отдельным буклетом вроде аппендикса. Буклет украшен улыбающимся женским лицом: не иначе, богиня-покровительница Российских железных дорог. Полезной информации в этих бумажках до смешного мало, все мы с детства знаем, что Л означает двухместный мягкий (СВ), М – мягкий (вагон-люкс) и так далее по убывающей в смысле комфорта и вежливости проводников. Куэбар, будучи разъездным специалистом, предпочитает литеру П, вернее, это бухгалтерия предпочитает, справедливо полагая, что для такой мелочи плацкарта и та слишком большая роскошь, а будь наша воля – ездили бы в общих (О) или даже на местах для сидения (С), дармоеды, и жаль, что нельзя отправлять их в вагонах для скота.
Само собой, потеря билета, пусть даже использованного, для командировочного лоха равносильна небольшому землетрясению, страховочный буклетик в манере, присущей всем подобным документам, перечисляет кары, грозящие пассажиру в случае, если… - и само собой, концентрация глаголов вроде «должен», «подлежит», «взимается» в этом сравнительно небольшом тексте зашкаливает. Отдельным пунктом идет предупреждение о том, что страховыми событиями не являются смерть, а также временная или постоянная утрата трудоспособности в результате несчастного случая в состоянии алкогольного, наркотического или токсического опьянения, отравления наркотическими, токсическими веществами, алкоголем и его суррогатами, а кроме того, внимание, Куэбар, смерть в результате самоубийства.
Железнодорожные билеты вместе с гостиничными бланками (как заполненными, так и чистыми – всегда приятно сделать небольшой сюрприз дамам из бухгалтерии) хранятся в среднем отделении бумажника из плохой кожи с бесстыдно-лживой нашлепкой «HUGO BOSS» - вообще все эти ребята только и заняты тем, что клепают бумажники, ремни и барсетки для Сенного рынка – и единственное, что нам может быть по-настоящему интересно в узких казенных листочках, так это пункт и время прибытия Куэбара. Среди прочей железнодорожной ерунды на них выбито бледными буковками

ТУГАРИН 2:06.

Интересно главным образом то, что
а) Тугарин – родной город Куэбара, из которого он свалил, и свалил с позором, два десятка лет назад, чтобы никогда не возвращаться,
и б) ясно, что в шесть минут третьего единственная гостиница в этом маленьком городке закрыта, если она вообще еще есть,
и Куэбару, как пить дать,
придется коротать ночку в зале ожидания,
держа на коленях аквариум с Анестехией,
и что тут делать,
если тебе упорно кажется,
что все это –
стеклянный куб вокзала,
где ты заключен в обнимку с другим стеклянным кубом,
поменьше,
где заключена лупоглазая пленница,
и тьма,
тьма,
тьма за стенами,
и неработающий кафетерий,
и привычная, ни одной бухгалтерией в мире не оплачиваемая тоска, схожая с никотиновой горечью во рту,
когда слишком много куришь натощак,
и полупрозрачные пальцы, сжимающие пустоту – все это лишь кажется?

3) фабричный пропуск. Непонятно, зачем Куэбар так долго таскает с собой этот кусочек картона, запаянный в пластик. К цели его приезда пропуск не имеет никакого касательства, да и срок его действия давно истек. Кстати, пропуск выписан на женское имя, и с дрянной черно-белой фотографии на нас смотрит женское, вернее девичье, вернее даже детское лицо. С этим милым, на все согласным, все понимающим лицом, увеличенным на экране ноутбука, хорошо беседовать в сумерках, но откуда, откуда взялись эти страдальческие морщинки под глазами и возле губ, от которых мне становится так тревожно и так хорошо?
История пропуска: один мальчик неожиданно для себя полюбил одну девочку. Стоит ли продолжать дальше? Ладно, поглядим, что из этого выйдет. Для девочки любовь мальчика стала не меньшей неожиданностью, не говоря уж о ее родных. Поэтому они встречались тайком, и чтобы не спугнуть друг друга, даже не держались за руки. Девочка проходила практику на одном, э-э-э, стратегического назначения градообразующем оборонном предприятии – из тех, что выпускают всякие мелкие штучки-дрючки, без которых не взлетит ни одна ракета и не всплывет ни одна субмарина нашей отчизны, столь мощно процветшей под благодетельным игом Крошки Цахеса Второго, преемника Упыря.
Как-то раз мальчик и девочка встречались дольше обычного и так осмелели, что позволили своим чувствам осторожно сцепиться мизинцами. В результате чего время полетело гораздо быстрее,
потом зачем-то пошел дождь,
у них был один зонтик на двоих,
и на этом основании они провожали друг друга несколько раз –
он ее,
она его,
туда-сюда,
от подъезда до подъезда. Жили мальчик и девочка в соседних кварталах. В какой-то момент ее временный пропуск оказался у него в кармане – просто попросила подержать, пока она что-то там поправит, какую-то бридочку (словцо из лексикона Вана Вина), а потом они снова сцепились мизинцами и обо всем забыли.
Наутро дождь продолжался, девочка позвонила мальчику и сообщила, что не может, о ужас, войти на территорию фабрики. Надо сказать, что оборонное-градообразующее очень бдительно охраняло свои секреты и отгородилось от мира двойным кольцом электронных капканов, попадая в каждый из которых, вы должны были сунуть пропуск в строго определенное отверстие, набрать некую комбинацию цифр, затем поймать пропуск, выскочивший из другого отверстия – и все это за считанные секунды. В случае ошибки капкан, представлявший собой оцинкованный ящик в человеческий рост, захлопывался с обеих сторон или, того хуже, вас могло сдавить на выходе стальными челюстями. Гениальная задумка безымянных конструкторов.
Мальчик рванул к проходной, однако забыл, что таковых было две – северная и южная – так вот, он рванул к северной, а девочка, дрожа не столько от утреннего холода, сколько от страха и злости, ждала его на ступеньках южной, укрывшись от дождя под тем самым зонтом. Цена вопроса исчислялась в каких-то минутах до фабричного гудка, когда электронные часы щелкнут и покажут 8:00, и тогда будет поздно что-то объяснять, размазывая потекшую тушь. Мальчик это знал и, наверное, поставил в то промозглое утро местный рекорд по бегу на короткие дистанции, но все было напрасно. Протяжно завыл гудок-щелкнули часы-потекла тушь, и больше мы не встречались. Куэбару было сказано много разных слов о его безалаберности, эгоизме и еще о чем-то, а пропуск навсегда остался в его кармане и в том холодном дождливом лете. Имя девочки – Рода. Такой производственный роман для детей старшего школьного возраста.

4) фаллоимитатор. Сексуальные пристрастия Куэбара в целом не отличаются от среднестатистических, то есть если на каждую сотню якобы нормальных мужчин приходится три-четыре латентных гомосексуалиста, то и Куэбар, так скажем, пидарас на три-четыре процента, вот и все.
Здесь, вероятно, надо рассказать, что вообще думает Куэбар о гомосексуализме, но мы боимся, что это будет так же скучно, как любые рассуждения на данную тему. Отметим лишь, что Куэбар, с его тридцатилетним опытом работы в коллективах с разным индексом дерьмовости, но всегда выше среднего, уверен, что ритуальное изнасилование молодого самца вожаком стаи, принятое у павианов, имеет смысл не столько опускания, сколько признания насилуемого полноправным членом общества. А мужчина, называющий «пидарасом» другого мужчину, вовсе не оскорбляет оппонента, но лишь называет по имени его тайную священную суть.
Фаллоимитатор, как уже говорилось, вполне приятен с вида и на ощупь, выполненный со всей реалистичностью, на которую способна штамповка. Никаких там моторчиков и прочих опасных для жизни и здоровья прибамбасов, просто большой резиновый хуй со сморщенными яйцами. Куэбар возит его с собой из города в город из тех же соображений, что и переносной аквариум – и смешно, и гадко, и напряжно, а выкинуть жаль. Когда-то, в самый нежный период ухаживаний за будущей супругой (за руки держаться они уже научились, но до глубокого петтинга еще не дошло), Анестехия намекнула, что есть в жизни и другие удовольствия, нежели блуждания вдоль Отводного канала и разговоры о том, какой мудак преподаватель прикладной тератологии. Намекнула раз, другой, третий – Куэбар был по-прежнему загадочен, неприступен и многоречив, но неизменно нежен и щедр, когда речь заходила еще об одной бутылке пива или шоколадке. Тогда Анестехия, которая испробовала все способы обольщения вплоть до самых грубых вроде щекотки или открытого предложения заняться любовью по-французски, со вздохом поведала, что ей не остается ничего другого, как приобрести в единственном в городе секс-шопе «Интимные штучки» искусственный член, раз кое у кого в штанах наблюдается лишь легкая облачность. Куэбар на это отвечал с невозмутимым лицом, что по его сведениям, «Штучки» днями накрылись тем самым местом, о котором мы все сейчас подумали. Вот ведь еб твою мать, нет в жизни счастья, опечалилась Анестехия. Не беда, утешил ее Куэбар, неприятно ухмыляясь, ты подай объявление в газету «Госпожа Удача», мол, куплю елду б/у, недорого, обязательно найдется что-нибудь. Все так делают, когда ищут, например, нужную модель телефона. Что ответила Анестехия, покрыто мглой, слишком рано спустившейся в тот день на набережную Отводного канала, или это в глазах потемнело от оплеухи. Но на первую годовщину свадьбы (к тому времени Анестехия убедилась, что ее представления о мужской сексуальности, в плане постоянной тяги к блядству, пора сдавать в утиль) Куэбар, едва продрав поутру глаза, обнаружил на своей тумбочке новенький фаллоимитатор, причем на упаковке подробно и в картинках объяснялось, как им можно и нужно пользоваться. С этого дня, видимо, и пошла в семье традиция делать друг другу необычные подарки на долгую добрую память. Память, а не что-нибудь другое.

5) флаер-приглашение на день города Тугарина. Собственно, флаером это можно назвать с большой натяжкой, и то – в угоду веяниям времени. Просто розовая бумажка с отпечатанным на офисном принтере призывом в такой-то день и в такое-то время посетить: а) конкурс самодеятельной песни в Ширинском парке б) выступление привозных знаменитостей, чей хиток про раненых птиц, отпускаемых с крыш, отзудел давным-давно, и в) конгениальный парад уродов на Старом стадионе. Именно так проставлено в программке. Сразу после – дискотека open air. За каким чертом тридцатипятилетнего командировочного человека понесло на это мероприятие, мы не знаем и никогда не узнаем, но вот понесло же. Флаер заложен в пухлый томик (издательская группа «Сегрегация «Копра», какой-то шустрый детективчик, отрада блеклых и тряских вагонных ночей).
Ровно неделю назад Куэбар, младший следователь отдела, название которого ничего никому не скажет, был вызван в некий узкий кабинет с высоким лепным потолком, где ему вручили тонкую папочку в красной пластиковой обложке (этой папочки, разумеется, нет среди Куэбаровых вещей в гостиничном номере, секретное досье все-таки). Из материалов, собранных под красной обложкой, следовало, что в богоспасаемом, кротком, собачьеглазом Тугарине существует, что бы вы думали, террористическая молодежная организация «Падающие звезды», ни больше и ни меньше. Деятельность «Падающих звезд» давно переросла безобидные флэшмобы вроде одновременного завязыванья шнурков пятью десятками человек в торговом центре и имитации Коллективных Галлюцинаций (объекты: одуванчиковое поле посреди городской асфальтовой пустоши, атака аллигаторов на Луна-парк, казни египетские и т. п.). По некоторым данным, «Звезды» перешли к активным действиям, призванным уже всерьез сбить с толка добропорядочных обывателей. Поговаривали о применении пиротехники и веселящего газа, и очередная крупномасштабная акция, по слухам, была приурочена к дню города. А может, все было совсем не так, но вы же понимаете, главное здесь – направление мыслей. Правда и то, что подобные организации с более или менее поэтическими названиями возникали, как россыпи тонконогих псилоцибиновых грибов после кислотного дождичка, там и сям в годы правления Крошки Цахеса Второго.
Итак, Куэбар, младший следователь отдела с ничего-никому-не-говорящим названием, снабженный необходимыми инструкциями (из коих главная – наблюдать и не вмешиваться до поры) был направлен в Тугарин – в этот под-небом-голубым-есть-город-золотой, город своего сопливого детства и прыщавой юности, город когдатошнего недолгого ликования и вечного ночного стыда, город, куда отяжелевшему грустному человеку возвращаться вообще заказано, кроме как на белоснежном арабском скакуне из зачитанных сказок, но, если становится совсем паршиво, на выручку приходит старинная и простенькая мыслишка, что это ему только кажется.

6) sim-карта сотового телефона. Сам телефон благополучно потерян во время городского праздника, а вернее – на обратном пути со стадиона, в каком-то милосердном кювете, приютившем Куэбара с пластиковой бутылью пива. Причины такого поведения станут ясны немного позже, а пока для нас важнее, что телефона нет, а вот «симка» почему-то сохранилась. Пока никто не видит, мы можем вставить ее в свой телефон и прочитать несколько sms-сообщений, отправленных Куэбаром накануне мероприятия, а также ответные послания.
Вот что пишет Куэбар неизвестному, скрывшемуся за ничего не говорящим нам сочетанием цифр в номере:

JA PRIEHAL, HOCHU TEBJA UVIDET’.

Та, кого Куэбар хочет uvidet’, особого энтузиазма поначалу не проявляет – ответ приходит лишь через два часа, и ответ довольно расхолаживающий:

NE UVERENA, CHTO MNE ETO NUZHNO.

Мы почему-то тоже не вполне уверены, но Куэбар бомбардирует адресата умоляющими, прямо-таки униженно валяющимися в ногах сообщениями на протяжении получаса (с интервалом в две минуты), и адресат в конце концов сдается.

ZAVTRA, V 19:00, NA PARADE URODOV.

YA TEBJA OBOZHAJU, пишет обрадованный Куэбар и тут же получает ушат ледяной воды за шиворот:

NO NICHEGO NE MOGU OBESHAT’. JA BUDU NE ODNA.

7) субботний выпуск газеты «Тугаринские вести» (разворот, 2-я и 3-я страницы) с репортажем некоего С. Злыднева о заключительной части праздничного мероприятия, посвященного дню города Тугарина. Мы ни за что не стали бы испытывать терпение читателей всплесками провинциального журналистского вдохновения, если бы в заметке не содержалась кое-какая любопытная информация. Так или иначе, теперь это единственный (пусть и не вполне беспристрастный) источник, из которого мы можем узнать, что же случилось на параде уродов.
Итак, элегически начинает С. Злыднев, растрескавшаяся чаша древнего стадиона заполнена гуляющим людом. Иные уже приступили к сбитню и соленым орешкам, иные лишь завистливо наблюдают. Заезжие знаменитости, одетые в белые рубахи с закатанными рукавами, домучивают свои гитары, изображая то, что два занюханных маргинала, стоящие у сцены, пытаются идентифицировать как глэм-рок. Большинство собравшихся с ними не согласно. Народ вообще довольно прохладно встречает всяких вышедших в тираж знаменитостей, как бы те ни ярились. Отбомбились местного разлива группешки, читающие гнусавый школьный рэп. Наша одаренная землячка Алиса Кошкина (в первом, туманном за давностью лет девичестве – Кокушкина) в пятый раз за вечер порадовала нас исполнением песен из репертуара Патриции Каас. Ведущая бойко огласила результаты конкурса на лучший бюст (приз – фосфоресцирующая маечка, бирку отрывать не стали, вдруг размер неподходящий, всегда можно вернуть). Милиционеры бродят со скучающим видом – все-таки праздник есть праздник, хоть руки и чешутся. За сценой тем временем полным ходом идет подготовка к долгожданному конгениальному параду, что бы это ни означало.
Вообще по стилю С. Злыднева видно, что он в тугаринской журналистике человек новый и еще не успел ороговеть. Видно также, что рекомендации классика (другого, желчного и чахоточного, в пенсне, ничуть не менее нудного) насчет исключительной силы деталей в описаниях, вроде блестящего в лунном свете горлышка разбитой бутылки, он принимает близко к сердцу.
Гремит синтезаторная, неопределенного авторства и стиля музыка, продолжает летописец городских празднеств. Над толпой лениво вспархивают две-три петарды. Зрители, особенно те, кому меньше восемнадцати, визжат и подвывают.
Со сцены прямо на поле, усеянное живописными группками пьющих и жующих людей, спускается диковинная процессия. Ее возглавляет смазливая сорокалетняя карлица в вечернем платье, усыпанном блестками и перхотью. В коротеньких ручках – разноцветный, наверняка довольно тяжелый штандарт с логотипом главного спонсора, общественного движения «Акушеры без тормозов». Несколько слюнявых белобрысых имбецилов (Злыднев, разумеется, более лоялен в формулировках), воспитанников дома-интерната для детей с задержками развития, коий пользуется особым покровительством мэра, идут, пугливо озираясь на сверстников. Зрители вполне добродушно потешаются над шествием. И в самом деле, выглядит забавно. Особенно забавен слоган, выписанный от руки на длинном листе ватмана и вознесенный над головами манифестантов: Понять – значит полюбить. Ну да, как же, как же.
Но сердце процессии, ее средоточие и гвоздь программы, несомненно, огромный детина в красно-синей тренировочной куртке, трусах-боксерах и шлепанцах на босу ногу. По стечению обстоятельств Куэбару (вон он сидит на травке в позе лотоса, зажав пятками пивную бутыль) известно, как зовут дурачка. Они выросли в одном дворе и даже ходили в одну школу до тех пор, пока Макс не начал посещать другое учебное заведение, а в скором времени и вовсе не исчез с горизонта. Он и тогда был непристойно крупным для своих лет, как бы полностью – и очень грубо – сформировавшимся четырнадцатилетним мужчиной с черной порослью на кадыке и чудовищно сильными узловатыми руками. При этом – ангельский характер и пристрастие к оральному сексу, каковую слабость беззастенчиво использовали все малолетние окрестные негодяи. Злить, впрочем, Макса не следовало.
Теперь, по прошествии двадцати без малого лет, Макс стал просто огромным – и, как всегда кажется в таких случаях, несуразно и мешковато огромным. Какой-то неуловимый изъян – бедра ли чуточку слишком широки, длинноваты руки, коротка шея – делает его похожим на большую печальную куклу. И темные глаза, опушенные длинными женскими ресницами. Ножищи у Макса, что странно и противоестественно при такой комплекции, тоже по-женски, как-то беспомощно гладкие, голые, ни волоска.
Макса сопровождает его отец, такой же великан, но сложенный куда пропорциональнее. Этот одет в серый костюм и зачем-то несет корзиночку для пикника. Старик настороженно выглядывает из-под нависших бровей, как бы ища того, кто неодобрительно отзовется или хотя бы не так посмотрит на его дорогого мальчика.
Его опасения напрасны: толпа восторженно орет, когда Макс, двигаясь как сомнамбула, выплывает на середину поля и трясет сцепленными руками над головой, приветствуя тугаринского мэра (это мелкий лысоватый человечек с незначительным лицом), появившегося в этот момент на трибуне с надписью «НЕ ВЛЕЗАТЬ ОПАСНО!». Да, здешние простолюдины любят своих уродов и дурачков, тем более что Тугарин с его трехвековыми традициями инбридинга поставляет таковых во все специальные учреждения региона. Макс на голову выше самых высоких из зрителей, а с поднятыми руками и подавно похож на карикатурного Медведа. Левая подмышка его спортивной куртки прорвана, и хотя во всем остальном Макс вполне благопристоен – слюна не свисает с подбородка, трусы не топорщатся спереди и не свисают сзади – по этой прорехе становится ясно, насколько трудно, почти невозможно такой вот глыбе слабоумного мяса следить за собой, или кто там за ним следит. Куэбар, которого отделяет от Макса какой-то десяток метров, чувствует затхлый запах неприбранной рыхлой плоти. Куэбар замечает и еще кое-что, и это кое-что заставляет его вскочить на ноги и начать продвижение в середину поля, к центральной группе процессии уродов, хотя на самом деле Куэбару, как обычно, кажется, что ему это все только кажется.

8) плейер с наушниками. Эта замечательный продолговатый аппаратик обычно болтается у Куэбара на шее, а черные гвоздики вставлены куда полагается, и раз уж теперь плейер оказался в гостиничном номере в груде грязной одежды, значит… Но мы не будем забегать вперед. Сейчас мы видим (вместе со Злыдневым и еще парочкой тысяч тугаринцев): некий неместный человек, заградив себе слух наушниками, деловито идет по направлению к великану. Можно представить, как в поле зрения Куэбара вплывают улыбающиеся распаренные лица, являя странный и завораживающий диссонанс с играющим в наушниках «Morrison Hotel» The Doors. Вот кто-то бросается чуть не наперерез, догоняя пацаненка на трехколесном велике, вот немолодая девица сует Куэбару в лицо пластиковый стаканчик с шампанским. American boys, american girls most beautiful people in the world, мурлычет Моррисон, Куэбар ускоряет шаг, но он все равно не успеет, ничего на свете не успеет и никого не спасет. Потому что с другой стороны к Максу быстро приближается молодая пара – тоненькая девушка в ситцевом платье и юноша с твердой мускулистой улыбкой, одетый в гавайскую рубашку и обрезанные по колено джинсы. В руках у девушки точно такая же корзиночка для пикника, как у Максова отца, и прежде чем кто-либо успевает что-то сообразить, девушка открывает корзинку, достает оттуда пистолет-ракетницу и стреляет Максу в живот. Великан падает, как подкошенный, не издав ни звука, а в следующий момент все вокруг взрывается криками ужаса и боли. Из корзинки валят клубы тошнотворно-едкого зеленого дыма. Откуда-то набежали совсем уж страхолюдные песьеглавцы и гиппоподы, исполняющие отвратную джигу, впрочем, это всего лишь люди в противогазах. Кто–то визжит неизвестно по чьему адресу: «ВОТ ПИЗДА ЖЕВАНАЯ!». А молодой человек с мускулистой улыбкой, ни на миг не убирая эту улыбку с лица, выхватывает из-под рубашки изящный короткоствольный автомат, валится на спину, как припадочный, и, крутясь волчком на земле, стреляет, тох-тох-тох, тох, тох, тох-тох-тох-тох-тох, рассыпая гильзы веером.

9) неотправленное письмо без первой страницы. Поскольку мы уже догадываемся, кого так хотел uvidet’ Куэбар – и кого он увидел в предыдущем абзаце – то и в случае с письмом нет больше смысла мудрить и секретничать. Даже при отсутствии первой страницы (она оторвана довольно грубо) определить адресата не составляет для нас труда.
«…в этот город Коллективных Галлюцинаций. Собственно, единственный повод встретиться с тобой – тот временный пропуск, который я так и не вернул тебе и который вернуть все же надо: слишком долго он прожигал мне карманы. Рода, девочка моя, Рода, почему?
Нет, я все понимаю. И мне тоже не по душе нынешний Крошка Цахес Второй, преемник Упыря, и мирно лысеющие бонзы, в чьих привычках после спариванья надолго замирать в рептильной истоме, и каждодневный парад уродов на корабле дураков, и многое, многое другое, лежащее за пределами Большого Содомного Кольца (как всегда, я начинаю каламбурить от смущения). Весь этот чертов лошиный рынок. Все эти неестественно-румяные трупаки в бэд-трипе. «Ваше жизненное кредо?» - спросили Дон-Жуана. «Я ебал это все».
…Просто я думал – можно как-то обойтись без пальбы и веселящего газа, без манифестов и терактов, как-то сквозь пальцы, сквозь зубы. Ведь с каким бы оглушительным треском ни ломились все Коллективные Галлюцинации в наши двери, всегда оставалась на самом дне нас одна тягучая сахарная капелька наших обетованных чудес, нашего личного горячечного бреда. Не вышло. И все же зачем, Рода?
Прости, но я вынужден расследовать это дело. Твоего кузена-напарника-любовника, подстреленного Максовым отцом (молодец, не растерялся, все-таки бывший морпех), мы взяли, и сейчас чем меньше ты будешь знать о его судьбе, тем лучше для тебя. Скажу только, что наш новый палач – хороший собеседник: он умеет слушать. Да и ты-то, чудом уцелевшая в той сумасшедшей давке, когда весь стадион словно вскипел и выплеснулся из себя, ты сейчас с разорванной грудью покоишься на жесткой койке реанимации – они хотели приковать тебя наручниками, я не позволил.
Понять – значит, полюбить, да? Боюсь, я никогда не понимал тебя. Рода, Рода, кто бы знал, что все получится именно так, как снилось мне в невозможных раздерганных снах. В те утра, в тысячи утр, вот злое колдовство, я снова и снова не просыпался в твоей лапландии, в стране твоих теплых лап – это королевство, думается мне, давно отдано на разграбление другим, мускулистым и скуластым, с избыточными здоровыми зубами. Единственная реальность, доступная нам здесь – наши с тобой бесконечные невстречи, неслова, неприкосновения, прощай. Жаль, что теперь уже не спишешь на то, что это нам кажется. А все же пропуск я тебе верну. Просто положу на тумбочку рядом с койкой. И тихонько уйду, как только все кончится. Тебе светит пожизненное заключение в палате, где стены обиты мягким войлоком, знаешь ты это? А я, потрепанный Дон-Жуан, с лицом, облупившимся, как старая посуда, соберу свои тощие пожитки, подхвачу аквариум с Анестехией (ах, да, вы ведь незнакомы) и двину обратно, оставляя за спиной дымящиеся развалины – в который раз. Рода. Рода. Рода. Я восхищаюсь тобой, долбанная ты маленькая террористка, шахидка блядская. Город Коллективных Галлюцинаций заслуживал того, чтобы быть разрушенным, и ты его разрушила.
Потом, Рода, я возвращался в гостиницу,
прицепленный к латунному поводку лунного света,
вихляясь на этом поводке, как дворняжка.
Кажется,
время от времени я прикладывался к полуторалитровой пивной бутыли,
оседал наземь,
обдирая лопатками кору каких-то деревьев,
плакал,
плакал,
плакал по нашим загубленным душам.
Помню, как очутился в придорожной канаве,
где всего в двух шажочках глухо стонала совокупляющаяся пара.
Помню момент,
когда незнакомая женщина,
спустившаяся в мой волглый ад на манер ангела в полосатом трико,
вытирала мне слезы ладонью.
Помню, как я послал ее к черту,
ибо теперь проклят,
как проклята и ты.
Помню, как покатилась черным осклизлым шаром тень оборотня передо мной.
Помню, как вынул «симку» из теперь уже ненужного,
навсегда бесполезного телефона,
как вынимают пчелиное жало из вспухшей подушечки пальца,
как вынимают сердце у больных воспоминаний,
чтобы не мучились.
Помню, как ты шла рядом со мной –
неслышно и невредимо,
на расстоянии вытянутой великаньей руки,
не ближе
и не дальше.
Прощай, моя любитая убовь, морщинка, прощай, падучая звездочка (кажется, опять все переврал). Плыви, не касаясь земли, на воздушной подушке – дальше, дальше. Можешь оглянуться, пока деревья не скрыли тебя. Вспоминай иногда, вспоминай то, чего не было и быть не могло, это все, чего я…»

10) зеркало над тумбочкой. Обычное круглое гостиничное зеркало, снабженное на обороте инвентарным номером, к нашей описи не имеющим отношения. В зеркале отражается аскетическое убранство номера, кусок стены и белая дверь. Эта дверь сейчас медленно открывается. В номер входит некто, могущий быть Куэбаром, а могущий им и не быть, особенно в свете последних событий. Какой он, спрашивает издалека вислоусый окающий голос классика. Да такой же, как вы или я, как все мы. При желании каждый может узнать в нем себя. Немолодой, похмельный, никчемный. Толстый, рыжеватый, маленький, суетливый, остроносый. Возможно, босой. Он подходит к зеркалу, всматривается в отражение недоуменно-взыскующе, будто хочет спросить: как это, ну как я здесь оказался? Отступает, на какое-то время исчезает из зеркала, потом снова появляется, держа во рту толстую резиновую елду. Вид, само собой разумеется, глупый донельзя, но именно это нам и нужно. Некто нагибается и достает из тумбочки сигнальный пистолет-ракетницу. Это – вещественное доказательство, именно из него давеча шмаляли на стадионе. Замечательно красивая особой функциональной красотой штуковина,
из которой можно запускать в вечереющее небо
синие,
зеленые,
красные огни,
немного тревожные, но все равно прекрасные,
надолго застревающие на изнанке век,
а можно –
если с близкого расстояния –
запросто прострелить височную кость,
так,
чтобы сизая мешанина мозгов
выплеснулась на противоположную стену,
покрыв безупречных очертаний Австралию и мыс Горн.